ахотят послушать. Я смогу продать по пластинке каждому в Гарлеме.
– Да. Знаю… Она на очереди…
– Я не могу избавиться от чувства, что вы намереваетесь свалить из города. Почему так? – спросил меня парень.
Элвин и Ли Отис уже подошли к нам и, стоя рядом, таращились с восторгом на винилы.
– Потому что вы все нагоняете на меня страх, – сказал я. Это была абсолютная правда, но прозвучала она как шутка.
Элвин засмеялся, Ли Отис тоже, зато Мани, прищурившись, уставился на меня.
– Мы вас пугаем. Кто бы говорил! – презрительно фыркнул он.
Но Эстер перестала болтать. Она наблюдала за мной так, словно тоже ожидала от меня бегства. Ее спина застыла в напряжении, в глазах появилась настороженность. И она отчаянно нуждалась в новом пальто, отметил я у себя в памяти. Мне захотелось ей купить и пальто, и перчатки к нему, едва я только представил себе, как расскажу Эстер о Мод Александер, Сэле, отце и обо всем остальном. Но стоило ли это делать? Стоило. Я должен был все рассказать. Не рассказывать было неправильно. Слишком важной была эта информация, чтобы и дальше держать ее в секрете. Вот же черт…
– Вы будете с нами, Бенни Ламент? Мы встречаемся уже довольно долго, – все еще посмеиваясь, спросил Элвин.
– Я здесь, с вами, разве не так? – повторил я слова, которые сказал ребятам при встрече в «Ла Вите». И, захлопнув багажник, обошел машину.
– Вы здесь… но вы постоянно нас покидаете, – заметил Ли Отис.
– Я вам позвоню.
– Вам же лучше, – сказал Мани, жестом указав на меня. – Эта штука скоро рванет. Нам следует быть готовыми. Вы теперь с нами в деле, Ламент.
Я ждал от Эстер уже ставших привычными слов «Не подведите меня, Бенни Ламент», но они не прозвучали. Вместе с братьями она вошла в квартиру, которую ее отец купил для Глории Майн, и я уехал. В который раз с тех пор, как я встретил ее, я задавался вопросом, как смогу предотвратить взрывную волну, неизбежно грозившую нас накрыть.
Я вставил ключ в замок, но ручка поддалась сама, и дверь распахнулась.
– Папа? – крикнул я.
Свет в квартире горел, чемодан отца стоял у стола. Не в его духе было забывать про замки, но отец явно был дома. Я сбросил с плеч пиджак, ослабил узел галстука, вытащил из штанин рубашку и… уловил ее запах. Моя рубашка сохранила запах Эстер, и несколько секунд я простоял с закрытыми глазами, наслаждаясь ее ароматом. Лимонным. Эстер пахла лимонами, крахмалом и еще чем-то более теплым. Ванилью? А может, кленом? Занавески снова были раздвинуты. И окно тоже открыто. Внезапный порыв ветра унес с собой запах Эстер.
– Черт возьми, па! На дворе декабрь! – выругался я и в нетерпении устремился к вздымавшимся белым волнам.
Отец опять тосковал по маме. Он всегда открывал окно, когда тосковал по ней. Его шляпа лежала на полу у окна, и я в недоумении остановился, чтобы поднять ее. С улицы донеслись чьи-то крики, я высунул голову из окна и увидел отца. Он сидел на маленькой площадке пожарной лестницы – все еще в костюме и галстуке, свесив ноги над ступенями, вцепившись левой рукой в перила, а правой сжимая ружье.
– Папа?
– Здесь кто-то был, Бенни, когда я приехал, – сказал он натянутым голосом. – Кто-то меня поджидал.
– Что? Где?
Отец ружьем указал на улицу, лежавшую перпендикулярно входу в дом. Я попытался ее обозреть, но мой вид из окна блокировала лестница.
– Я выстрелил в него, и он упал. Полиция скоро будет. Должно быть, кто-то на него наткнулся. А ты что-то задержался сегодня…
– Не сиди на холоде, заходи скорее внутрь, – поторопил я отца.
– Не думаю, что смогу залезть обратно.
– Почему? – взмолился я.
Но я уже понял: лучше было не спрашивать. Отец столько раз мне повторял: не задавай вопросы, ответы на которые не желаешь услышать.
– Он тоже в меня выстрелил, Бенни. Я не чувствую ног.
– Папа! Давай! Я тебе помогу! – воскликнул я и не узнал собственный голос. Как будто эти слова выкрикнул не я, а кто-то другой.
Я наклонился и обхватил отца руками. Но он попросил оставить его на лестнице.
– Лучшего места, чтобы умереть, я бы сам не выбрал… как бы ни старался. Я сидел здесь с надеждой, что ты успеешь. А закрыв глаза, слышал пение Джулианы.
– Папа, пожалуйста! Позволь мне занести тебя внутрь.
Я не мог сидеть там с отцом; лестничная площадка была слишком маленькой для двоих. Я осторожно потянул отца на себя через окно. Он повис на моих руках безжизненным грузом, а его ружье с грохотом упало у моих ног. Поднатужившись, я опустил отца на облупившийся линолеум. Он был весь в крови. Белые занавески развевались вокруг нас, лаская отца, как любимого человека. Я стал искать его рану, чтобы остановить кровотечение. Взгляд отца оставался ясным, и с виду он не страдал, но мои руки оттолкнул.
– Я слышал, как вы с Эстер выступали в шоу Барри. Слышал по радио. Этой ночью. Вы спели его песню. Вы спели песню Бо Джонсона.
