И тут из Лимонов потек сок — натуральная дорзовщина («Оседлавшие Ураган»), он же «Rick James Style». Яволь, камбала на крючке.
Людовик потоптался толстыми слоновьими ногами:
— А что, если я сяду к вам на колени?
— Попробуйте, — был задорный ответ, — если не боитесь получить во время Radio Sessions хорошего пинка!
Эван запел «Big Gay Heart». С моторчиком и у меня все в порядке, несмотря на Абра-Мелин visions: Биг, даже Мак, большое, как у верблюда. И слюни в запасе имеются, только не надо меня грязно лапать. Хотя, я понимаю, надо же за что-то подержаться. Белое платье мелькнуло в зарослях цветов. Топча клумбы, король настигал свою жертву. Но девица вдруг резко остановилась и сорвала с лица маску.
— Оставьте меня! — выкрикнула она. — Разве вы не видите, что я мужчина?
Некая особа прерывисто задышала мне в шею, придвинулась вплотную, провела руками по животу, теперь ниже… Изящные, маленькие ручки, йо мойо… «Big Gay Heart, If You Break My Fuckin' Heart..» He отвергааай, Козолуп Перламут-рыч! Похожего Гангста-рэпа Cypress Hill-a мне не дотянуть.
— Ты хитра, как ведьма, — рассмеялся король. — Нои ведьму можно отличить от сатаны, если ее как следует пощупать…
Незнакомка отбросила от своей груди его руки:
— Со шпагою в руках могу доказать вам, что я не последний мужчина Франции!
Я попытался повернуться, чтобы хорошенько ее рассмотреть. Задел локтем грудь, она запыхтела, как Харибда.» И бац, ветка в левый глаз. «Общие контуры тела приблизительно понятны, но без лица, мамаша, — прошипел Алекс Харви, щелкнув пальцами, — хотелось бы чего-то большего».» Глоток виски? Да залейся! На сцене уже промышляли «СайпресХилловцы». И с прихлопом, и с прискоком рванули с места в карьер. И все туда же: «Не Gets High, Не Gets High», — на пятом мордыхае меня разобрало. Я круто развернулся избушкой-охуюшкой, к сцене задом, к ней фасадом и… с треском, ломая ветки, мешком рухнул вниз под ехидный смех немногочисленной аудитории. И чего ржать? За три года до этого фестиваля, зимой, я выпал из окна пятого этажа. Две царапины и моментальный развод без права на обжалование. Это было действительно смешно. Отряхиваясь, отфыркиваясь, как собака после купания, глянул вверх. Хихи-хи…
С хрустом ломая кусты, Людовик выбрался на дорогу. В ратуше его озлобленная туша сказала инспектору Марэ:
— Графиню Рошфор, эту Show Girl с «Новой Волны» The Auteurs, выслать в деревни. Вместе с пучеглазым идиотом-му-жем, со всей ее химией и American Guitars… Она стала слишком дерзка в Junk Shop Clothes!
«Виски-то хоть отдай», — рявкнул я голосом истинного, гладкошерстного арийца. Слава богу, не по голове, и на том спасибо. А теперь — газуй, работник пера и топора. С противоположной стороны поля, на Melody Maker Stage рубился англо-украинский Wedding Present (с Петром Соловкой на ударных). У забора, прильнув к щитам, зависло с несколько десятков хронических безнадег (а с ними я, и мой сырок «Эдам» со мною). Наперебой обсуждали два главных события дня: первое принародное выступление Hole со времени смерти Курта Кобейна и нервный срыв Лу Барлоу, вокалиста Sebadoh, прям во время концерта.
— Он на полуломке был. Точно говорю…
— Играл минут двадцать. Потом первая струна — хрусть, пополам, вторая — хрусть, пополам. Гитару шмяк оземь, как заорет: «С меня довольно!» — и ушел с концами.
