– Хорошо, хорошо. – Я поднял руки вверх в знак того, что сдаюсь.
– Иногда лучший способ спрятаться – оказаться в свете прожекторов. Когда тебя знает весь мир, от тебя труднее избавиться, – пробормотал себе под нос отец, поднеся к губам чашку кофе.
– Что? Господи, папа! Да кому нужно от нее избавляться? – вскричал я чуть громче, чем следовало.
Отец дернулся, и кофе пролился на стол, чудом не задев фотографии. Но никто, похоже, ничего не заметил. Столики вокруг нас были по-прежнему пусты, хотя все табуреты за барной стойкой были заняты жаворонками или такими же любителями загулять до рассвета, как мы.
– Никто. Черт возьми, Бенни! Замолчи! Никто. Забудь об этом. – Отец поставил чашку и прикрыл кофейную лужицу салфеткой. – Пойдем отсюда.
Сунув фотографии в нагрудный карман, я бросил на столик несколько купюр. Отец резко встал и направился к выходу. Я последовал за ним, на ходу застегивая пальто и нахлобучивая шляпу. Нам обоим нужно было отоспаться.
– Значит… в четверг? Ты пойдешь туда в четверг? – спросил отец, жамкая губами сигару.
– В четверг, – вздохнул я.
– А можно мне пойти с тобой?
– Конечно, па. Пойдем туда вместе.
Ток-шоу Барри Грея
Радио WMCA
Гость: Бенни Ламент
30 декабря 1969 года
– Для тех, кто только что присоединился к нам: вы слушаете ток-шоу Барри Грея на радио WMCA в Нью-Йорке. Сегодня ночью я беседую с Бенни Ламентом – композитором-песенником, продюсером и эстрадным артистом. Он сидит за пианино, готовый нам сыграть. А мы готовы ему внимать все три часа.
– Что бы вы хотели услышать, мистер Грей? – спрашивает Бенни.
– Вот так вопрос! Предложите мне несколько песен на выбор. А сколько вообще песен вы написали, Бенни?
– Сотни. Но большинство из них никогда не звучало в радиоэфире.
– Но многие все же звучали. Сколько хитов у вас в арсенале?
– Я не веду учет. Если я не буду обращать внимания на то, сколько воды выпил из колодца, то и беспокоиться о том, что он пересохнет, мне не придется.
– Почему бы вам не сыграть что-нибудь из своего раннего творчества?
– Хорошо. Вот, например. Знаете, кто пел эту песню? – Бенни наигрывает несколько тактов и поет первую строку. Голос у него характерный, гортанный, как звук баржи, сигналящей о своем прибытии:
Ни в чем теперь не вижу смысла
Я, любя.
Любя… Любя…
Хоть не хочу, люблю тебя…
– Сестры Макгуайр! – восклицает Барри Грей. – Я люблю эту песню.
– Совершенно верно. – Бенни сразу переходит к другой мелодии, напевая: —Я пытался вырвать тебя из сердца. И теперь истекаю кровью.
– О! Это пел Иззи Маккуин! – узнает хит Барри Грей. – Не знал, что эту песню написали вы, а я готовился к передаче.
– В исполнении Иззи, под его трубу, она звучит лучше, но да, это моя песня. Ваши слушатели наверняка помнят и вот эту. – Бенни продолжает наигрывать фрагменты своих хитов, напевая по строчке из каждого, и Барри отгадывает их названия и исполнителей.
– Все эти хиты появились до группы «Майнфилд», – констатирует Барри Грей. – Давайте побеседуем о тех, что появились после.
– Ладно.
– Песня «Мне не нужен ни один парень» в исполнении группы «Майнфилд» возглавила «Топ-40» в декабре
1960 года. Менее чем через два месяца после вашей встречи. Мы первыми пустили ее в эфир, здесь, на WMCA. Кто-то считал ее расовой музыкой[8]. По мне, так это – хит. Расскажите подробнее об этой песне. Как она появилась на свет? Мне думается, все наши слушатели жаждут узнать ее историю.
– Хорошо…
Глава 5Мне не нужен ни один парень
В 19 лет я познакомился с девушкой, которую мог бы полюбить. Ее отец, Марио Бонди, был деловым партнером Сэла. У него тоже имелись интересы на Кубе, но я ни разу не видел его с какой-нибудь другой женщиной. Он всегда приходил в клуб с женой, заставив меня уверовать в то, что он на голову выше остальных парней, крутившихся в «Ла Вите». Марио импортировал кубинские сигары. Хорошие – такие, которые нравились отцу и Сэлу. Про другие его дела мне ничего известно не было, но у Марио имелись дома на Кубе и в Майами. И еще один неподалеку от дома Сэла в Лонг-Айленд-Сити.
Сэл по случаю Дня независимости устроил барбекю. В числе гостей были и Бонди. Мы с Маргарет поладили сразу. В то лето я виделся с ней еще на нескольких семейных торжествах. На выходные в честь Дня труда я пригласил ее потанцевать на Манхэттен-Бич. Сэл разрешил мне взять один из его автомобилей, а отец Маргарет отпустил ее со мной, хотя я сомневаюсь, что нравился ему. Думаю, он побоялся обидеть моего дядю. Впрочем, мать Маргарет улыбалась мне так, словно ее дочь подцепила Синатру.
