– Что вы имеете в виду?
– Выстрел, который мы слышали, прозвучал очень похоже на предыдущие, словно его сделали из того же маленького пистолета. Скорее всего, их была пара, и когда парень закричал матери, что все кончено, она застрелилась. Она жила ради сына…
Глава 19«Я ни о чем не жалею…»
В комнату тихо вошел Нидербергер. Очень спокойный и мрачный, он выглядел настоящим вестником несчастья. Граф и Одемар обменялись понимающими взглядами, а лейтенант, откашлявшись, заговорил:
– Господин Одемар. Не знаю, сочтете вы это дурной новостью или нет… Возможно, господин Граф уже догадался, как разворачивались события, и подготовил вас…
Одемар заговорил с холодной учтивостью, причем так, словно был ошеломлен или бредил:
– Моя невестка мертва?
– Да. Я только успел сказать этому парню, что мы нашли письмо на картинке, а он уже распахнул дверь своей комнаты и заорал, что все кончено. Наверное, она постоянно носила в кармане платья второй маленький пистолет. Она лежала поверх постели. Она не позволила сиделке ни раздеть ее, ни дать снотворное: она хотела убедиться, что все в порядке… Услышав крик, она вытащила пистолет и застрелилась.
Через мгновение Одемар громко спросил:
– А где Беата?
– Все в порядке: она наверху вместе с Хильдой Гаст. Мы не разрешаем им спуститься вниз. Пришел Карсон, судя по всему, бежал полпути и в спешке даже перепрыгнул через перила. Но встал как вкопанный, когда увидел этого парня-обманщика. Ну, я вам скажу! Настоящее потрясение для него. Но Карсону есть о ком заботиться. Эта барышня, Хльда Гаст. Он теперь с нею. Очень приятная маленькая леди, – повеселевший Нидербергер делился впечатлениями, глядя в каменное лицо Одемара. – Приятная пара. Карсон говорит, что теперь они будут вместе, даже если им суждено умереть от голода. Правда, я думаю, до этого не дойдет. Он пойдет воевать, как все. Юная госпожа тоже во всем с ним согласна.
После этих слов Одемар, казалось, несколько ожил и слегка потряс головой.
– Умереть с голода? Карсон бредит. Не умрут они от голода. Я возьму Хильду под свою опеку, пока он не в состоянии заботиться о ней.
Нидербергер, обрадованный собственной тактикой, продолжил:
– Рад, что мы не делились с барышней своими нелестными соображениями о ее тете – она-де шантажистка, сумасшедшая и бог весть еще что. Рискованно, не так ли? Вы знаете, когда я увидел эти буквы на картинке и прочитал письмо, у меня в голове все сдвинулось, как в той штуке, которой мы забавлялись детьми… в калейдоскопе! Так одно за другими и перемещалось. И поверьте на слово, господин Одемар: для вашей семьи все обернулось гораздо лучше, чем вам сейчас кажется. Конечно, все это ужасно, но, по крайней мере, вам не придется видеть в суде жену своего брата, обвиняемую в мошенничестве, сокрытии и пособничестве убийству. Ну а этот парень, Леон, возьмет все на себя – станет клясться, что это были его затеи, и он принудил ее угрозами.
Граф повел плечом:
– Она не позволила бы ему признаться во всем.
– Как ни странно, – лейтенант игнорировал реплику Графа, – Леон готов рассказать все. Он хочет поговорить с вами, господин Одемар.
Одемар удивился и помрачнел:
– Что, сейчас?
– Я очень хорошо вас понимаю, после всего пережитого вы меньше всего хотите видеть этого человека. Наверное, вы с удовольствием забыли бы о его существовании. Но вы уже подготовлены, и, сказать по правде, вы бы оказали нам большую услугу. В дальнейшем он может отказаться давать показания. Похоже, он привык руководствоваться только своими желаниями, но сейчас это нам на руку. Его рассказ будет добровольным, вы и господин Граф станете свидетелями, к тому же я взял с собой стенографа, ну а с другой стороны, вы сможете прояснить целый ряд неясных обстоятельств.
Воцарилось долгое молчание. Затем Одемар откинулся на спинку кресла и, глядя куда-то в сторону, тихо сказал:
– Я согласен увидеться с ним.
– Большое спасибо. На таких людей, как вы, можно положиться.
Нидербергер повернулся к двери и подал знак. Полицейский в форме на мгновение исчез, затем снова появился.
Вскоре в библиотеку вошли двое, они шагали рядом, почти вплотную друг к другу. Граф готов был поклясться, что никогда прежде не видел этих людей, но мгновение спустя он понял свою ошибку: посторонним оказался только один – полицейский в штатском; второй – высокий, широкоплечий, приятного вида молодой парень с умным, настороженным лицом – был старшим сыном Анны Одемар, только без маски.
– Весьма благодарен вам за согласие увидеться со мной, – заговорил он отрывистым деловым тоном; голос этот казался совершенно чужим. – Я могу представить, каких усилий это вам стоит, но полагаю, что вы одобрите мою позицию. Я просто хочу справедливости для своей матери.
Одемар медленно повернулся в кресле и уставился на того, кто два года подряд изображал умственно неполноценного Леона. В его глазах отражались изумление и испуг, словно в комнате материализовалось сказочное чудовище. Граф, рассматривая светловолосого гиганта, с удивлением отметил, что, став самим собой, обманщик утратил половину изысканных манер. Раньше он был куда больше похож на Одемаров. Теперь, отбросив маскировку, парень превратился в типичного завсегдатая казино и ипподромов – циничного, нахального и всезнающего.