Люк Хейнес правильно пел: «Don't Trust the Stars». И если every man & a woman is a star, то в нашем Startruck-e доверять вообще никому нельзя. Вскоре Де Эон Гора был представлен мадам Помпадур — маленькому суккубу на высоченных каблуках-шпильках, мода на которые дошла до нашего времени… Де Эон, повторяя про себя «How I could be wrong», поразился ее страшной худобе (всюду выпирали острые кости) и затаенной грусти. Маркиза свела шевалье, в числе прочих гостей, на свой курятник, где в фарфоровых клетках сладострастно кудахтали куры…
Позже выяснилось, что Кортни Лав, впав в состояние Housebreaker, надавала пощечин Дэвиду Геджу (лидеру «Свадебного Подарка»). Гедж, приятель продюсера Стива Альби-ни, неоднократного крывшего ее в прессе, просто попал под горячую конечность. А Лу Барлоу, наш Idiot Brother, возвращаясь в отель, не выпуская из рук раздолбанный инструмент, вылез из машины на полдороге и отправился в ирландский паб. Там он забрался на стол и затянул «Dirty Old Town» The Pogues, сокрушая воздух залихватскими соло. Забыл, бедняга, что струн на гитаре не осталось. «Я беру аккорды на грифе моей руки, и буду играть, пока не порвутся струны», — пел это на подпольных концертах со своей группой, когда мне было восемнадцать. Глаза закрывал. «У меня геморрой и разбитое сердце», — пять лет спустя я с упоением исполнял на фоно для маленьких, но решительных проблядей одну из арий Феди Сафиуллы, моего друга. «А Зоя, ты помнишь рыб-бу, мы танцевали с тобою в ресторане «Досуг Моряка». А танго, мое последнее танго… Но я не претендую, ибо Я НЕ МОГУ…»
На прощание Помпадур сказала Де Зону:
— Хорошо, грязная козявочка, я буду вас помнить!
* * *
Light Aircraft on Fire
— He огорчайтесь, высокий принц— сказал Де Зон Конти. — Рифмы в песне Child Brides — это сущая ерунда, В любое время дня и ночи я могу говорить стихами Land Lovers, которые длиною будут, как отсюда, из Парижа, до… Ньюфаундленда!
Дэвид Гэдж, выражаясь грязно и образно, пожелал народу бурной ночи. «А хуй-ли нам, кабанам», — отозвался народ. Секыорити вжало в ограждения. Селевой поток распаренных человеческих тел грозным пчелиным роем несся к пивным палаткам. Просто Штурм Зимнего, вернее Светлого, Карлсберга Редингского, маркиза На Утро Де Аспирина, чтобы башка не трещала.
— А у меня палатку увели… Точно, два негра. Здоровые, черти, сам видел. Ну и пропади она пропадом. Перебьемся дармовыми одеялами да бульонами Армии Спасения (Утопа*, ющих от Самих Утопающих… самаритян, евангелистов, антифашистов, троцкистов, лабудистов и wanker-талмудистов); Не первый день замужем. На войне, как на войне.
— Французу непроникнуть в Петербург, — заявил КонтиДу* гласу-Маккензи, new брату in town* — ТЬм зверствует канцлер* мутант Бестужев: он хватает моих агентов на границе и то* пит их, словно гангстеров-котят, в Ладожском озере., Everything you say will destroy you. Зато туда может проникнуть англича* нт благодаря дружбе этих дворов и unsolved child murder!
Повсюду заполыхали костры. У пары палаток выстрой-» лась длинная очередь за казенными мешками с топливом. Бо-» лее предприимчивые бросали в огонь все, что у соседа плохо лежало. Потирали руки, жмурились, обнимались, лыбились и галдели. Заговорщески перемигиваясь со веши встречными;
я побрел назад… Без друзей и уксус в горло не лезет» а об ам-врозии, как о врагах» я позабочусь сам.
