Оставшееся время, пока гремел Гластонбери, а в мозгу вертелся диск Харви «The Penthouse Tapes», я безвылазно валялся в караване, врубая телевизор, как только начинались трансляции с фестиваля или с чемпионата мира по футболу. С треском разгорелись дрова в печи Дахау-хау-хау. В двери вдруг просунулась голова инопланетного великого канцлера и редкостного хапуги Бестужева-Рюмина; он повел носом, на котором из-под слоя кокаиновой пудры явственно проступала ужасная синева старого закаленного пьяницы. На полках маялись в судорожном ожидании консервы, бисквиты, печенье, пивные упаковки, батарея разнообразных сухих вин, отечественные препы, под видом лекарств миновавшие обе таможни, местные ингридиенты, специально подобранные на фестиваль. Вязкий, как размякший на солнце шоколад, шарик мад-жуна, приобретенный у арабов на вещевом рынке вместе с майкой «Live Fast, Die Young». Пакетик Эйча, который удалось зацепить у маленького кобейна в букинистической лавке. Эйч был немедленно разбит натри части, в расчете натри дня. Я, конечно, и коно-водо-вело-фото-гребля-ебля и охота в одном бледном лице, но и нес дуба рухнул, чтобы угробить себя в первую же неделю в своей вожделенной Рио-де-Жанейре.
— Матушка-осударыня, — сказал шепотком страстным Бестужев, — а я до твоей милости. Дела в Европах завелись как вши немешкотные — Джонни Кей сбежал из Восточного Берлина под пулями пограничников (тонкая операция «шта-зи» по внедрению на Запад своего агента).
— Погоди, Алексей Петрович, дела — не Степные Волки, Европы со своими Ехно и Евро подождут. А я нечесана еще! Маврутка-то, спроси if Berry Rides Again? Что же, я так и буду одна тут мучиться?
В атом сложном трудоемком процессе низвестись за неделю от Hoochie Coochie Man (man у сучьей кучи) до состояния дауна, сутки разглядывающего собственный ботинок, при наличии денег, маз и свободного времени — дело самое простое и обыкновенное. Но вот пятьдесят раз отжаться каждое утро, брызгая слюной иа зеленый коврик, и намотать ножками километров пять, это, простите, даже не «нет наркоистерии», а натуральный тридцатитрехкратный Fuck, и стакан парного молока, согревающий обмороженную душу и укрепляющий костлявое тело.
На пороге (без парика, в одном шлафроке на голом теле) появился Bom to be Wild, «ночный император» России — Иван Шувалов, и был он like Your Wall's too High шибко невесел после вчерашнего окаянства с Марсом Бон-файяяяя!
Ветер Desperation сурово мял деревья, на крыше паскудно орало «The Pusher» воронье (песнь о гадах, которые наживаются на нашем здоровье). Зайцы, вместе с a girl I Knew, в организованном порядке гадили перед караваном, Рома-рио под «Take What You Need» заколачивал очередной гол, Би Би Си шпыняло Марадону за финты под винтом, а на четвертом канале перед камерой скакала нахрапистая девица с двумя болтливыми, а-ля эмтивишными мальчиками, которым так и хотелось намазать задницы скипидаром, чтоб их гепард не догнал. «Ай да Джонни Кэш, ай да Ник Кейв, ай да Пол Уэллер, ай да братаны Галлахеры из Оазиса! Ну как дела, ребята? Отлично? Ну и хорошо! А сейчас группа Blur, для вас, девчонки и мальчишки (Mind фелчеры-родители, Small Faces, группу Bloody старую, послушать не хотите ли?)».
— С кем это ты так вчера отличился? — спросила Шувалова Елизавета с укоризной, но заботливо-нежно, как мать родная.
— «TV во всю прочувствовало запах жареного… Многие сейчас поговаривают о возрождении духа шестидесятых, вот они из кожи и лезут вон, чтобы увязать концы. Гластонбери сейчас даже больше, чем крупнейший фестиваль музыки и искусства в Европе — это полет по ту сторону, шанс прочувствовать Англию в самой ее эксцентричности и чрезмерности. Это место, где стирается привязка к реальному миру. Телевизионщики ие смогли просечь magick величайшего фестиваля на нашей земле и одновременно не смогли ее уничтожить, кастрировать до товарной прилизанности. Гластонбери остался демонстрацией счастливого, пьянящего единства, настоящим открытым храмом, ще разные прикольные ритмы передаются от племени к племени, возбуждая нервные окончания. Реальную проверку фестиваль пройдет на следующий год, когда телерадиовещательные компании будут рвать на себе исподнее, чтобы превратить все во «Freak Show». Организаторы должны быть начеку- долгое время Гластонбери был слишком хорош, чтобы дух его сейчас отдал концы». (Гейвин Мартин, «Vox», сентябрь 1994-го).
Шувалов держался вроде блудного сына — виновато-по-корственно:
— Да у Апраксиных, матушка, вечеряли. Помню, что кастраты на диво усладительно пели песни Сержа Гинзбура. Потом Разумовский палкой стал бить фельдмаршала, а Нарышкины — те, как всегда, разнимали…
Из воспоминаний о тех июньских днях Faster Than the Speed of Life у меня в голове остался лишь слипшийся комок ощущений на физиологическом уровне, связанных с конкретным восприятием той или иной группы. That's none of your doing. Молчи, корова Мэттыо Стокоу, не твоего ума это дело. Порой мне хотелось искать какие-то аналогии, но сил подняться в своей Spiritual Fantasy и хотя бы записать собачий бред, типа Madder Rose — Велвет Андеграунд с поправкой скорости и звука на двадцать пять лет, было не больше, чем похоти в джунглях Вьетконга после напалмовой атаки. Don't step on the Grass Sam. В голосе Мэри Лорсон из Роуз был некий экс-торчковый чарм. Я тихо улыбался, кивал головой, ловя кайф пульсаций во внутренностях, нежившихся в теплой солоноватой ванне разлитой по клеткам коричневой жижицы.
