«Роллинз Бэнд» острым лезвием разрезал меня надвое. С стороны фанк-металльиая шизофрения, типа «Liar», а с другой саунд престарелых Black Sabbath, пребравших грязных блоггеров и микродотов, то есть кислой, которая не кислая, а протухшая. Но была и другая альтернатива — смотреть только на самого Роллинза. Много работает человек, просто завидно, без шуток.
На «Терапии?» я не выдержал и бросился прямо к сцене, слэмовать под «Potato Junkie» с рефреном «Fuck Your Sister». Продиравшегося за мной Айри затоптали сразу… Я же слегка переборщил, из принципа кого-то помял, ставя такие хитрые блоки, что вокруг к концу песни образовалось свободное пространство, окружностью метра в два. Кавер Joy Division «Isolation» был, странным образом, в кайф, но это скорее субъективные издержки производства.» Joy Division тетерь перекраивают все кому не лень.
(Наша самая любимая группа сейчас — Alice In Chains. Они — американский вариант Joy Division, только в десять раз громче. Ники Уайр. Manic Street Preachers).
Что же касается «Картофельного Джанни», принятого на ура — откорм свиноматок непосредственно на картофельных полях значительно снизит себестоимость получаемого мяса.
American Musk Club из Фриско вломил всем промежь глаз. Их лидер, Марк Эйтзел, вышел в таком состоянии, что кроме
себя, гитары и микрофона ничего не видел. Несколько раз он пел в пустоту, но с такой надрывной силищей, что его бы услышали и в Редингском доме престарелых. Его песни — чистой воды шарадная поэзия, игра слов, алкогольный эпатаж в духе Чарльза Буковски с такими примочками, будто он после каждого припева заколачивал гвозди в головы зрителей с одного удара. Они не претенциозны, просты — остро отточеный десантный нож с бородкой для пуска крови с ходу протыкающий любую псевдоандеграундную снобистскую каку. В один момент Марк казался совершенно убитым, через несколько секунд обрывал песню н шутил с публикой, затаи без пауз заставлял гитару рыдать и плакать, рвать и метать… и Америка — фальшивая, мыльная страна, все стоящие играют в Европе, здесь, в Амстердаме! Там все дешево — трава, бордели, кислота. Come on, here comes «Amsterdam»!». Затем он налетел на секыорити, весело перемигивавшихся в его сторону… «Пусти- те народ к сцене, порвите свои пропуска, вы ведь такие же как они! Разорвите их, throw it into the motherfuckin’ air!» Психи-: аторы бы немедленно увезли его в желтый дом. Я же видел перед актера собой с задатками гения, что, впрочем, и есть шизо- * френия — «Firefly», «Western Sky», «Что сказал Годзилла Бо-iy, когда его имя не нашли в книге жизни», — его голос звучал в свой час, и к нему прислушались. Их диски могут и не про-' извести впечатления — они слишком серьезны — но здесь, на; этой сцене, по сравнению с ними вся пайковая братия, во гла- < бе с Bad Religion, годилась только на бесплатную чистку их» обуви. Сердце едва не выпрыгивало из грудной клетки. 1 «Марк! Не знаешь, когда выйдут Red Hot?», — заорал тут ка- i кой-то лох. \
Марк остановился, окинул публику мутным взором, взял душераздирающий аккорд на гитаре, бросил ее, опрокинул; микрофон на головы секыорити и ушел со сцены, оставив зри-телей с раскрытыми ртами… Только спустя минуту толпа взорвалась бешеными криками и аплодисментами. Марк вышел,) сделал без перерыва на бис три песни, добив нас окончатеяь- i но, и на трясущихся ногах ушел. Все смяты, смущены, раздав-; лены, очарованы. S
Ну» a Red Hot, с таким нетерпением ожидаемый все три дня, не проканал. Звук был настолько плохой и грязный, что создалось впечатление, будто его выстраивали для первой команды фестиваля, но никак не для хэдлайнеров. От первых же трех песен у меня начался зверский зуд во всем теле На меня набрел вдрыск расстроенный Айри: он продал велосипед, только чтобы хватило денег на билет и теперь чувствовал себя одураченным. Разведя его на сплифф пришел обратно на «Мейкер Stage», привалился к щиту и закрыл глаза. Tindersticks — лучший дебют'ЭЗ года — погрузил меня в кому. «Тиндерстикс» — дешевые мыозик-холлы, Скотт Уолкер, поющий расслабленным басом, Жак Брель, глотнувший мускатного ореха, скрипки для гангстеров, закатанных в бетон, духовые от владельца Пицца-Хатта, потерявшего лицензию — они выжимали до предела каждый звук, и пока с главной сцены неслись разудалые вопли Red Hot, несколько тысяч их поклонников преданно смотрели в глаза и рот застывшего удавом Стюарта Стейплза. Темнота обволокла поле, и тут ее разорвали фейерверки, желтые, красные, зеленые огоньки, кружились в своем нелепом танце и гасли, отдавая прощальный салют последним минутам музыки. «Ждем вас в следующий году», — проговорил в микрофон ведущий и, не отвечая на вялые протестующие крики, устало побрел куда-то, в публичный дом должно быть.