Я нежно обнимал Маргарет, пока мы танцевали, и держал ее руку весь вечер, но домой привез рано, уже сознавая, что больше никогда с ней не увижусь. Я проводил девушку до двери. Она помедлила, прежде чем войти в дом, но в ответ на ее очаровательную застенчивую улыбку я лишь пожелал спокойной ночи и, не оглядываясь, пошел обратно к машине Сэла. Я отказался от нее. Сознательно, мучительно. Я обошелся с ней жестоко, хотя изначально и не хотел этого. Я знал, что нравился Маргарет. И она меня привлекала. Но она стала бы ждать от меня определенных вещей и поступков. Того, чего обычно желают от своих поклонников девушки. Чтобы я был любящим, ласковым, заботливым. Водил ее в кино и рестораны, покупал и дарил цветы. Я, конечно, мог все это делать. И даже получал бы от этого удовольствие. Я был бы счастлив, гуляя с ней под руку и лежа рядом, даже если мне пришлось бы ждать этого целую вечность… Но все это продлилось бы очень недолго.
Маргарет могла стать моей девушкой. Но я не хотел обзаводиться второй половинкой. Девушка должна была стать женой. Жена – матерью. А мать и ребенок – это уже семья. Мой отец стал бы дедом. И был бы этому рад. Дядя Сэл пришел бы на нашу свадьбу, потрепал меня по щеке, поцеловал Маргарет и дал бы нам некоторое количество денег – принял бы нас в семью. А я знал, к чему все это приведет. Знал, что значит эта самая семья, и не желал становиться ее частью. И потому дал задний ход.
В ту ночь, попрощавшись с Маргарет, я заглянул к Агнес Тол на Марион-авеню. Она работала в гардеробе в «Ла Вите» и была гораздо старше меня. Ее бедра были не такими стройными, как у Маргарет, кожа – не такой гладкой, а грудь уже обвисла. Но она не ждала от меня ничего, кроме пары добрых слов и нескольких поцелуев. Я посвятил Агнес песню, сидя в исподнем на ее кровати с губной гармошкой в руках и напевая по строчке между тактами:
Я ночь провел у Агнес Тол,
Стонал от страсти и тоски,
А утром выставлен был вон —
Едва успел надеть носки!
Агнес посмеялась над моим куплетом и предложила спеть его хором. Что мы и сделали. А когда закончили, она заставила меня уйти, как я и предсказал в своей песенке. И это было именно то, чего я хотел. Я никогда не любил Агнес Тол, и она не ждала от меня любви. По возрасту она годилась мне в матери, и никто из нас не стремился к отношениям. Но той ночью, как и многие ночи позднее, я, целуя Агнес Тол, думал о Маргарет Бонди и ее застенчивой и полной надежд улыбке.
Визит с отцом в «Шимми» в тот четверг напомнил мне по ощущениям проводы до двери Маргарет Бонди с полным осознанием того, что я к ней никогда не вернусь. Я рисковал разочаровать Эстер и наверняка отца. И как много лет назад он спросил меня о Маргарет, так и в этот раз он не преминул бы спросить об Эстер. Я в этом не сомневался.
Эстер пела на сцене с той же силой и горечью, как на прошлом выступлении. И мои нервы затрепетали от тембра ее голоса. Мне не хотелось, чтобы отец увидел, как я смотрю на нее, и я упорно отводил глаза в сторону, но мои уши были насторожены, как у собаки.
За барной стойкой снова дежурил Ральф, и мы примостились на два свободных табурета. Отец заказал бутылку колы. Я последовал его примеру.
– Колы? – непроизвольно округлились глаза Ральфа.
Мой отец был самым странным гангстером в мире!
– Я не пью при моем мальчике, – пояснил он бармену.
Мне было почти 30, но для отца я все еще оставался мальчиком. И ни он, ни я не пили вместе. Кусок пиццы? Да! Сэндвич? Конечно. Но не пиво. Это было одно из его правил. На глазах у моего отца спился его отец, и он ни разу за всю жизнь не предложил мне алкоголя. Я, естественно, выпивал. Но не в присутствии отца. Он мог пропустить рюмку-другую, слушая радио, смотря телевизор или читая газету. Когда отец ездил по делам с Сэлом, он не пил вообще. Он тогда работал – улаживал проблемы. А на пьяную голову делать это было сложнее.
А еще мой отец никогда не кричал. Ему не требовалось повышать голос. Не тратя слов попусту, он обычно получал то, что хотел. В определенном смысле отец был философом. Чрезвычайно рациональным и бесстрастно невозмутимым. И он всегда выполнял свои обещания. Я вырос, зная: если папа сказал, что позаботится о чем-то, он обязательно сделает обещанное. Даже если способы проявления его заботы были мне не по душе.
– Не ставь людей перед большим выбором. Достаточно двух вариантов. Или так, или так. Упрости им выбор и не спорь, что бы они ни выбрали. Просто объясни им, что произойдет в одном случае и в другом. И сделай, чтобы так все и вышло. Слухом земля полнится. Люди будут знать, что ты не блефуешь и не притворяешься. И подчинятся. В большинстве случаев для них сущее облегчение знать, что делать.
Иногда отец и вовсе не оставлял людям выбора. Не оставил он его и Ральфу.
– Расскажи нам о вашем бенде, – потребовал он, когда бармен открыл и подал ему колу.