– Проживем как-нибудь, – довольно грубо ответила она.
– А если доктор окажется негодным – иногда такое бывает, – он ведь все равно остается при своем? Вам, должно быть, это яснее, чем любому непосвященному.
И хотя за все время осмотра клиники Граф не слышал ни единого звука, не говоря уже о человеческих голосах, госпожа Лихтенвальтер, озираясь вокруг, спросила хриплым шепотом:
– О чем вы говорите?
– Я высказал вам лишь свою гипотезу.
– Не стоит здесь… Пройдемте в кабинет.
Она вошла в помещение, пропустила туда Графа, закрыла массивную, орехового дерева дверь и повернулась к посетителю.
– Ну, так в чем дело?
– Давайте сядем.
Она присела на краешек ближайшего стула, не сводя с него глаз. Граф занял место, на котором сидел прежде.
– Представьте себе следующую картину, госпожа Лихтенвальтер, – начал он. – Вот пациент – совершенно одинокий человек. Он находится в чужой квартире, болен. Приглашает незнакомого врача. Тот говорит ему, что он смертельно болен, скажем, лейкемией. Дает ему лекарства, например, сульфамиды, и постепенно доводит до состояния, в котором мог бы оказаться больной лейкемией. Наконец, объявляет, что пациенту необходима госпитализация, и отвозит его в больницу. Но – маленькая подробность: не в обыкновенную больницу, а в частную клинику, вроде этой. – Темный багровый румянец начал заливать желтое лицо госпожи Лихтенвальтер, но она все так же молчала. – Туда, где нет постоянных лечащих врачей, – продолжал Граф. – Туда, где доктор бывает лишь ограниченное время, а персонал очерствел и не обращает внимания на страдания наркоманов. А наш гипотетический больной уже законченный наркоман, и его жизнь постепенно гаснет от постоянного применения убивающих препаратов. И что же написано в свидетельстве о смерти? Нервное истощение от злоупотребления наркотиками. А кто его пишет? Да все тот же лечащий врач! Но наш доктор – очень деятельный человек! В этот же день на другом такси он привозит в нормальную больницу другого пациента, у которого действительно острая лейкемия. Конечно же, его регистрируют под именем первого, тот умирает под чужим именем; его и хоронят под этим чужим именем на кладбище. Единственный подвох в том, что внезапно появляется друг умершего и видит тело покойного в похоронном бюро. Что ж, это только гипотеза… Увидел ли друг то, что ожидал увидеть? Смогли бы вы сыграть в эту игру, если бы не нашлось пациента с лейкемией, похожего на другого человека?
– У меня тоже есть вопрос. Зачем это кому-то было нужно? – хрипло спросила госпожа Лихтенвальтер.
– Ну, вопрос не из легких. Финансовый мотив не просматривается, если только он не связан с завещанием жертвы. Он оставил завещание, речь в котором идет, по крайней мере, о ста пятидесяти тысячах франков. Если он умер до того, как его изменить…
Тогда госпожа Лихтенвальтер угрожающе продолжила:
– Об таком нельзя говорить, господин Граф. Вас могут привлечь за клевету.
– Верно. Но я разговариваю не с первым встречным, госпожа Лихтенвальтер. Вы производите на меня впечатление весьма разумной женщины, – ответил Граф.
Госпожа Лихтенвальтер пересела за письменный стол, словно отгородившись им, и взглянула на Графа с гневной сосредоточенностью.
– Вы детектив. И никакой госпожи Мадер не существует, – подвела она итог своим размышлениям.
– Вот ее медицинская карточка.
Заведущая клиникой даже не шевельнулась, чтобы взять бумаги.
– Я могу позвонить доктору Бьянчи.
– Неужели? Но даже если у вас есть телефон, вы не сделаете этого.
Она забарабанила пальцами по подлокотнику.
– Вы рассчитываете на эффект, который любое расследование произведет на репутацию заведения подобного рода. Достаточно разговоров – нет, не скандала, просто разговоров, – и пациенты побегут отсюда. И врачи их больше сюда не направят. Вы играете на этом. Хорошо, давайте разрешим этот вопрос. Если вы полагаете, что один из наших пациентов не тот, за кого его выдают, пойдемте – я познакомлю вас с этой особой прямо сейчас. – Она вскочила на ноги. – Пусть я лучше потеряю больных доктора Троллингера, чем все мое дело. – Когда же Граф встал, она насмешливо продолжила: – А как вы проверите, что вас привели в нужную комнату?
– Я доверяю вам безоговорочно, госпожа Лихтенвальтер.
– Неужто?
– Вы просто не впустили бы меня, если бы ваша совесть не была чиста.
Госпожа Лихтенвальтер хрипло рассмеялась.
– Вы абсолютно правы. Когда мой муж умер, он оставил меня без средств к существованию. Мне пришлось поработать в полиции, прежде чем я получила медицинское образование. Обычно меня посылали взглянуть на притоны, перед тем как устроить облаву. Если в каком-либо злачном месте что-то скрывали, дальше входной двери мне проникнуть не удавалось. Беда в том, что я не могу вызвать сиделку – мы не оставляем пациентов одних.
Они снова вышли из кабинета, поднялась на три пролета вверх по лестнице. Там госпожа Лихтенвальтер остановилась.
– Подождите, пока я избавлюсь от сиделки, – распорядилась она. – Не хочу, чтобы в больнице пошли сплетни. Я пошлю ее с каким-нибудь поручением. Она только обрадуется – хоть какое-то разнообразие.
