В такие дни, как сегодня, она его боялась. Укутанный туманом, засыпанный мертвыми листьями, он напоминал какого-то помешанного. Прорицателя Вернигору, возносящего крючковатые руки с кривыми пальцами-ветками, похожими на когти хищника.
Обычно она ставила возле него велосипед, но сегодня ей не хотелось даже подъезжать к нему. Она покатила велосипед к веранде и сняла с багажника корзину с покупками.
«…но помни, на самом деле ничего не происходит и ничего не произойдет до конца…» [10]
Ничего не случится, кроме того, что она будет становиться все старше, будет все более одинокой и странной. А потом станет все сильнее болеть.
Выкладывая на кухонный стол покупки и открывая холодильник, она осознала, что не может даже убить себя. Потому что кто же узнает? Когда найдут? Через две недели, через месяц? Ее похоронят за счет гмины где-нибудь под забором на кладбище? Никто и помнить не будет, что жила тут странная вроде бы художница из Кракова. А такая была красивая в своей белой рубашке! И держала одну лилию, и все плакали… Куда там! Она станет сумасшедшей старой самоубийцей, которая сгнила в собственной кровати. А дом стоял себе пока не рухнул, так никто и не захотел его купить. Все это было слишком уж кошмарно.
Кроме того, у Ирены абсолютно не было желания умирать. Ей просто хотелось быть вновь молодой, веселиться, танцевать и смеяться. Ей хотелось быть любимой, разрушать сердца и переживать приключения.
Вдруг она вспомнила, что когда возвращалась из магазина, Узи ее совсем не поприветствовал. Только, словно лопнувшая пружина, издал какой-то единственный жалобный «гав». Господи, бедный Узи был уже тоже стар! Пес прибился к ней спустя пять лет после смерти Романа, и теперь ему — да, восемнадцать лет.
Жил, слава богу, но уже не в лучшей форме. Завидев Ирену, он поднял лохматую голову, несколько раз ударил хвостом по земле, но вставать ему не хотелось. Нос у него был теплый.
Она окунула палец в суп и дала ему облизать. Помогло. Узи встал на лапы, потянулся, а потом вдруг навострил уши и начал лаять.
Автомобиль, едва различимый сквозь березки и молодые сосенки, выехал из-за молодняка, а потом остановился у ворот. Держа в руках жестяную миску с вчерашним крупником, Ирена с усилием встала, чувствуя, как колотится сердце.
— Алло! Добрый день! — Звонка не было, потому гость был вынужден открыть калитку самостоятельно или вот так стоять и кричать. Что-нибудь делать, чтобы обратить на себя внимание. Большинство людей в такой ситуации чувствуют себя неловко.
У местных с этим проблем не было — они бесцеремонно вваливались внутрь через любые двери, какие встречались на их пути. Примером исключительной деликатности был стук в какую-нибудь дверь уже внутри дома, фактически над головой его удивленной обитательницы.
Мужчина на самом деле оказался с бородой. Высокий, с худощавым симпатичным лицом и заметной сединой. Перец с солью. Ему было около шестидесяти, крепкий, такое воплощение современного понятия «мужчины среднего возраста», потому что никто в здравом рассудке не мог бы назвать его стариком. Словно люди жили до ста двадцати лет. Он стоял у открытой калитки — взрослый мужчина в зеленоватой военной куртке, замотанный шарфиком, в черной шляпе. Опасения не вызывал.
— Это Плотично, 24?
— Да, а в чем дело? — Пес монотонно лаял. Может, не так, как когда-то, но все же его приходилось перекрикивать.
— Здравствуйте. Я по объявлению. Я бы хотел снять комнату. — Он увидел на ее лице непередаваемое удивление. — Агротуризм, — добавил неуверенно, словно хотел избежать подозрения в том, что спрашивает, где бордель.
— Агротуризм? Уважаемый, но такое объявление я давала в мае!
— Я знаю, извините, мне, наверное, нужно было позвонить, но я потерял тот номер «Путешественника» и… а может, это уже неактуально?
— Откуда мне знать? У меня ничего не приготовлено, постели нет, там не прибрано. Впрочем, входите, пожалуйста, не кричать же нам через калитку. Машина может остаться там, с ней ничего не случится. Тихо, Узи! Вы один?
— Да.
— И появляетесь в такую темень? Меня ведь могло не быть.
— Я выписал несколько адресов и сегодня езжу по ним, вы пятая. Извините, я не сказал, что готов хорошо платить. Правда хорошо.
Она поставила чайник и была недовольна, как всегда, когда изменялся ход событий и все переворачивалось вверх ногами. Мужчина сел за стол. На улице, на некотором расстоянии, он скорее напоминал адвоката, может, какого-нибудь нотариуса. Но когда Ирена рассмотрела его вблизи, оказалось, что у него длинные седые волосы, завязанные сзади ремешком, загорелое лицо с морщинами вокруг глаз, будто он часто улыбался. Шляпа была кожаная, с большими полями. Вблизи пришелец скорее напоминал певца кантри на пенсии или моряка. Лицо, загоревшее на ветру, пряди длинных волос — старый капитан. Капитан, который волоча таинственный сундук, прибывает в таверну «Адмирал Бенбоу».
Капитан с одобрением осмотрел помещения и улыбнулся. Ее кухня не просто походила на деревенскую, а именно такой была. В настоящих сельских кухнях или пытаются любой ценой создать впечатление достойной современности, или на все машут рукой и едят на вытертой клеенке среди покрытых жирными пятнами стен и запачканной мебели, глядя на старый, со скрюченными краями, календарь.