— С твоей колокольни двадцать восемь, матушка, подале видится, — заскромничал Шувалов, готовясь к Magick Carpet Ride. — Только смотри, как бы не пришлось нам, русским, чужую квашню даром месить) Disappointment Number получится…
Песня «Она Страдает» (Manic Street Preachers, 'Holy Bible') заставила припомнить одну мою знакомую толстуху, тип Миллеровской Илоны, которой вместо фаллосов нужны были самовзрывающиеся ракеты, кипящее масло с сургучом и креазотом. MSP — буффонада висельников с соответствующими масками и декорациями из орденов «Красной Звезды» на беретах, нечто среднее между богоборческими шоу-мисте-риями Артура Брауна и театральными приколами Алекса Харви, дополненное припанкованным саундом, и настолько разбодяженное кислотой, что возникало ие свойственное этой музыке ощущение легкости и воздушности.
— Фридрих-то, король прусский, тоже обеднял изрядно. Как говорится, Lost & Found by Trial & Error. Даже пиво и то налогом обклал. И от авансов аглицких не откажется. Вот и пойдем мы с тобой, матушка, с нашим Resurrection воедину с пруссаками и их Reflections, Ганновер воевать противу Франции, тебе столь любезной…
Ночное представление Trans Global Underground превратило меня в зачарованную ярко-пятнистой змеей придурковатую птицу, упорно сидящую на яйцах, несмотря на кольцевидные техно-танцы глобального каюка. А под заводную «Чамба-вамбу» я уже пританцовывал и орал 4 Пятнадцать человек на сундук мертвеца», сотрясая караван мощными прыжками. Жившие напротив литовки из семей наци-коллабрационис-тов, не сдержавшись, запустили огрызком яблока в мое окно. В ответ полетела пустая бутылка, окончательно разрешившая все наболевшие русско-литовские проблемы. Время неудержимо летело к рассвету. За окнами начало трезветь. Пора бы и о душе подумать.
♦ **
' Четверг, 25 августа. Начало девятого. Hope for HappineSS.
И (задом к Шувалову) сказал канцлер так:
— Я, слава богу, сыт и кокаину не прошу у других понюхать.'Не для себя стараюсь, а ради Hope for HappineSS и пущей славы отечества. И корень политики моей — древний, паче того — Петра Великого система!
Why I am so short? Я настолько перенапряг память, что на подъезде к своему временному пристанищу прошляпил контролера и влетел на возмутительную сумму в два фунта с мелочью. (Когда тебя в дни Тори ловили в английском поезде без билета, ты платил от предыдущей станции до следующей, или через одну).
— Ой, не хвались, Петровичу — свысока возразил Шувалов. — Политика Ктулху, как и галантность с дамами строгой системы иметь не может. Save Yourself! Иной час и рееность надобно вызвать, чтобы удержать прелестницу Priscill-y. А по твоей «системе» — Россия с торбой и Lullabye Letter по чужим дворам шляется. У кого не берем только? Даже голландскими ефимками не брезгуем… И то — позор для русского племени!
We did it again, спустя два с половиной столетия. На тревожный звонок я не обратил внимания и был расслаблен, нежен и кроток, как новорожденный щенок. Чтобы не терять время на следующий день рок-н-роллыюй случки, зашел в пристанционный магазинчик, закупив легкий подножный корм — сыр, пачку хлеба, три банки бобов, ветчину — и двинул по проселочной дороге к ферме. Why are we sleeping? — вопрошали The Soft Machine. Под полной луной дорогу во множестве пересекали зажравшиеся маньячные кролики и исчезали среди плантаций хмеля. Однажды, поражаясь, как любой завзятый охотник, обилию праздношатающейся дичи, я задал своему приятелю, старшему инспектору налоговой полиции, дурацкий вопрос: «А как у вас, Марк, с волками дело обстоит?» Он странно взглянул на меня (мы обсуждали Гонзо-жур-налистику Томпсона) и сказал:
— Ты о чем, вообще? Последнего шлепнули еще при Генрихе Восьмом. Исторический факт. У нас стерильно мистериаль-ная страна. Как историк, должен понять, что я имею в виду.
— Как историк, понимаю. Кстати, об историях. Я не рассказывал, как оказался в милиции с пустой банкой из-под Мэри Джейн, без документов и в такой Хумарабумбе, что на все вопросы отвечал: «Я внебрачный сын Пабло Эскобара!»? Нет? Ну, так слушай…
* * *
Сны о Самом Главном… Затанцуй своего папашу до Смерти..
— Матушка JungjieJenny! — взвыл канцлер Amos Moses, стуча тростью. — Who murdered sex?! Кой годик Сирокко пошел — все завтра да завтра. Посла-то твоего в Лондоне, князя Сашку Голицына, совсем уже при дворе тамошнем масоны за подготовку Boston Tea Party заклевали!
На сегодняшний день подготовлен каталог человеческой популяции, созданный по аналогии с уже существующими каталогами экосистемы.