Кровь растекалась вокруг бедер. Я повернул отца на бок, задрал пиджак и рубашку. В его пояснице зияла кровавая дыра. Я сорвал занавески со штанги сделать повязку. А отец все продолжал говорить:
– Сэлу это не понравилось. А я был счастлив. Очень счастлив. Я сказал ему: «Давно пора, чтобы все узнали эту историю».
– Это он сделал, папа? – спросил я, зажимая его рану своей незатейливой повязкой. – Это сделал Сэл?
– Нет. Это сделал я. Я облажался, Бенни. Я не думал, что все так обернется. Я пытался все исправить.
Я взвыл от тщетности своих усилий, а отец обвил меня рукой.
– Бенни… пожалуйста… все нормально… все хорошо…
Я лишь беспомощно посмотрел на него.
– Лучше так… Я бы все равно умер. У меня рак желудка. Я собирался тебе об этом сказать. Но сейчас это уже неважно.
– Нет, папа, нет! – обезумел я.
В попытке меня успокоить он поднес к моему лицу палец, но это усилие стоило отцу последних сил, и его рука снова упала на грудь.
– Тайна раскрыта. Теперь все, что тебе нужно делать, – это продолжать рассказывать об этом. Не переставай петь эту песню. И помни: ты на своем месте. – Голос отца стал прерывистым, он делал паузу почти после каждого слова.
Я кинулся к телефону, отыскал номер полицейского управления. Диск вращался до ужаса долго, ожидание казалось бесконечным, а треск между набранными цифрами напоминал автоматную очередь…
– Бенни… – вздохнул отец.
Я бросил телефонную трубку и подбежал к нему. Встал около отца на колени и взял его за руку. Телефонная трубка за моей спиной покачивалась на витом проводе туда-сюда, как маятник, отсчитывающий последние секунды: тик-так, тик-так…
– Я люблю тебя, па, – сказал я. Но сказал не на ухо отцу. И слышал ли он меня, я едва ли когда-то узнаю.
Отец не закрыл глаза. И не сжал мою руку. Он просто сделался холодным. И ушел…
Прибыл судмедэксперт. И полицейские. Я рассказал им, что видел, – с того момента, как вошел в дверь и обнаружил отцовский чемодан и распахнутое окно. Подтверждением моего рассказа стали два тела: найденное на улице с ружьем в руке и лежавшее на кухне рядом с ружьем на полу. Копы копошились кругом, а я так и сидел за кухонным столом в пропитанных отцовской кровью брюках и рубашке и с отпечатком его руки на щеке. Сэл появился как по волшебству, и полицейские тут же исчезли. Не знаю, кто ему сообщил. Вскоре медэксперт увез тело отца, и мы с дядей остались одни.
– Расскажи мне, что произошло, – потребовал Сэл.
Я понимал, что он подразумевал правду, а не ту версию, что я изложил полицейским. Но правда с ней не разнилась.
– Я вернулся домой. Окно было открыто. Отец, раненый, сидел на пожарной лестнице. Он сказал мне, что его кто-то поджидал.
Скрестив руки на груди, Сэл вперил взгляд в черный телефон на стене – как будто бы он мог ему поведать то, чего не рассказал я. Трубка все еще свисала на проводе, но уже не раскачивалась из стороны в сторону, как маятник или метроном, ведущий счет времени. Время остановилось, и я застрял в коротком миге – между до и после. В скользивших по пустой гостиной тенях затаилась печаль. Она обволочет меня в ванной, когда я, раздевшись, буду смывать с себя отцовскую кровь. Она накатит на меня из засады в комнате, где висела одежда отца, а подушки еще сохраняли его запах. И она почти задушит меня в новой кровати, которую отец купил, чтобы заманить меня домой. Но она атакует меня, лишь когда я останусь в квартире один. А пока она просто выжидала.
– Вы знали о болезни отца, когда я к вам приезжал?
– Да.
– И вы не посчитали нужным сказать мне об этом?
– Не в моих правилах вмешиваться.
Я поднес ладони к глазам. Мы все вели себя одинаково, стараясь обходить молчанием то, о чем надо было говорить, в чем нужно было признаваться и что надо было обсуждать…
– Болезнь толкала твоего отца на глупости, – сказал Сэл. – Он возомнил, что терять ему нечего.
Я оторвал от лица руки и заглянул дяде в глаза. Его взгляд был абсолютно пустым…
– Что за парень был на улице? – спросил я.
– Некто по имени Мики Лидо.
– Кто он такой? – уточнил я.
– Никто.
– «Никто» не стал бы поджидать с ружьем на пожарной лестнице, когда мой отец вернется домой.
– Может, он ждал тебя, Бенито.
Я онемел.
– Ты не послушал меня, племянник, – прошептал Сэл. – И вот Джека нет.
– Это вы подослали убийцу к моему отцу?
– Я любил его, Бенито.
– Я не об этом вас спросил! – взревел я.
Сэл залепил мне затрещины обеими руками; его ладони отскочили от моих запятнанных кровью щек, и только наше обоюдное удивление остановило мои кулаки.
– Твой отец был лучшим из людей, которых я встречал. Я знаю, ты думаешь иначе. Ты слишком хороший, слишком добропорядочный для нас. И смотришь на свою семью свысока, – мягко произнес Сэл.
– Я хочу жить своей жизнью. Быть хозяином самому себе и ни от кого не зависеть.
– Это невозможно, племянник. Так или иначе, но самому себе никто на этом свете не принадлежит.