Парень перевел взгляд с печального лица Одемара на безучастное Графа – и удостоил последнего слабой улыбкой.
– Как она передала вам сигнал бедствия? – с живым интересом спросил он.
Человек в штатском слегка дернул кистью – тускло блеснула сталь наручников, соединявших мошенника и его конвоира в неделимое целое. Парень коротко взглянул на свое охваченное стальным браслетом запястье и сунул руку в карман.
– Ладно, – сказал он. – Наверняка мне не разрешается даже спросить, где была эта проклятая картинка.
Граф повернул голову направо: остальные повторили его движение.
– Была приклеена под ларцом.
– Что ж, я… я искал ее каждую ночь, всю неделю с прошлого четверга. Она – эта ведьма – пришла и сказала нам… Впрочем, не имеет значения. Теперь-то вы понимаете, как много зависело от этой бумажки. – Он сделал паузу, принял серьезный вид и снова посмотрел на Фридриха Одемара. – Вначале я хочу сказать, – быстро продолжил он, – что вас не должно коробить мое поведение – оно вовсе не фривольно. Моя мать приучила меня смотреть на жизнь, как на игру, и я прекрасно знал, что она собиралась сделать в случае проигрыша. Я был готов к этому и, пожалуй, даже рад, что она ушла. Подумайте сами, единственная причина нашего провала – война. Из-за обстрела мать пострадала на этом проклятом поезде, и ей потребовался уход, а мне пришлось изображать Леона Одемара прямо тут, в вашем доме, иначе я бы предстал перед призывной комиссией… Играть роль другого человека, да еще и недоумка, совсем не сложно – легче, чем вы можете предположить. Я был приучен к этому с юности. Мы объехали все большие институты в Европе – там мать задавала массу вопросов. Затем мы попрактиковались в пансионах и отелях. В итоге я научился имитировать идиота достовернее любого профессионала. Ведь я изображал дружелюбного дурачка со второго завтрака до ужина, а остальное время тратил на развлечения и полноценный отдых.
Граф, тяжело опираясь о камин, поднял глаза от еще более усталой фигуры хозяина и прервал рассказчика:
– Ваш своеобразный образ жизни поставил вас перед досадной необходимостью убить собаку Беаты.
– Мне очень неприятен ваш вопрос. Я жалел пса, но мне пришлось выбирать. Это было еще и опасно.
– Матиас Одемар думал, что это сделал Карсон.
– В голову господина Матиаса Одемара частенько забредали светлые мысли. Так или иначе, я умудрился организовать себе почти такую же приятную жизнь, как мы с матерью вели в Бельгии и во Франции. Мы путешествовали и развлекались, но каждый по-своему, не мешая друг другу. Какой резвой она была! Здесь же ей приходилось трудно. Ведь она постоянно сидела взаперти, но тем активнее поощряла мои прогулки, хотя и беспокоилась обо мне. Она не решалась, конечно, уехать из этого дома, боялась, что я попадусь при проверке умственного развития. Мы не представляли себе, какие научные методы применяются здесь, впрочем, и о психиатрии вообще мы знали лишь понаслышке и, естественно, ни с кем не консультировались… У нас все получалось, правда, Беата и Матиас ненавидели нас, а старина Матиас еще и приглядывался ко мне. А тут эта проклятая книга – Эмма Гаст, словно размахивая петардой, накинулась на нас в четверг: дескать, на странице – на гравюре старого Витчерхиира – остался отпечаток письма с подписью от Клауса Одемара к матери, что доказывает, что я – не Леон. Эта мегера сказала, что Одемары ограблены на половину состояния, а если мать не признается в подлоге, то она выдаст нас. Шум на пустом месте. Какой вред мы нанесли? Одемары не предъявляли претензий и не нуждались в этих деньгах, а дядюшка Клаус – Клаус Одемар – хотел, чтобы я их получил. Я нравился ему. Он собирался усыновить меня. Но эта курица никогда не понимала жизни и не видела дальше собственного носа. Мы не смогли убедить ее. Она все время сидела в своей комнате, и я считал, что она именно там прячет картинку, и надеялся при случае тщательно осмотреть пол. Выходит, я зря терял время, поднимая ковры на лестницах…
Одемар открыл глаза и сказал бесцветным голосом:
– Анна должна была знать, что я не стал бы обращаться в суд.
– Мой дорогой, добрый человек, не в этом дело. Моя мать беспокоилась обо мне… о моем состоянии. Хильда Гаст не понимала, против чего выступила, и обрекла себя на поражение. Правда, после смерти Матиаса она, наконец, сообразила, к чему приведет ее дурацкое нежелание оставить нас в покое, а вот мы вовремя не догадались, почему она так упорна. Да, Матиас… Мне жаль, что так вышло, господин Одемар.
– Дело в том, что я подслушал доверительную беседу старика Матиаса и господина Графа – они договаривались о совместных поисках. Но мы не хотели, чтобы Граф искал гравюру. Он мог натолкнуться на нее совершенно случайно! Я принял решение немедленно избавиться от Матиаса, который становился все опаснее и опаснее. Но моя импульсивность сослужила нам дурную службу. Мертвый старик оказался гораздо опаснее, чем живой. – Взгляд юноши вновь остановился на Графе. – Вы поняли, почему, не так ли?