Здесь же висели отполированные медные кастрюли, белую вытяжку украшали пучки трав, косы чеснока и лука, балки вдоль потолка были покрыты темной морилкой, стеклянные дверцы серванта украшали витражи. На полках стояли керосиновые лампы, в глиняных горшках красовались композиции из цветов и сухих трав.
Пришелец вздохнул.
— Красивый дом. Похоже, что ничего другого я уже не буду искать. У вас есть дети?
— Нет. — Ирена вынула из буфета чашки и жестяную банку чая.
— Прекрасно. Соседи не шумят?
— Но вы же видите, что здесь нет соседей. И я не буду убеждать вас, что сейчас придет мой муж, потому что он умер двадцать лет назад. Вы убийца, что ли? Я действительно летом сдаю комнату, но обычно это семьи с детьми или несколько друзей. А что вы будете один делать?
— Не сердитесь, пожалуйста. Я просто ищу спокойствия. Тишины и спокойствия. А это не так-то легко найти. Люди, у которых я сегодня был, принимают у себя. Они ожидали, что я буду членом семьи, хотели все время составлять мне компанию, развлекать меня, катать на бричке, вести беседы, возить на охоту. Такого везде пруд пруди. А я хочу просто тишины. Не гостеприимных семей, пусть даже и сердечных, а тишины. Я хочу просто снять комнату, читать, смотреть на лес, гулять.
— Но знаете, — угрюмо произнесла Ирена, — у меня ничего не подготовлено, не прибрано, нет даже запасов, чтобы вам готовить. К тому же меня подгоняет срочная работа. Я иллюстратор и должна закончить заказ до декабря. Мне просто-напросто это не с руки.
— Но вы ведь сами тоже что-то едите. На пару картофелин больше, мне будет достаточно, да все равно что, мне ничего особенного не нужно, за себя я заплачу и, если вы согласитесь, могу ходить за покупками. В остальном я не буду докучать, вам не нужно будет мной заниматься. Вы можете спокойно работать. Впрочем, и у меня тоже есть работа — я хочу закончить книжку.
— Для вас это так важно? — Она налила в чашки кипяток и поставила на стол сахарницу.
— Я как раз что-то подобное искал. Я действительно хочу спокойствия. Буду платить сто пятьдесят в день. Плюс продукты за мой счет. Вы согласны?
— Насколько вы хотите снять комнату?
— Да, срок. Я думаю, на месяц.
— Месяц? Вы ведь даже не видели комнату.
— А можно посмотреть?
Ирена сделала глоток горячего чая и поморщилась. Еще минуту назад ты была так одинока, глупая курица, — подумалось Ирене. Боишься, он станет на тебя покушаться? Глупые мечты!
На втором этаже под крышей находились четыре комнаты и ванная для гостей. Вполне приличная — плитка, зеркало, ванна. Она открыла для него самую большую комнату с двухспальной кроватью, старым письменным столом Романа, деревянным креслом, шкафом и комодом.
— Есть еще телевизор, — сказала. — Сейчас он в кладовке, но я могу принести.
— Только один вопрос: можно ли мне здесь курить?
— В прикроватной тумбочке есть пепельница, — безразлично произнесла Ирена. — Курите себе на здоровье, только не в кровати, потому что сожжете дом.
— И еще попрошу какую-нибудь настольную лампу, если можно.
— О господи, лампу-то разбили, — вспомнила она. — Ничего, что-нибудь найдется.
Он открыл чердачное окно и засмотрелся на укутанный туманом лес.
— Вы слышите? Это тишина. Мне здесь будет прекрасно. Я принесу багаж.
Вдруг снизу донесся какой-то звук — что-то ударилось об пол и разбилось. Звук был глухой. Что-то керамическое. Тарелка или кружка.
— Наверное, мой муж сердится, — сказала Ирена, гладя на гостя, прищурив глаза.
Ты с самого начала присвоила себе веранду. Здесь могло бы быть прекрасное место, чтобы поставить стол, принимать гостей, пить чай или пиво, но закончилось тем, что мы поставили цветы в горшках и сделали укромный уголок, который приобрел громкое название «летний сад» и, прежде чем я успел здесь расслабиться, оказалось, тут прекрасный свет. Не успел я оглянуться, как стол перебрался к стене, стулья эмигрировали на террасу, а посередине растопырился мольберт, появились банки, полные какой-то мутной жидкости, бутылочки масла, коробки с красками, растопыренные кисточки.
Вот и сейчас ты сидишь на веранде, только за чертежным столом. Работаешь над иллюстрациями к сказке. Странной, мрачной, в чем-то даже готической. Впрочем, трудно даже сказать, может, этот подсознательный страх кроется не в тексте книжки, а в тебе? Проявляется на бумаге, превращает принца в худого бледного ребенка, у которого взгляд, как у черепа. Выглядит он как истощенный чахоточник. За ним появляется серое пятно разведенной туши — ни то туча, ни то хмурый замок, а из этого замка, оскалив зубы, с бешенством в глазах на зрителя скачет галопом призрачный белый конь. Упаси господи от такого коня! Не конь, а призрак после химиотерапии. И это называется Бубенчик? Лошадка, которая собирается с мальчиком в удивительное путешествие?