будто он скорее пропел, чем произнес ответ, – но только в такт музыке, которую мог слышать только он один.
– Я менестрель, в некотором роде, – ответствовал незнакомец. – Мне дано очаровывать созданий, обитающих в воздухе, на земле и в морях, хотя сильней всего мой дар воздействует на тех существ, кои наиболее прокляты – змей и пауков, жаб и тритонов, летучих мышей, комаров, и…
– А как насчет крыс? – поинтересовался Аптекарь.
Незнакомец на миг задумался над этим вопросом, как будто ему еще ни разу не приходило в голову опутать своими чарами крысу.
– Ну почему же, конечно, – ответил он наконец. – На крыс тоже.
– И как вы прозываетесь? – спросил Бургомистр.
– По прозванию я Пестрый Дудочник, – ответил незнакомец, и в этот момент пальцы его пробежали по тонкой резной дудочке, висящей у него на шее – хоть и ни разу не коснулись ее. Оружейнику показалось, будто она чем-то напомнила ему какое-то оружие, однако он и не взялся бы сказать почему.
– Значит, вы утверждаете, что можете избавить наш город от этих крыс? – спросил Бургомистр.
– Я этого не утверждаю. Я обещаю это.
– И их короля тоже?
– Если у них и есть король, то я сделаю его своим подданным.
– И сколько вы запросите с нас за свои услуги?
– Даже не знаю… – нерешительно ответил Пестрый Дудочник. – Вряд ли мне стоит это говорить.
– Просите что угодно! – воскликнул Бургомистр, который в тот момент думал только о своем мертвом младенце и дохлом крысенке, застрявшем у того во рту. – Просите что только душа пожелает!
– Тысячу золотых марок? – с некоторым сомнением предположил Дудочник.
– Тысячу? – переспросил Бургомистр. – Да чтобы избавиться от этой напасти, мы готовы уплатить вам десять тысяч! Пятьдесят тысяч!
– Спокойно, – прошептал ему Лавочник, известный своей бережливостью.
Дудочник опустил голову, пряча лицо от их пристальных взглядов.
– Я так много не запрошу, – произнес он. – Если вы, добрые господа, не против, я напишу свою цену на листе пергамента и запечатаю его воском. В том случае, если у меня ничего не выйдет – что, надо признать, крайне маловероятно, но надо быть готовым ко всему, – я выплачу вам тысячу золотых марок из своего собственного кармана, дабы искупить свою неудачу. Но если у меня все получится, вы должны пообещать, что обязательно уплатите запрошенную мною цену.
И надо же: все эти главы купеческих и торговых гильдий, которые всегда гордились своей проницательностью, эти мудрые старейшины, лучшие из лучших и умнейшие из умнейших на многие мили вокруг, почуяв выгодную сделку, которая, в чем они были совершенно уверены, ничем не грозила их кошелькам, сразу же согласились на условия Дудочника без всякого дальнейшего обсуждения.
Когда тот вышел на улицу, Бургомистр и главы гильдий гурьбой высыпали за ним по пятам. «Уж не из слоновой ли кости сделана эта дудочка? – все гадал про себя Оружейник. – На вид так она явно костяная». Дудочник приостановился, уже почти поднеся к губам свой инструмент, и опять заговорил:
– Должен кое о чем вас предупредить. Заклятие, наложенное моими нотами, крайне эфемерно и может быть легко разрушено. Я знаю, что вы рассержены и боитесь этих существ, но вам не следует мешать им или пытаться ранить хоть бы одно из них, когда я выманю их на улицы. Если вы так поступите, чары развеются и больше не подействуют.
Так что глашатаи объявили по всему городу, что крысам нельзя причинять никакого вреда. Собак и кошек попрятали в безопасные места, а мужчины, женщины и дети собрались возле ратуши, чтобы Дудочник мог беспрепятственно творить свою магию, не опасаясь чьих-то необдуманных поступков.
Глаза его – сине-зеленые, словно камни из океанских глубин, – блеснули странным холодным светом, когда он поднес дудочку к губам и трижды пронзительно дунул в нее. Должен признать, что звучание ее было довольно приятным для слуха, и я почувствовал, как мои ноги двинулись в ответ на льющуюся из нее мелодию, словно готовые пуститься в пляс. Но смутно слышались в ней и какие-то режущие слух нотки – будто нож елозил по точильному камню или мясницкая пила вгрызалась в хрящ.
Все горожане молчали, пока не затихла последняя нота. Как только это произошло, ее сменил глухой ропот, а также топоток и шуршание, словно сразу целое множество маленьких ног пришли в движение. Земля задрожала у нас под ногами. С крыш домов посыпались пыль и солома. И из каждой открытой двери и окна, из каждой щели в стене или дыры в земле полезли крысы: большие и маленькие, худые и жирные, коричневые и черные, серые и рыжеватые. Они образовали целый поток из меха и плоти, который потек по улицам, и во главе его двигался сам Крысиный Король со своим обломком кости на голове. К этому времени Дудочник уже заиграл в полную силу – мотив одновременно и новый, и смутно знакомый, словно какой-то материнский напев, запомнившийся с младенчества, – и, приплясывая на ходу в такт музыке, направился к городским воротам. Крысы следовали за ним по пятам. А когда добрались до реки, то нырнули в ее глубины и все до одной утонули, не считая Крысиного Короля, который доплыл до дальнего берега и пробирался сквозь заросли камыша и осоки, пока не оказался на суше. На миг эта жуткая тварь оглянулась на город, словно желая запечатлеть его в своей памяти, а затем двинулась дальше. Когда она наконец скрылась из виду, мелодия Дудочника оборвалась.
