– На следующей неделе в Питтсбурге пройдет крупная презентация. В ней примут участие все ведущие лейблы и крупнейшие артисты. Разные хедлайнеры каждый вечер. На вторник намечено выступление Рэя. Разогревать публику перед его концертом предстоит «Дрифтере», но мы потеряли Бена Кинга. Он ушел в сольное плавание, и теперь мы все на взводе. Мы поставили на ребят до того, как группа распалась. Но они отказываются выступать вместе. И мы судорожно ищем подходящую замену. Если бы вы смогли… В общем, Рэй предложил выпустить вместо «Дрифтере» вас и Эстер Майн.
– Но… мы же не сотрудничаем с «Атлантиком», – потрясенно выговорил я.
– Знаю. И мы не сможем ни заявить вас, ни разрекламировать. С афишами тоже поздно что-либо делать. «Дрифтере» фигурируют во всех анонсах, во всех пресс-релизах и программках. Билеты, естественно, также уже напечатаны и распроданы. О замене мы объявим только во вторник вечером, перед вашим выходом на сцену. Публика будет ждать «Дрифтере». И, скорее всего, вам придется выступать перед раздосадованной и недовольной аудиторией. Вы должны быть к этому готовы. Но это огромная сцена и чертовски значимое мероприятие… И Рэй хочет вас. Если вы, Ламент, готовы дать концерт… если «Майнфилд» пожелает дать концерт, эта сцена ваша! Без всяких условий и обязательств. Полчаса. Лучшие песни. Мы лишимся нашего депозита, поскольку обещали народу «Дрифтере», а их не будет. Поэтому не сможем оплатить вам выступление. Но концерт на подобной сцене – шанс на вес золота. Поверьте, Бенни.
Я был настолько поражен, что не вставил ни единого слова в длинный монолог Джерри.
– Мне надо переговорить с группой, – наконец изрек я.
– Понимаю. Да и момент, конечно, неподходящий. Но, возможно, работа – как раз то, что вам сейчас нужно.
– Да. Возможно, – вымолвил я. – А Ахмет в курсе?
Представить подобное было трудно, учитывая очевидную встревоженность Эртегюна во время нашего последнего разговора.
– Насчет Ахмета не беспокойтесь. Просто будьте в Питтсбурге во вторник утром.
– Мне надо переговорить с группой, – повторил я.
– А мне нужно получить ваш ответ как можно скорее. К концу дня, если возможно.
Я пообещал Джерри, что сразу же оповещу его, закончил разговор и… дал волю волнению. Я раз десять снимал трубку, чтобы позвонить Эстер, и каждый раз опускал ее на рычаг, не в силах принять решение. Теперь я вынужден был рассказать Эстер все. И ребятам тоже. Мы не могли сбежать в Питтсбург без обстоятельного разговора – разговора, который я даже не знал, как вести. Особенно по телефону. Я упаковал чемодан и запасся наличными. Так что к бегству я, в принципе, был готов, если бы решился бежать. Но пока что я мерил шагами комнату, прокручивая в голове возможные сценарии и взвешивая возможности до тех пор, пока не понял, что уже не в состоянии рассуждать здраво.
Чтобы отрешиться от своих мыслей, я включил телевизор и подогрел еду, оставшуюся после поминок. Я надумал поесть, потому что вдруг ощутил страшный голод. Присев за кухонный стол, на свой обычный стул напротив отцовского, я попытался вслушаться в местные новости NBC. Снегопад… Предрождественские распродажи… Раздраженный напоминанием о том, что время не остановилось, а продолжает ход, я встал, чтобы выключить телевизор, и вдруг… перед моими глазами вспыхнул пожар. На складах возле бруклинских доков. Потрясенный, я уставился на экран.
– Власти проводят расследование, но уже сейчас разрушения представляются значительными. Огненная стихия нанесла серьезный урон нескольким фирмам, и по меньшей мере одна из них полностью уничтожена. Власти считают, что возгорание произошло на маленьком заводе по производству виниловых пластинок.
Это была фирма Коннора. А ведь я ему заказал еще тысячу пластинок и оплатил весь заказ! Неужели они погибли в огне вместе с моими деньгами? Выругавшись, я сделал звук громче, но кадры новостной хроники сменились, и репортер перешел к другой истории. А в следующий миг послышался тихий стук. Ошеломленный своими догадками, я проигнорировал его. Но стук повторился – на этот раз более громко и решительно. Я поставил тарелку в мойку, вытер руки и выключил телевизор. Мне совсем не хотелось реагировать на стук. Но я понимал: будь это Сэл или Тони, они вышибут дверь, если я ее не открою. Тем более что они знали, что я дома.
«Возможно, у них появились новости? – подумалось мне. – А вдруг они сообщат, что тот, кто заказал отца – или меня, – теперь тоже мертв и все закончилось?» Мне только этого и хотелось. Только это и было нужно – я ощущал зияющую пустоту там, где должно было быть чувство вины.
На пороге стояла Эстер – в своем красном пальто, с аккуратно уложенными кудряшками, на высоких каблуках, с яркой помадой на губах и руками, сложенными так, словно она ждала своей очереди причаститься. Ее появление заставило мое сердце забиться неровно, и я с трудом подавил дикое желание пригладить волосы. Я испытал безумную радость при виде Эстер, но ничего хорошего в этом не было. Что я, черт возьми, должен был делать?
