– Эстер все еще в тюрьме. Они не хотят ее отпускать, пока мы не выложим кучу денег, – сказал Ли Отис.
Бат Блюменталь явно ввел ребят в курс дела.
– Вы забрали наши вещи? – спросил я.
– Да. Все там. В багажнике, – махнул рукой Элвин.
Мани реагировал сдержаннее, чем братья, но бросил мне ключи, и я открыл багажник и вытащил из-под дорожных сумок свой чемодан, набитый отцовскими деньгами. Его вес успокоил меня как ничто другое, и я приоткрыл чемодан ровно настолько, чтобы взглянуть на его содержимое и тут же закрыть. Мани любил деньги, но не притронулся к ним. Я тоже к ним не притронулся. А сунул руку в свой набор для бритья и достал оттуда банкноты, припрятанные на дне. Никогда не держи деньги в одном месте! Так их слишком просто украсть и легко потерять. Я рассовал деньги по всем укромным уголкам в машине и набил сложенными купюрами внутренний карман пальто. Еще пачка лежала в моем бумажнике, а Другая – в тулье шляпы. Взяв пальто и сумочку Эстер, я направился обратно к тюрьме, пообещав братьям, что вернусь – и на этот раз с их сестрой. Думаю, они начали мне верить.
Офицер, привезший Эстер в участок, был совсем молоденьким – лет 22–23, а выглядел и вовсе на 18. Он подписал пропуск на выход, взял мои деньги, вернул Эстер личные вещи, а потом протянул мне лист бумаги и черную ручку.
– Вы не распишетесь тут для меня? – спросил он, и его щеки порозовели.
– Для чего? – уточнил я.
– Мне правда очень хочется ваш автограф.
Я уставился на офицера в изумлении, борясь с сильным желанием разломать его ручку пополам, но Эстер перехватила ее.
– Хотите, я тоже распишусь? – тихо спросила она.
– Да, мэм. Хочу. Моя жена всю неделю поет «Мне не нужен ни один парень». Говорит, это лучшая песня из всех, что она слышала. Я сводил ее на концерт в Мечети вчера вечером. Это было потрясающе. Жена с ума сойдет от радости, когда увидит ваш автограф. У нас как раз годовщина.
Эстер витиевато расписалась и передала ручку мне. Отдать пять тысяч мне оказалось легче, чем вывести этот автограф. Вымогательство я еще мог как-то понять, но отсутствие стыда – это совсем другое.
– На вашем месте я бы вернулся домой. Вам ведь не нужно этого делать ради продажи своих пластинок? – спросил офицер, понизив голос так, словно сообщал нам секретную информацию, помогал нам скрыться.
– Не делать чего? – переспросила ровным голосом Эстер.
– Рассказывать эту историю. Она только выводит людей из себя. Вы же можете просто петь песни? Ваша музыка замечательна.
– Мы можем идти? – вздернув подбородок, спросила Эстер.
– Да. Конечно, – кивнул офицер.
И Эстер, не оглянувшись, вышла из полицейского участка. Вокруг ее глаз темнели круги от истощения, а ее белое платье было измято и запачкано. Но прежде чем выйти на улицу, она подкрасила помадой губы, надела пальто и распрямила плечи, подготовив себя к встрече с любой публикой, которая могла нас поджидать.
Ток-шоу Барри Грея
Радио WMCA
Гость: Бенни Ламент
30 декабря 1969 года
– Вы попадали в кантри-чарты, R&B[17] и поп-чарты, и все это одновременно, – говорит Барри Грей.
– Да, и иногда с одной и той же песней, – комментирует Бенни Ламент. – Наша музыка была многожанровой, так что привлекала широкую аудиторию. Мы не просто смешивали разные жанры и стили. Мы звучали по-разному. Когда группа «Майнфилд» прорвалась на сцену, у нас была песня-история «Бо Джонсон», «Крошка» в стиле рокабилли и ритм-энд-блюзовая «Мне не нужен ни один парень». «Берегись» соответствовала всем канонам джаза.
– Чарты – это одно. Но выступать на сцене, перед публикой, – совсем другое дело. В прошлом, 1968 году в популярной программе «Звездный путь» на американском телевидении белый мужчина поцеловал негритянку. И также в прошлом году белая британская певица Петула Кларк коснулась руки Гарри Белафонте в прямом телеэфире. Это стало темой всех международных новостей. Об этом писали журналы Time и Newsweek.
– Это продается, делает прессе тираж, – замечает Бенни.
– Что именно?
– Острые, проблемные темы. Люди подчас бывают отвратительными. Но газеты, журналы и телевидение не всегда пишут и говорят правду. По-моему, правда в том, что большинству людей безразлично, что белый мужчина поцеловал черную женщину или наоборот. Но журналы утверждают, будто все этим потрясены. Один человек из ста, быть может, и потрясен. Быть может, даже недоволен. Но его недовольство привлекает внимание, потому что оно продается.
– Все так и есть. Но вы старались не вызывать недовольства. Вы с Эстер никогда не прикасались друг к другу на сцене. Вы подшучивали друг над другом. Поддразнивали друг друга. Спорили. Но при этом вы, Бенни, сидели за фортепиано, а Эстер стояла у микрофона.
– Организаторы мероприятий всегда нервничали. Особенно после нашего ареста в Питтсбурге. И, понятное дело, они настаивали на том, чтобы я оставался все время за инструментом, а Эстер соблюдала дистанцию. Нас постоянно инструктировали: не раздражать, не взрывать публику.
