Ты по-прежнему ничего не знаешь, кроме того, что тебя переполняет странное зловещее предчувствие. Тайны остались.
И их стало еще больше.
Начал выть Узи. Грустно и протяжно.
У тебя по спине побежали мурашки.
Дом был пустой. Темный и тихий. За многие годы ты научилась так жить, а теперь все способы вести жизнь в одиночестве куда-то исчезли, и осталась тошнотворная леденящая тоска.
И тишина.
Зажигая по пути лампочки, она пошла в оранжерею, приготовила карандаши, перья и кисточки, открыла бутылочки с тушью и сорок пять минут провела, глядя на прикрепленный к чертежному столу прямоугольный лист картона. Он был чистый и содержал все возможные картины и рисунки, все шедевры и весь китч. Был словно врата в другой мир.
Ирена протянула руку с заточенным, как игла, карандашом «Дервент» и провела линию. Потенциальные возможности, картины, рисунки и миры внезапно исчезли. Прямоугольник стал листом бумаги, помеченным линией карандаша. Врата закрылись.
Она стиснула зубы и нарисовала картинку. Насильно. Знала, что ей нужно рисовать, и была профессионалом. Эффект оказался такой, что лист бумаги, разорванный наполовину, приземлился в мусорное ведро под столом. Его нельзя было положить к предыдущим.
Ирена прошла на кухню. Вернулась в гостиную. Включила телевизор. Приготовила ванну. Встала. Села.
Зачем все это нужно?! Все было бессмысленно.
Ночь тоже выдалась ужасная. Одинокая и грустная. Предощущение того, какими будут все последующие. Ирена лежала в спальне и плакала. Тихо и безутешно, словно он уже уехал, словно она уже осталась одна. Плакала от тоски.
А когда поняла, что это значит, прямо села на кровати.
— Что я должна сделать? Возможно ли это вообще? — Она посмотрела в потолок. — Не знаю, котенок, как это все могло случиться, но, похоже, ты еще раз смогла влюбиться. — Посмотрела вверх, вслушиваясь, словно надеялась на ответную реплику. — Или я просто хочу быть с кем-нибудь? Все равно с кем. Ну? Скажи мне. Я знаю, что ты есть. Что теперь мне делать? Мой ли это мужчина? Или…
Ответила ей тишина. Ничего не произошло. Дом был пустой. Утром она приняла решение. В ванной, стоя перед большим зеркалом, нагая и мокрая.
— У тебя двенадцать дней, старая ты перечница, — Ирена направила палец в отражение. — Двенадцать дней, чтобы заполучить мужика.
Ты была женщиной. У тебя были свои приемы.
И надежда, что ты еще сможешь.
Ты начала с того, что покрасила волосы оттеночным шампунем. Цвет вызывающим не был — темный бронз, близкий к натуральному. Будто бы светлый цвет делает моложе, но только явная идиотка решилась бы стать блондинкой для мужчины, который не оставил себе ни одной фотографии светловолосой женщины. Впрочем, она не была седой, а всего лишь с проседью. Подровняла брови, придав им классическую форму. Нанесла основу, тени и тушь. Работала все быстрее, и это напоминало вдохновение. Подчеркнула контур губ. Замаскировала обвисшие мышцы на скулах. Была художником. В конце концов, черт возьми, она умела нарисовать лицо женщины более молодой и более интересной. Даже если нужно все это сделать на собственном лице. Тени, пудра. Карандаши, кисточки, подводки падали в раковину, какая-то помада шлепнулась на пол. Она не обращала на это внимания, пока не закончила и не посмотрела на свое отражение.
Результат был ужасный.
Из зеркала на нее смотрела не пожилая женщина, но и определенно не звезда. Разве только провинциального танцпола. Что-то между стриптизершей в прошлом и постаревшей вдовой циркового артиста. Не хватало разве что боа из перьев и накладных ресниц. Может, не прямо сразу проститутка, скорее хорошо сохранившаяся хозяйка борделя. Браво!
Ты смыла маску тоником, со злостью швыряя в раковину упрямые ватные диски.
А потом все пошло сначала.
Только по-другому.
Ты не собиралась подцепить кого-то на дискотеке в санатории. Нужно было лишь, чтобы он обратил на тебя внимание. Чтобы подумал: «Эта моя хозяйка вполне ничего себе…», а не сразу же заметил, что ты нарисовала себе лицо. Потому она сделала другой макияж, деликатно подчеркивая то, что у нее осталось от красоты, и все. Накрутила волосы, но заколола их сзади на шее широкой заколкой.
Вместо свободной юбки и блузы, которые были на ней ежедневно, надела другое платье. Не коктейльное с декольте, другое. Скромное коричневое, подчеркнуто домашнее, но зато обтягивающее фигуру.
Решив действовать, Ирена обнаружила в себе больше жизни, но по-прежнему была не в состоянии рисовать.
День подходил к концу. Собственно, то меж одними, то другими бессмысленными передвижениями и долгими взглядами на калитку, виднеющуюся за дверью, и на спящего пса. Ничего не происходило.
Ирена ждала.
Тысячу раз посмотрела в сторону ворот и тысячу раз потеряла надежду. Деревья стояли в полумраке и моросил дождь, мокрые ветви качались на ветру. Тикали часы. Наступило и закончилось время обеда в одиночестве с чашкой супа из пакетика и бутербродами.