— Нет» нет. Я не продаю. Рожа? Внешность» мадам, она все* гда обманчива, особенно если вы married to a lazy lover. Помню, ночью в Лондоне останавливает меня на улице старичок с палочкой:
— Малыш, умираю, заснуть не могу. Хэша нет на тягу?
— Sorry, man, nothing on me.
— Но, малыш… Хотя, какой ты, на хуй, малыш…
— Но я, — возразил на это Дуглас, — лишь знатный шотландец, ив Петербурге посол Уильямс привяжет к моим ногам tombstone и утопит меня в Неве, как якобита. Вы, принц, fear of flying, желаете видеть меня среди dead sea navigators?
Вадим с Аней тоже времени не теряли — сонное царство шотландского разлива. & Here We Ате… Заброшены на край света, зажаты на аршине пространства рок-фестиваля между пивняком и сосичной. Слева, в десяти метрах, генератор. И костра не надо разводить в after murder park-e. Сон Разума под высоким напряжением порождает Уебищ!
— Нет, вы нужны мне живым, — отвечал ему Конти. — Живым и острым, как игла, почти без боли проникающая под пластинку Баадер-Майнхофф до сердца русской императрицы. За иглой протянется дней связующая нить и свяжет два сердца — Елизаветы и мое… Не удивляйтесь: мне нужна корона и партия ЛСД-Пи-аР. Всю жизнь я потратил на приобретение короны в салоне «Снежная Королева». Согласен быть татарским императором!
Пол Шо — австралиец, работает поваром в Челси. Откуда он взялся на Рединге? Из-под палатки, начиненной хот-догами? Нет. Такой верзила не пролезет и в замочную скважину. И тоже — графоман на тропе войны без томагавка. Кислой закинулся, поплыл, чуть отпустило — давай строчить, как пулемет. И главное, без обычной тягомотины: «Мы вчера так оторвались, так улетели! С пятой, нет, с четвертой затяжки. У всех каску наглухо сорвало. И будка телефонная взлетает… И тишина. А по обочинам дороги Битлз с косами стоять… Насмерть!»
Пол усердно конспектирует мой спич. О чем? Да все о том же, только с точки зрения практика-энциклопудиста. Я ж «Закон Харрисона»-2 во плоти, Майкрофт Холмс в натуре. Все знаю, делать ничего не буду. Лень! Лучше на футбол сходить, чем убитому калякать о высоких материях, ущемленных чувствах, достоинствах, базе, Боге, Анти-Дюринге, Бабеле с Бебелем. Одна моя знакомая, красавица неописуемая, раньше под кайфом ни одной юбки не пропускала. Причем подыскивала любовниц, как на подбор — маленьких, толстых и противных. Но зато — немерянное чувство превосходства. Растешь в собственных глазах, как на дрожжах, на себе сидишь, собой погоняешь. Какой такой онанизм-шаманизм? Не видишь, он себя любит!
Дурман — да-а, беладонна — да-а, мандрагора — да-а… Семейство пасленовых. На три дня превращаешься в младенца, пишешь на столе ножом, гуляешь по Литейному, не вылезая из московской квартиры… Бежишь босиком по London Bridge, а впереди мчатся твои ботинки. А в руках — аккумулятор. Ты его — бух с моста, а ботинки: «Ха-ха-ха!» И говорят. «Комплексуешь, родимый, газету «Себлудня» прочитал? Нам на это нечего смотреть. Побежали крем Марго кушать». «А я, да у меня…», — той дело — встревали набежавшие слушатели. «Ша, чижики, убью, душу выну». Под разговор хорошо пошла ветчина, свежая, сочная ВЕТЧИНА!!! Да с сырком, да с виски — между «Карлсбергом», «Хот-Догом», толпой и генератором. Лепота! Пол исписал за мной шесть листов — настольная книга кайфолома. Все о вкусной и здоровой пище, да с философией Гегеля подмышкой. Проснувшийся Вадим порывался толкнуть речь. Пол вежливо улыбался и хлопал глазами.