– На радио продолжают крутить паши песни, – вместо приветствия выпалила Эстер. – Мы посчитали. На WMCA «Ни одного парня» ставили пять раз с полудня до полуночи. По разу в каждой программе. И они дважды транслировали в записи наше исполнение «Бомбы Джонсона», а один из дикторов сказал, что люди им названивают с просьбой поставить эту песню целый день. А на WABC эту песню включали четыре раза с десяти утра до десяти вечера. Ли Отис составляет чарты и графики.
Я тихо ругнулся.
– Мы должны ее записать! – потребовала Эстер. – Я понимаю, вам сейчас тяжело. И вам, скорее всего, хочется, чтобы я оставила вас в покое. Но я не могу этого сделать. Вы нужны мне!
В попытке собраться с мыслями я тряхнул головой. Черт, как же мне поступить? Но Эстер превратно истолковала мой жест, и лицо ее стало жестким.
– Я прихожу к вам, Бенни Ламент. Кидаюсь вам в ноги. А вы лишь трясете в ответ головой. – С такой же решимостью и надменностью на лице она обратилась ко мне в отеле «Парк Шератон».
– Кидаетесь мне в ноги? – Я почти рассмеялся, несмотря на путаные мысли.
– Может, вы предложите мне войти? – спросила Эстер. – Или я должна умолять вас в дверях?
Я посторонился, жестом пригласив ее в дом. Эстер молча проскользнула мимо меня.
– Как вы узнали, где я живу? – поинтересовался я, закрыв за ней дверь.
– Вы написали свой адрес на визитке, которую мне дали.
Разве? Ах да, написал. Мне хотелось, чтобы Эстер знала, где меня найти.
– Мани передал вам, что я звонил?
– Да…
Я ожидал услышать слова сочувствия и увидеть печальные глаза. Банальности. Похлопывания и поглаживания. Как же без них! Но Эстер не сделала ничего из вышеперечисленного. Вместо этого она вперила взгляд в мое лицо и стала его изучать, как будто собирала собственные свидетельства и делала самостоятельные выводы относительно моего состояния и умонастроения. После досконального анализа Эстер заговорила и опять удивила меня.
– Я вам друг, Бенни?
– У меня мало друзей, Эстер.
– Я не просила вас перечислять их поименно, – резко оборвала она.
– Вы ведете себя так, как никто из них себя не вел. Так что нет. Мы не друзья, – сказал я раздраженно.
Черт, у нее отлично получалось задеть меня за живое! Эстер наклонила голову набок, продолжив меня изучать.
– Тогда кто же мы? – спросила она.
– Я ваш менеджер.
– С каких пор? – рассмеялась Эстер.
Я почувствовал себя идиотом. Прежде я как мог открещивался от такого статуса, а теперь цеплялся за него, лишь бы избежать признания: мы не друзья, мы – нечто большее.
– Значит, вы – мой менеджер. Но мы не друзья?
– Нет.
– Это то, что вы себе внушаете?
Я пожал плечами.
– Мы вместе шутим и смеемся. Мы вместе поем. Мы вздорим из-за пустяков. По-моему, мы даже делаем друг друга лучше, и мы – не друзья?
Я не ответил. Мы оба понимали, что я вел себя как дурак.
– Что ж… если мы – не друзья… тогда я не знаю, что такое друг, – пробурчала Эстер, но тему эту оставила.
Скинув с плеч пальто, она присела на банкетку рядом с пианино, как будто собиралась задержаться у меня в гостях. Посмотрев на клавиши, девушка нажала пальцами две из них.
– Звучит, как сломанный зуб, – заметила она.
– Именно так обычно твердил и отец. Он говорил, что это придает моим песням шепелявости.
– Расскажите мне о нем, – попросила Эстер.
Я открыл рот и тотчас прикусил губу.
– Даже не знаю, что вам рассказать.
– Мне ваш отец нравился. Он так гордился вами. И казался с виду добрым человеком, – попыталась подстегнуть меня Эстер.
– Он и был добрым… и сострадательным. И вместе с тем… он был самым отпетым сукиным сыном из всех, что вам встречались.
На пианино стопами лежали отцовские фотографии, которые я отыскал и периодически просматривал. Протянув руку, Эстер взяла один снимок. Времен его боксерской карьеры. Размером он был больше остальных и потому привлекал внимание.
– А вы на него очень похожи, – изумилась она.
– Я не просто на него похож. Я его вылитая копия. Но я бы никогда не надел такие шорты.
– Я не могу представить вас ни в чем, кроме костюма.
– Я консервативен. Что уж тут поделаешь? – Пожав плечами, я протянул Эстер фотографию отца вместе с Бо Джонсоном.
Она взглянула на нее с еще большим изумлением.
– Вы говорили, что они были знакомы… но здесь они выглядят как… друзья.
– Они сражались друг с другом на ринге, но… да… они были друзьями, – сказал я.
– Как мы, – промолвила Эстер и на секунду заглянула мне в глаза. Она поймала меня!
– Я так и не узнала своего отца, – сказала Эстер. – У мамы есть несколько фотографий. Но этой я прежде не видела.
– Большую часть жизни я тоже своего отца не знал. Или, скорее, думал, что он меня не понимал. – Откашлявшись, я потер рукой колючий подбородок. Щетина под ладонью отвлекла меня от эмоций, всколыхнувшихся от этих слов.
– Что вы хотите сказать? – спросила Эстер. – Он же вас воспитал, разве не так? Он был хорошим отцом. Так почему вы допускаете, что не знали его? – В голосе девушки прозвучала такая агрессия, что я поспешно занял оборонительную позицию.