— Ты рюкзак не видел? — спросил в лоб Вадим.
— Такой зеленый-презеленый, с мешками теплыми-пре-теплыми…
— Да. — Вадим раздраженно прервал мои излияния.
— Видел. Украли. Дрался, как лев. Их было больше. Дама с собачкой, вернее Анна Австрийская в сорок шесть лет и муж ее бандит-эксплуататор Людовик… Бессовестные, бессовестные люди шастают по планете, дистилированные дети…
— Вроде хороший ты человек, но вечно с тобой влипаешь в неприятности. Мы больше не разговариваем. Пошли, Вадим! — И Аня, круто повернувшись на каблуках, показала мне свою аристократическую спину.
«Эхо-Московская» майка Вадима долго еще скорбно маячила вдали в зловещих всполохах костров, посреди разгульных криков, разбитных рейверских ритмов и боя самодельных тамтамов… «Крокодилы щелкали зубами при виде его… Мимо огромных куч мусора, мимо оранжевых бензозаправок». Они шли сдаваться в палатку к самаритянам, в музей халявного духа… И там лежал живой на мертвом, и мертвый на живом…
Меня окончательно проснули. Все тот же Рединг! Восемь утра. Фестивальный лагерь гудел, как потревоженный улей. Не вылезая из спального мешка, попытался встать.
Похоже, придется заново учиться ходить.
— Sorry, man. В тепле, да не в обиде, — с меня вспорхнула чичица.
Она, оказывается, дрыхла на мне весь остаток ночи, а я и не заметил. Повернул голову.
— Хоррош! — Пол Шо задумчиво гладил киллерскую бороденку. — Кофе хочешь?
— С сахером и со взбитыми сливками?
— Ха, размечтался, одноглазый! — и Пол пружинистым шагом отправился покупать.
Пока я собирал воедино отсутствовавшие мысли, об меня споткнулось Нечто. В ушах зазвенело, значит — это Ангел!
— О! Где здесь туалет? — спросил Ангел, как будто ответ у меня каждое утро на лице написан: черным по зеленому, белым по красному.
— Прямо, милейший, в двухстах метрах на север будет вышка. Повернешь на восток и по характерному запаху пережитков вакхического буйства найдешь искомое.
— Чего-чего?
— Конь бледный в пальто, чевочка с хвостиком, гондон с ушами… Генератор в десяти шагах налево. За ним кусты. Любители острых великолакомств обмывают генератор…
— Красивый будешь, — буркнул вернувшийся Пол, — как рождественская елочка.
— И в этот bloody, bloody Christmas заполыхаешь ты огнями, Святой Антоний. «There’s no light on the Christmas tree, mother, they’re burning Big Louie tonight»4.
— Sony, пива хотите? — поправился Ангел.
Влил в меня банку, перелез через генератор и скрылся в кустах. По громкому треску сучьев, шумному падению тела и реву Ниагарского водопада мы заключили: жив еще, Порхатый!
— Я чичас, — Пол внезапно засуетился.
— Нет, старый. Кончаюсь в страшных судорогах. Папа — турецко-подданный… Стань мне заботливой матерью.
— Недосуг. Drug-field в разгаре. А без эйсида и друг — свинья, и гусь не товарищ.
— A-а…, наркополяна?
Drug-field на фестивале открывается в условленном месте в четыре-пять утра. А в девять дилеры тают в воздухе так же быстро, как радуга после дождя.
Пол исчез.
Встал на четвереньки. Скачками гориллы периода брачных игр добрался до палатки «Карлсберга». Держась за металлические штыри, поднимался с полчаса. Застыл извонянием.
— Пива, пжжалсста… Муива, фестивального разлива.
— Бле… — чувак за стойкой тоже понимал, откуда есмь пошло Состояние.
— Blur заменит Soungarden? Я — русский журналист…
— Б-бле-е…
Оклемался. С оттягом почистил зубы. Совершил пробежку трусцой. На глазах у изумленных секыорити сделал двадцать три отжимания на скорость. И оказался в туалете на фестивальном поле. Черт! Предположим, у меня понос. Запираюсь в кабинке, сижу с час, и бегом к сцене. Да, точно, только сумку возьму.
Вернулся обратно. У палатки с «Хот-Догами» лежал Пол Шо — кок из-под Брисбена, мурлыкая под нос: «Неу, You, Mothersucker! Hey, You…», — и выписывал в тетради незатейливые буквицы. «Тихо, мужик, тихо, только не топай. Твоя лежит на сумке. Не шуми — не видишь, я путешествую…»
• • •
Моя? Эта маленькая с солнышком? Чувствуя необыкновенный прилип сил, разом забыл обо всем на свете. Отрезало, сразу, right now, overdrive… Словно кто-то очень добрый прошелся по моей памяти кованым сапогом. Не виноватая я, он сам пришел. И это правильно… The Wind and More.
Бесчисленные орды Punlers стягивались к главным воротам со всех концов. Мимо гордо прошествовали помятые Вадим с Аней! Вадим криво улыбнулся, тайком махнул рукой. Что я могу на это сказать. Да ничего. Вот Лемми, он бы сказал: «Можете трепаться сколько вам влезет. Вас не колышет Эфиопия, и меня она не колышет. Знаю — плохо, отвратительно… Мне жаль, что они мрут, как мухи, и все такое, НО…»
Эта маленькая с солнышком ласкала взгляд трубочиста. Давненько не ступала моя нога в области не столь отдаленные. Нет слова «хочу», нет слова «нельзя» — НАДО!