Ирена решила, что, когда он придет, она будет сидеть на веранде и рисовать. Поэтому деловито сделала набросок — какую-то мазню, — и когда наконец серый «сааб» блеснул фарами перед воротами, уселась на своем стуле и взялась за картину. Вымазала пальцы жирной пастелью и нарисовала на щеке небрежное пятно, не обращая внимания на его машину, которая въезжала на место, спрятанное за домом в тени дровяного сарая. Пятно добавляло ей очарования, внешний вид сделало более озорным и создало впечатление, что она охвачена вдохновением. Прямо хотелось протянуть ладонь и вытереть его.
Ирена слышала, как он открыл дверь, слышала его шаги в прихожей и на кухне. Рисовала.
Потом встала, чтобы безразлично поприветствовать его, только тогда, когда он открыл распашную дверь в гостиную, бывшую проходной комнатой.
Не понятно, как это случилось, но третий поясничный позвонок выбрал как раз этот момент (еще сегодня утром она подумала, как хорошо, что спина уже давно ее не подводила, — ну вот, всегда так!). Чувство было такое, что позвоночник переломился, как высохшая веточка. Тело согнуло пополам, ноги беспомощно подкосились. Так, как если бы кто-то рубанул по пояснице краем лопаты. От боли в глазах побежали красные круги и фейерверки серебряных искр. Она не упала только потому, что сразу же за дверями веранды схватилась за перила лестницы. Должна была пройти по гостиной величественно и несколько безразлично, а вместо этого скрючилась в прихожей, свернулась у лестницы в клубок.
Первый приступ острой боли утих и растворился, став тучей тошнотворного тупого страдания, которое было ей прекрасно известно. Как выстрел из самострела раскаленным болтом по самому низу спины. Теперь она чувствовала, что этот горячий железный болт по-прежнему торчит глубоко в теле. Она знала, что, если попытается выпрямиться или хотя бы сдвинуться с места, боль тотчас же напомнит о себе новой вспышкой огня. Ей хотелось плакать от злости и обиды.
Ирена постепенно разогнулась, хватаясь за поручни лестницы, и более-менее выпрямилась, перекрученная и согнувшаяся, как Квазимодо. Боль пронизывала спину, ягодицы и бедро — всюду, где проходил нерв.
— Что с вами?! — Пальто на нем был расстегнуто, а в руке небольшая пухлая папка.
— Ничего, — сквозь слезы процедила Ирена. — Это позвоночник. Бывает. Я приму таблетку. Пройдет.
— Нет, — услышала она решительный голос. — Само не пройдет.
А потом ее, согнутую до земли в какой-то идиотской позе, осторожно, но решительно подняли. Она почувствовала, как он берет ее на руки, легко и аккуратно, чтобы не навредить несчастным нервным окончаниям, защемленным между сдвинувшимися позвонками.
Она позволила положить себя на живот, одну ее руку он выпрямил куда-то за голову, другую положил вдоль тела, а когда укладывал, она почувствовала его ладони на своих бедрах. Сильные руки. Твердые, холодные и сухие. Миколай подтянул одно ее колено довольно высоко, потом отошел, чтобы снять пальто и бросить его на кресло.
А потом она почувствовала его руки, решительно путешествующие вдоль ее спины и исследующие позвоночник. Как-то жестко, косточками или большими пальцами. Он ощупал все позвонки до самого низа, а потом она почувствовала болезненное нажатие то тут, то там. Каждый раз боль была как от горячей иглы. Миколай нажал где-то, и заболело нестерпимо. Ирена вскрикнула:
— Что вы делаете? Вы сломаете мне позвоночник!
— Спокойно, — ответил он решительным голосом врача. — Пожалуйста, расслабьтесь и не шевелите головой.
Нажал на ее разболевшийся в пояснице позвоночник сразу в нескольких местах. Потом еще раз где-то в области таза. А потом решительно поднял ее бедра и подал к спине колено. Раздался хруст, который она почувствовала даже в голове. Позвоночник Ирены завопил. Боль взорвалась и рассеялась, как туча. Пропала даже ее окутывающая тошнотворная тень. Боли не стало, появилось волшебное облегчение.
Ирена ойкнула от радости и блаженства, обмякла на диване, боясь даже пошевелиться.
Миколай легко и решительно потянул ее за ногу, а потом положил в другой позе. Она поддалась этому с чувством, что не происходит ничего эротического. Его касание было решительным и ощутимым, как у физиотерапевта или даже у ветеринара.
Она разрешила обследовать свой позвоночник отдел за отделом, в середине что-то хрустело, трещало и скрипело, но, похоже, составлялось правильно. В конце он переплел ее руки каким-то замысловатым движением, внезапно потянул вверх и перевернул. Она пришла в ужас, слыша треск позвонков, но в этот момент почувствовала, как сверху донизу они вдруг легли ровно, как падающие кости домино.
Ничего не болело.
— Пожалуйста, — произнес Миколай. — Вы можете встать.
Он протянул ей руку, но она встала сама, с чувством облегчения. Все прошло.
— У меня ничего не болит! — воскликнула Ирена. — Обычно в таком состоянии я бываю неделю. Где вы этому научились?
В ответ он махнул рукой.
— В Японии. Не имеет значения. Вы можете ходить, как обычно. Прострел не вернется, но я не позволю вам сегодня вертеться на кухне. Разрешите мне приготовить ужин. Я вас приглашаю.