– Значит, все-таки пациента можно оставить одного?
– Это займет не более тридцати секунд.
Сквозь двойные двери она прошла в другое здание и почти тотчас вернулась.
– Учтите, вы – электрик.
– Надеюсь, лишь номинально?
Они вошли в зал, где Граф уже побывал, и госпожа Лихтенвальтер открыла одну из дверей. Он прошел мимо нее в приятную комнату, окна которой выходили во двор. Частично прикрытые внешние ставни смягчали палящий зной, и лишь через мгновение Граф различил на открытых окнах прочные железные решетки. Сквозь открытую дверь он успел заметить белый кафель чистенькой ванной комнаты.
Женщина, примерно лет пятидесяти, сидела возле стоявшего в простенке стола, тасуя колоду карт. В первую очередь бросился в глаза режущий, ярко-рыжий цвет волос, и лишь потом удалось рассмотреть лицо – скуластое, с прекрасными пропорциями, но тронутое какой-то сыпью и изрезанное глубокими морщинами. Черты лица поражали своей неопределенностью, смазаностью – как будто чья-то рука неосторожно обошлись с еще влажной акварелью. Дама явно следила за собой: ухоженные руки с узкими кистями и длинными пальцами, свежий лак на красивых ногтях, обутые в туфли из крокодиловой кожи изящные ноги. Ее летнее платье с длинными рукавами, хотя не новое и несколько устаревшего фасона, было сшито из натурального шелка. На руке висела небольшая красная сумочка.
– Мастер пришел проверить электричество, госпожа Дювалье, – обратилась к сиделке госпожа Лихтенвальтер. – Всего минутку. Он не побеспокоит вас.
Госпожа Дювалье подняла глаза, и ее туманный взгляд спокойно сфокусировался на Графе. Затем она отложила карты, встала, оперлась руками о стол и произнесла глуховатым голосом:
– Заберите меня отсюда. Увезите меня домой.
Граф тотчас почувствовал дух того замкнутого круга людей, к которому когда-то принадлежала госпожа Дювалье. Никогда, что бы с ней ни произошло, она не утратит его характерных черт: эту величественную, уверенную осанку привилегированного класса, эту легкость в манере общения с незнакомыми людьми, эту неукротимую волю. Он, как на ладони, увидел сферу ее интересов: голубые экспрессы, роскошные яхты, премьерные спектакли в оперных театрах всего мира, званые обеды с бриджем, бенефисы и концерты… Но ее давно лишили привычного антуража – эти ярко-рыжие волосы явно отражали чей-то чужой вкус.
Тут госпожа Лихтенвальтер, прервав его размышления, заговорила успокаивающим и довольно шутливым тоном:
– Ах, оставьте, госпожа Дювалье. Ну что вы.
Госпожа Дювалье не обратила на нее ни малейшего внимания. Она не сводила взгляда с Графа, прижимая к груди красную сумочку, и повторяла:
– Заберите меня домой. Я хочу домой.
Госпожа Лихтенвальтер укоризненно покачала головой.
– Вы же знаете, что так говорить нельзя.
Граф, несмотря на предупреждение Бьянчи, не смог мысленно удержаться от прежнего вопроса: «Так кто же настоящий контролер и кто – настоящий полицейский?»
– А где он, госпожа Дювалье? – мягко спросил Граф.
– Кто – он? – Она подняла на него взгляд выцветших глаз.
– Ваш дом.
– Вот-вот, где он? Ну-ка, скажите ему, госпожа Дювалье, – произнесла госпожа Лихтенвальтер все тем же ненатуральным, шутливым тоном.
Госпожа Дювалье пробормотала что-то, огляделась по сторонам, постояла в нерешительности и как-то поникла, словно гадкая шутливость лишила ее сил. Она медленно села, подобрала карты и начала раскладывать их с таким видом, будто карты всегда составляли самую важную часть ее жизни.
– Надеюсь, хватит? – краешком рта спросила госпожа Лихтенвальтер, обращаясь к Графу.
Тот кивнул.
– Тогда подождите меня внизу. Я не могу уйти, пока не вернется сиделка.
Граф спустился вниз, уселся в кабинете на стул и закурил.
– Не знаю, можно ли здесь курить, – проговорил он, когда заведующая вернулась в кабинет.
В ответ та вытащила смятую пачку сигарет из ящика письменного стола, отказалась – мотнув головой – от предложенной Графом зажигалки и чиркнула спичкой о коробок. Закурив, она спросила тоном мрачного удовлетворения:
– Ну?
– Никогда в жизни не видел ничего более тягостного.
– Расплата за то, что напугали меня до полусмерти. Полагаю, это не та персона, о которой вы говорили?
– Нет.
– Ей не нужны наркотики. Она и так на грани смерти по нескольким причинам.
– Господи, да кто она такая?
– Просто маниакальная алкоголичка. Это все, что мы знаем. Остальное – не наше дело. Какая-то старинная пациентка доктора Троллингера. Прошлой весной ему послали сигнал бедствия из одного дешевого отеля. Он оплатил счет и доставил ее сюда. Долго у нас – да и вообще в жизни – она не задержится. Одно могу сказать в ее пользу: она не падает духом. Любая другая в ее положении лежала бы пластом, а она ничего – держится. Даже красит волосы. Хорошо воспитана,