Торжествующе зазвонили городские колокола. Бургомистр распорядился сровнять крысиные гнезда с землей и засыпать каждую подозрительную дыру, которая только попадется на глаза, чтобы подобная напасть больше никогда не грозила населению города. Но тут Дудочник поднял руку.
– Прежде чем вы продолжите, – сказал он, – давайте все-таки уладим вопрос с моим вознаграждением.
Бургомистр, который был честным человеком, извлек из складок своей куртки пергамент, развернул его и уставился на слова, написанные Дудочником. Глаза у него широко раскрылись, челюсть отвисла. Он едва не лишился дара речи, но все-таки каким-то образом нашел нужные слова.
– Это совершенно исключено, – выдавил Бургомистр. – Не можете же вы всерьез ожидать, что мы выплатим вам такую цену!
– Вы согласились, так что должны заплатить.
– Но мы думали, что вам нужно только золото!
– Я никогда не утверждал, что желаю золота. Это было ваше собственное предположение.
Теперь и все остальные столпились вокруг Бургомистра, чтобы прочесть написанное, а те, кто сам не был грамотным, просили более образованных прочесть им его, и вскоре уже весь город знал о требовании Дудочника. Десять детей: пять мальчиков и пять девочек. Такова была его цена.
– Но почему? – вопросил Оружейник. – Зачем вам дети?
– Может, у меня нет своих собственных, и я хочу обучить их своей магии, – ответил Дудочник. – Будет обидно, если мое искусство умрет вместе со мной. В любом случае это не ваше дело, зачем они мне могут понадобиться. Вы согласились – и поэтому должны заплатить.
Бургомистр выступил вперед.
– Мы никогда не согласимся на такую цену, – объявил он. – И, потребовав такое, вы показали себя еще большим чудовищем, чем те твари, трупы которых сейчас загрязняют нашу реку. Убирайтесь-ка отсюда подобру-поздорову!
– Нет, – сказал Дудочник, – никуда я не уйду, пока вы не заплатите, как мы договорились.
– Тогда мы заставим вас уйти!
Из-за спины Бургомистра выступили вооруженные люди во главе с Оружейником, да и многие горожане похватали все оружие, какое только подвернулось под руку, – палки, вилы и кухонные ножи. При виде стены разъяренных людей, ощетинившейся клинками и пиками, Дудочник был вынужден отступить и вскоре оказался за городскими стенами, у реки, забитой тушками утонувших крыс. Ворота захлопнулись у него перед носом, и из-за них донесся голос Бургомистра, который предупредил Дудочника, что если он не уберется до наступления ночи, то ему не жить.
И впрямь: когда на город опустилась ночь, Дудочника нигде уже не было видно.
А теперь признаюсь: сам я не был свидетелем ничего из того, что вам описал. О, я был там, не сомневайтесь в этом! Крысы ползали по моим босым ногам, когда я спал в своей постели, а одна даже имела наглость укусить меня за большой палец. Я собственными ушами слышал мелодию Дудочника, от которой мне захотелось пуститься в пляс. Но я слеп, и слеп с самого рождения: о внешности Дудочника и необычайной расцветке его плаща, о желтоватом оттенке его дудочки и свете мертвой звезды, вспыхнувшем в его глазах перед тем, как он набросил свои чары, я знаю только с чужих слов.
До появления в наших краях Дудочника я всегда проклинал свою слепоту. Но теперь знаю, что лишь моя слепота и спасла меня, когда он вдруг вернулся.
Произошло это глубокой ночью. Я проснулся от звуков его дудочки, как и все остальные дети в городе. По правде говоря, выводила она сразу две мелодии, каждая из которых была контрапунктом другой, причем его колдовской инструмент играл обе одновременно, так что одна вынудила взрослых погрузиться в глубокий сон без сновидений, в то время как другая разбудила детей, выманив их из постелей. При звуках этого второго мотива в голове у меня возникли видения какой-то светлой и радостной страны, где бегут прозрачные ручьи и растут фруктовые деревья, медоносные пчелы лишены своих жал, а лошади рождаются с крыльями, как у орла. И хотя я никогда раньше не видел ни одного из этих чудес, все они открылись мне, когда я поднялся с постели и мои ноги задвигались в такт мотиву Дудочника, а некий невидимый дух у меня в комнате прошептал мне, что в царстве Дудочника никто не слеп и не глух, что каждый ребенок там видит и слышит, и все там только и делают, что поют и танцуют.
Но одних только чарующих звуков дудочки оказалось недостаточно, чтобы разлучить детей с их семьями, ибо любовь ребенка к своим родителям гораздо сильней любых волшебных чар, и поэтому, проснувшись, все мальчики и девочки увидели перед собой призрачное мерцание, переливающееся всеми мыслимыми красками и оттенками, словно радуга в человеческом обличье, – как будто Дудочник отправил некое воплощение себя в каждый из городских домов. Именно это в конечном счете подняло их с постелей и провело по улицам к городским стенам, где самые сильные из них, поднатужившись, открыли ворота, чтобы все остальные могли двинуться вслед за Дудочником. И так они и сделали, приплясывая под его дудочку, пока призраки Дудочника резвились вокруг них, а вскоре в склоне горы над городом широко раскрылся чудесный портал, и все дети скрылись в нем, и больше их никогда не видели.