А предостережения медиков и психологов, закон-яйцо-бе-кон? Предостерегают, запрещают и критикуют все те, кто ни с какого бока.;. Лежачие камни академического сознания. О них еще в сказках писали гусиными перьями: «Проглотил аист лягушку Сунул клюв в задний проход и говорит: “Циркулируй, сука!”»
«Только, когда пилюсь, чувствую себя человеком. Вся эта мышиная возня, нагромождение ерундистики настолько бессмысленны и тривиальны перед кровью, капающей с рук на ботинки… Я полностью сосредоточен наболи. И в этот момент мир логичен и прост до безобразия». (Монолог с больничной койки. Ричи Джеймс, поэт и гитарист MSP, оказавшийся вместо фестивальной сцены в госпитале с полным нервным истощением).
Один мой приятель вбил себе в голову, что настоящий кайф можно словить, только перекрыв сонную артерию. И разработал свою методу. Привязывает петельку к дверной ручке, бабушка дверь открывает, а внучок синий, дергается весь, кайфует….
Безумству гадов пою я песню.
И пялюсь на промокашку, как голодный охотничий барс, изучающий тело хорезмшаха Мухаммеда после нашествия Чингизхана. Сразу низ-зя. Когда оказывался на нуле где-нибудь в районе Бристоля, никогда не дергался и ничего не стрелял. Возвращался домой, брал бабки и размеренным шагом, не торопясь, шел в табачку. Покупал пачку, клал в карман. Затем еще два часа ходил вокруг Кентерберийского собора и выжидал, пока не захочу по-настоящему. Тоже самое со жратвой, со всем остальным… Познаешь крайности, приближаешься к золотой середине — центру циклона, оку циклопа. Главное, приближаешься… А там и на расстегайчики хватит, по ту сторону Д и 3, Давиллы и Забираллы. Мораль вывел — и шасть из окна. Был бы сук, а петля всегда найдется…
Проглотил. Запил красным вином. Сел на корточки. Из сумки достал фестивальную программку. Десять утра. Ближайшие восемь часов буду ментально отсутствовать. Возвращение Алекса состоится в 18 часов 40 минут* Посмотрим, кто попадает кошке Trippy под хвост.
Reverend Horton Heal — психобиллыцики из Далласа. Пущай слушает дух бедного Ли Освальда;
Kitchens Of Distinction — альбом 4Смерть Клевого» (4Death Of The Cool»). Почти 4Разрезанный на Куски» Миллера. Обнял бы за такое название. Но не здесь, не сейчас и, наверное, не вас. Или опять псевдополитика… Какой-нибудь идиот будет ни к селу ни к городу размахивать флагом АНК, н кричать ««Long Live Mandela!», а голубой вокалист Патрик рассуждать со сцены о безопасном сексе или о том, что англичанам не свойственно испытывать сильные чувства;
Fun-Da-Mental — переписка Чака Ди с Шариковым во второй коррекции. Все поделить, Клинтона посадить. А вот в Нигерии, будь ты хоть трижды-разъебижды черный радикал из Штатов, но если вышел из аэропорта и не знаешь, куда идти, через полчаса яйца черного большого брата будут зажарены вместе со змеями на обед для дипломатов великих держав.
Senseless Things — такая пост-панковая зарница как утренняя побудка в армии. Хорошо, но не в ситуевину…
Terrorvision — ух ты, почти Television. Чертовски мне везет на людей, которым при рождении в детский ротик случайно попал маленький осколок луны — 4Marquee Moon». И куда теперь деваться? Открывают они рот — 4Marquee Moon», закрывают — 4Marquee Moon». Прихожу в гости, в горле кости, обижаюсь» ухожу ночью» облобызав на прощание хозяйку и заперев в ванне разъяренного хозяина. Смотрю на небо и… 6а, Никанор Иванович, спорим, это «Marquee Moon», а не Крем-левские Звезды.
А вот «Пульп», он же «Палп» (Pulp)… В задумчивости выбил пальцами легкую дробь на отъехавшей голове Пола. Взглянул на часы. Через двадцать минут Пирл Харбор накроют японские бомбардировщики. Не успею. Поздно… УДжар-виса Кокера, их лидера, помнится, песенка была; «Ла-ла. Поцеловал я дважды твою мать, а сейчас примусь за твоего отца. Ла-ла». И хор мальчиков-педералов имени Распутницкого на подхвате: «Нам не надо Гамадрила, только дядю Чикатило. Чик-Чик-Чикатило, добрый дядя Чикатило. Чик-Чик…»
Суббота, 27 августа. 10 часов 43 минуты
ГОВОРИТ ХАРБОР! ХАРБОР! НАС НАКРЫЛО-о-о…
• * •
Глюкоблуд…
Смурь для смурных. Пьеска для «Радио-Дураков». В главных ролях: Капитан — делает вид, что все знает и умеет; Автопилот — мозгов нет, трудяга, работает как компьютер; в массовке задействованы Мелкие Бесы — псевдояпонцы.
— Внимание, докладываю, Адмирала-сан. Вышли на Гавайи.
— Хорошая сегодня погода, Адмирала-сан, в небе ни облачка. А вон Алекс Керви бежит в город Рединг, червонец баксов из НЗ менять. Забыл, бедняга, что сегодня выходные, Bank Holiday, все закрыто. На этого придурка и боезапас тратить жалко. Может его пристрелить, Адмирала-сан?
— С помощью высокочастотной аппаратуры подключайтесь к мозговому центру этого субъекта, запеленгуйте их радио-переговоры с автопилотом. Нас чрезвычайно занимает система его самоконтроля. Если нам удастся выйти на его ку-ратора-хранителя… Кому, в конечном счете, бибисейские деньги за репортаж должны достаться?
— Понял, Адмирала-сан. Включаю пеленгаторы. Слушайте, Адмирала-сан…