– И как вы этого избегали, если одно присутствие вашей пары на сцене выводило некоторых людей из себя?
– Этого невозможно избежать. По-моему, не кто иной, как Роза Паркс, сказал: у каждого движения есть лицо. Для меня это было самым трудным. Я никогда не хотел такого внимания. Да и особо красивым лицом не обладал, – шутит Бенни.
– Ну да… потому-то кое-кто из нас работает на радио, – в порыве самоиронии подхватывает Барри Грей.
– Или играет на пианино, – смеется Бенни.
– Но если не лицо… так, может, вы голос движения? – спрашивает Барри.
– Голосов – и сильных, и красивых – множество, – говорит Бенни. – Движение может объединиться вокруг одного лица, но голосов должно быть много, важен каждый голос.
– Немногие делали то, что делала ваша пара, – возражает Барри Грей. – Я не припоминаю таких. Никто больше не пел вместе. Не делил одну сцену.
Глава 17Но я сделаю это
План Бата Блюменталя по отвлечению прессы сработал великолепно. На задней парковке нас дожидались только Элвин, Мани и Ли Отис. Ли Отис бросился с объятиями к Эстер, а она, лишь приобняв брата, поспешно вырвалась из его рук и повела нас к машине. Мы все молча сели в салон. Мне и знакома, и понятна была та борьба, которая происходила за каменным лицом и прямым, как стержень, станом Эстер. Она не желала перерыва. Не желал его и я. Но перерыв наступал. Внутри меня все бурлило. Я сдал задом с грязной парковки, и Питтсбург попрощался со мной в зеркале заднего вида. Когда мы выехали за черту города, Мани нарушил молчание.
– Вам двоим следует уняться, – обвиняющим тоном посоветовал он с заднего сиденья. – Одно дело – просто выступать. Хотя, Бог свидетель, люди даже к этому не готовы… Но вы начинаете флиртовать… А так вести себя… только напрашиваться на неприятности.
– А ты знаешь, Мани, как меняется мир? – спросила Эстер, даже не повернув головы, но ее глаза свирепо вспыхнули.
– И как он меняется, сестричка? – вздохнул Мани.
– Ты показываешь людям, что произойдет, если они поменяются. И мы с вами показываем людям, что происходит, когда белые и цветные выступают одной дружной командой. Даже если они вместе только на сцене.
– Это ты о вас двоих? Вы вместе? Заодно? Но если так, то куда это нас приведет? И что с нами станет? Они вытурили нас из города. Мы прождали в этой машине всю ночь, напуганные до смерти. Скажешь, плохо? Да будет еще хуже! Кто-то пострадает. А кого-то, может, вообще убьют.
– А не заткнулся бы ты, Мани? – сказал я.
Я не закричал на него. Не обматерил. Но я бы убил его, скажи он еще хоть слово. И похоже, Мани это понял, потому что в машине воцарилось молчание, а через несколько минут трое ребят на заднем сиденье приняли свои излюбленные позы для сна. Впереди была длинная ночь. Опасность миновала.
– Вы в порядке, Бенни? – спросила Эстер так тихо, что я едва расслышал.
– Я в порядке, Бейби Рут. А вы?
– И я.
– Они не причинили вам никакого вреда?
– Нет, лишь задели мою гордость. И подорвали веру в человечество. Они нас выпустили… – Большей глупости сморозить было трудно, но я действительно сомневался в такой развязке.
– Им не следовало нас сажать…
– Да. Не следовало, – согласился я.
Солнце почти село, и Эстер повернулась к нему – и ко мне – лицом, наблюдая за тем, как светило исчезало за шеренгой деревьев, обрамлявших дорогу слева от меня. Мы ехали на север, а солнце заглатывал запад. И когда оно совсем скрылось, Эстер устремила взгляд вперед, как будто время пришло.
– Я хочу, чтобы вы ушли, Бенни, – сказала Эстер.
– Куда?
– Я хочу, чтобы вы нас оставили.
Я лишь молча уставился на нее.
– Я хочу, чтобы вы ушли, – повторила Эстер.
– Нет, не хотите.
– Не говорите мне, чего я хочу!
– Вы просто боитесь.
– А вы нет? – выпалила она.
– И я боюсь. Но никуда не уйду. Без вас, Эстер.
– Я не хочу терзать себя виной, если с вами что-то случится. И причиной этого тоже быть не желаю.
– Со мной уже кое-что случилось – и это произошло в тот момент, когда мы встретились.
– Я не хочу себя чувствовать так, как сейчас. – Голова Эстер поникла.
– А как вы себя сейчас чувствуете?
– Как будто внутри меня горит пожар, но кожа ледяная от холода. Оно того не стоит. Я понимаю, что говорю жестко. Но оно того не стоит.
– Что не стоит?
– Что-то происходит с вами… или с ними, – повела плечом в сторону братьев Эстер. – Оно того не стоит!
Я взял ее руку, но Эстер резко отдернулась. Я снова взял ее и прижал к груди.
– Единственное, чего я всегда хотел в жизни, – это играть. Я хотел создавать музыку. И никаких других желаний себе не позволял. Я не позволял себе слишком сильно любить или слишком долго задерживать внимание на чем-то. Но теперь для меня все изменилось.