В ночь Литы мое сердце было разбито. Дважды. Лишь у одной девушки в Сиппаре были золотые волосы такой длины.
Я неслась домой, а глаза застилали жгучие слезы. «Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу», – звучало в каждом ударе моего сердца. Не знаю, каким чудом мне удалось не устроить скандал прямо на празднике. Должно быть, сама Богиня уберегла меня от позора. В ту ночь мне казалось, что я ненавижу Оливию. Но истинную ненависть я познала позже.
На следующий день я столкнулась с Оливией в коридоре замка. Мы обе спешили на лекцию леди Огасты. Увидев меня, предательница расплылась в улыбке:
– Лили-и-и! Зря ты вчера не пошла на праздник, было так весело. Ты даже не представляешь, что устроил Марис…
Она говорила, говорила и говорила. О Марисе, Катрине, Лисе, и ни слова о том, как вчера ночью она разбила мне сердце. Ее голос лился и журчал, а я смотрела лишь на голубую венку, пульсирующую на шее Оливии. Мне вдруг показалось, будто по ее жилам бежит сладкий яд. Он струится по крови, разливается в голосе и дурманит разум каждому, кто его слышит. На миг мне почудилось, что если сейчас сдавить тонкое горло Оливии, заставить ее захрипеть, лишить этого чарующего голоса, то иллюзия спадет, явив миру истинное обличье предательницы – побитое оспой лицо с желтыми гнилыми зубами и серыми спутанными патлами. Все увидят, кто прячется под лживой маской безупречной Оливии Бертхайм.
В груди бушевало пламя, ярость застилала глаза, а руки сжимались в кулаки. После каждой лживой фразы, после каждого слащавого смешка я представляла, как сжимаю ее горло и впиваюсь ногтями в лицо. Но я, разумеется, сдержалась.
Усилием воли придала лицу бесстрастное, холодно-надменное выражение – именно с такой маской я обычно ходила на светские мероприятия, которые вынуждена была посещать как претендентка. Я рано поняла, что маска защищает меня не хуже брони, дает понять местным сплетницам, что со мной не стоит связываться. «Напади первая. Не дай им себя ранить», – именно с таким девизом я жила после смерти папы. Оливия и Эдриан были едва ли не единственными людьми, которые знали меня настоящую. Что ж. Моя ошибка.
Оливия продолжала щебетать, не заметив произошедшую со мной перемену.
И тогда я рвано выдохнула одно-единственное слово:
– Знаю.
– Что, прости?
– Я. Все. Знаю.
Я наблюдала, как меняется ее аристократичное лицо с точеным носом, как небесные глаза растерянно бегают из стороны в сторону, как на идеальной молочной коже проступают красные пятна, как длинные тонкие пальцы теребят оборки платья.
Она была жалкой. И подлой. Настолько, что даже не нашла в себе сил признаться мне во всем. А может, она все спланировала? Последняя мысль заставила меня на миг задохнуться от ярости. Наверняка все так и было. Иначе к чему весь этот разговор вчера?
– Лилит, послушай. Все не так, как ты думаешь, – наконец отмерла Оливия.
Это стало последней каплей.
– Скажешь еще хоть слово об этом, и я испепелю тебя. Поняла меня?
– Но, Лили, ты ведь этого не сделаешь…
– А ты проверь, – бросила я, и, задев Оливию плечом, поспешила в сторону Багряного зала.
В тот день я поклялась себе, что больше никогда не позволю Оливии меня одурачить.
Даже от воспоминаний о ее поступке сердце зашлось в тревожном беге. Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов и пройтись по комнате, сжимая и разжимая кулаки, чтобы хоть немного прийти в себя.
Одевалась я с особенной тщательностью. Выбрала из шкафа самое красивое платье. Глубокий изумрудный цвет ткани подчеркивал зелень моих глаз. Собрав на затылке лишь несколько прядей, я позволила темным локонам спускаться по плечам. Повернулась к зеркалу и осмотрела себя придирчивым взглядом. Кроме легкой бледности, ничто не выдавало моих вчерашних переживаний. Как я и надеялась. Так уж повелось: чем хуже у меня на душе, тем лучше я выгляжу. Никто не должен знать, как я разбита. Особенно мама.
Я направилась в столовую, не забыв нацепить на лицо улыбку. Там я обнаружила маму. Она уже заканчивала завтракать.
– О, Лили, дорогая. Ты уже проснулась? Я не хотела будить тебя, сейчас попрошу Нэнси подать тебе завтрак.
Этого не потребовалось. Пухленькая раскрасневшаяся служанка в кружевном переднике уже вносила поднос в комнату. Она ласково улыбнулась и поставила передо мной тарелку с оладьями. Моими любимыми.
Нэнси ничего не говорила и не спрашивала, но этого и не требовалось. По ее взгляду я догадалась: мама ей все рассказала. В других домах не принято делиться новостями с прислугой, но шесть лет назад Нэнси едва ли не единственная решила остаться в нашем доме. Она очень помогала нам, не знаю, как бы мы справились без нее. С тех пор мама воспринимала ее скорее как доброго друга, а не как служанку. Хоть Нэнси и смущалась, когда мама захаживала к ней на кухню, чтобы выпить чаю. Всякий раз она разводила руками и приговаривала: «Не дело это, леди Эвендейл, вам с кухаркой за одним столом сидеть!»
Я улыбнулась Нэнси и искренне поблагодарила ее за заботу. Когда она вышла, мама осторожно спросила у меня:
– Ты уже знаешь, куда тебя направят?
Я успела положить в рот кусочек оладьи и медленно жевала его, обдумывая ответ. Врать не хотелось, но и волноваться маме нельзя.
– Пока неизвестно, – остановилась я на полуправде. – Мне сообщат позже, после назначения новой Хранительницы.
Мама внимательно посмотрела на меня, отложила вилку в сторону и тихо спросила:
– Кого они выбрали?
Мне с трудом удалось сохранить спокойное выражение лица. Во всяком случае, я на это надеялась:
– Оливию Бертхайм.
– Ох, Лили. – Глаза мамы увлажнились, и она протянула ко мне руку через стол и погладила по ладони. – Мне так жаль. Но это ведь ужасно несправедливо! Разве ты не говорила, что у нее самый слабый дар из вас четверых?
– Говорила. А еще у нее единственной по-прежнему нет шеду. – Я отложила вилку. Аппетит совсем пропал. – Но это не отменяет их выбора. Оливия станет Хранительницей. Давай больше не будем об этом, хорошо? Мне нужно время, – попросила я.
– Конечно, Лили. Прости, я не хотела тебя расстраивать. Просто не удержалась, я все пыталась понять, почему они не выбрали тебя… – Мама вопросительно посмотрела на меня, а я раздраженно ответила:
– Мама, ну я же просила! Давай не будем об этом. Пожалуйста.
– Хорошо, дорогая. Поговорим об этом позднее.
– Спасибо.
Остаток завтрака я ковыряла в тарелке вилкой, мучая ни в чем не повинные оладьи и поддерживая разговор на нейтральные темы. Мама рассказывала о том, какие чудесные розы зацвели в нашем саду, что непременно нужно посадить их побольше на будущий год, а я вяло кивала, изредка соглашаясь. Как только мама поела, я тут же поднялась из-за стола, аккуратно промокнув рот салфеткой.
– Благодарю, мама. Завтрак был чудесный. Передай Нэнси мои похвалы.
– Передам, конечно. А ты куда-то уходишь?
– Хочу пройтись. Мне нужно немного успокоиться, – не стала я юлить.
– Не задерживайся, – попросила мама.
– Постараюсь, – пообещала я и обняла ее на прощание.
Уже у самого выхода из столовой мама окликнула меня:
– Лилит, постой.
Я замерла, вопросительно посмотрев на маму.
– Только не делай глупостей, хорошо?
Я рассмеялась и кивнула.
Стоило мне только распахнуть дверь, как солнце ослепило меня и в лицо ударил горячий влажный воздух. Сощурившись, я притворила дверь и упрямо зашагала по тропинке через благоухающий сад. Пусть сегодня пекло, но оставаться дома наедине со своими мыслями – выше моих сил.
Шагая по саду, я разглядывала с любовью высаженные кустарники, цветочные клумбы и плодовые деревья. Буквально во всем здесь чувствовалась заботливая рука моей матери. Она тщательно следила, чтобы садовник содержал сад в порядке. Не сомневаюсь, она с удовольствием уволила бы его и занялась садом самостоятельно, если бы ей позволяло здоровье.
Я подавила тяжелый вздох. Последние деньги уходили на то, чтобы поддерживать хотя бы внешнее благополучие. Нужно срочно что-то придумать. Ведь если придется уволить садовника, мама непременно займется садом сама. Она никогда себя не щадит, и ее здоровье – вечный предмет моих переживаний. Если бы я стала Энси, уверена, это пошло бы маме на пользу: она слишком сильно тревожится обо мне.
Занятая этими мыслями, я вышла на пыльную узкую улицу, ведущую к булыжной мостовой. Из лавки на углу пахло свежим хлебом. Желудок жалобно заурчал, напоминая о скудном завтраке, но я упрямо двинулась дальше. Всюду сновали прохожие, одни снисходительно кивали, другие торопливо проходили мимо, делая вид, что не заметили меня. Все как всегда. Обычный день в столице.
Все куда-то направлялись, у всех были свои дела. Одна я блуждала по гудящим улицам, совершенно не представляя, куда пойти и чем заняться. Долгие годы все мои дни были посвящены учебе и тренировкам. Тринадцать лет подряд я просыпалась на рассвете, завтракала и отправлялась на тренировку. Бег с препятствиями, бой на мечах, стрельба из лука, метание ножей или наблюдение за кошкой на охоте – заранее нельзя было предугадать, чем займет нас мастер Томирис. Обед в полдень, а следом долгие часы за книгами и изучением магических дисциплин. Домой я приходила чуть живая от усталости, но упрямо продолжала заучивать заклинания.
Каждый мой день был расписан по минутам, чтобы однажды привести меня к великой цели – стать лучшей и достойнейшей Хранительницей Эреша. Но этого не произошло.
Сейчас я казалась себе щепкой, заброшенной в реку. Течение несет меня, кружит и подхватывает, а я ничего не могу сделать.
Я и не заметила, как оказалась на главной площади, примыкавшей к просторному зеленому парку – гордости нашего города. Трое мужчин закрепляли огромный плакат, сообщавший всем и каждому, где, когда и во сколько состоится бал-маскарад в честь объявления новой Энси.
Чертыхнувшись про себя, я поморщилась и зашагала в сторону парка.