* * *
Я поднялся с земли. Red Hot добивали последнюю песню. Представил себе, что произойдет, когда навстречу нам с Айри двинут семьдесят пять тысяч разнополых особей. И мы понеслись к гостевому полю, как перепуганные джейраны. В такой ситуации главное — не срать против ветра, а то костей не соберешь. Мы не успели самую малость. Происходящее далее напоминало кегельбан, только кегли успевали уворачиваться, а шары летели со всех сторон через каждые десять секунд.
Увидев нас, совершенно измочаленных, дышавших, как загнанные рысаки, Сантрин расчувствовалась и потащила к автобусу «Перцев», грязно материвших звукооператора, своего пропавшего шофера и расписывавших одновременно спины девиц, попавших внутрь по протекции друзей их собак. Ее наглости можно было позавидовать — она живо сгребла пару бутылок виски» несколько горячих пицц» ловко увернулась от Дейва Наварро» пытавшегося ущипнуть ее сзади и сказала: «Ну» пора бы и честь знать. Почапали на Crap Stage» мужчины».
Судя по всему все три дня только к этому и готовились. К последней стадии безумия. С поля ушло чуть больше половины. Теперь вокруг дискотечных палаток собралось не несколько десятков» а сотни» сотни… — для которых праздник каждый день» каждую секунду. Лавку «Хермана-Хиппи», торговавшего легальными галлюциногенами и herbal Е снесло ураганом желаний» чаяний и похоти. На облака одуряющего дыма впору было вешать топор и самому вешаться рядом. Множество людей» развалившись на истоптанной травке били в самодельные тамтамы и дурдомы и дико вопили… Число костров росло в геометрической прогрессии. Вокруг них водили хороводы язычников компьютерного времени. Куда? Зачем? Мы просто здесь, мы молоды, и неважно, кто из нас талантлив, кто полный гандон, кому повезет, а кому снесет башку… Wanna have a drag, man?
— И!
— Hawk, Hawk, давай на сцену быстро… Кончай девушку охмурять. Она и так готова.
— Я не люблю лажать!…
— Это Crap Stage, здесь никого ничего не е..т.
— Кончайте это насилие, мне репортаж пи…
Текила в пасть, джойнт в зубы, бас в руки и на сцену.
— Так, три песни… На завтравку зарядим «I'm A Man» Стива Уинвуда… Hawk солирует… Переходим в «Dance То The Music», заканчиваем на «Framed»… Ты их помнишь?
Слава богу я их помнил. «Подставленный» — персональный гимн.
— К черту память. Похиляли…
«Dance То The Music» в раздрызг обдолбанная толпа орала уже хором, а Марк своим высоким голосом подхватывал: «Yeh! Yeh! Baby dance…», — дул в саксофон, и все шло по новой, пока заколебавшись, мы не начали свалку. И сразу рванул «Framed*, только быстрее, быстрее, уже какая-то зизитопов-щина, акадака, хардкор, черт знает что… «Одним прекрасным днем иду по улице/ И тут два копа под руки хватают/ Тебя зовут Александр?/ Безусловно…/ Тебя-то мы и пасем… I was framed! Framed! Framed!/ Меня кинули, подставили, отвели сушиться в обезьянник…* Из старого тюремного блюза получился какой-то беспредел, но fuck it, forget it, я был доволен. Двадцать минут — то, что доктор прописал.
Сразу за нами вышел второй состав, с бухой Сантрин на гитаре. Через песню она сбила руки в кровь и злила со сцены. А там уже третья сборная солянка, нервно перебиравшая копытами и ронявшая пену на свои инструменты. Сегодня ночью играют все, кто хочет…
Англичане, американцы, немцы, ирландцы, беременная дама из Бристоля, пара безработных генетиков, окончивших Оксфорд… Передо мной возникла бессмысленная физиономия:
— А я тоже родом из России. Мой дед из Одессы.
— Ну-да, ты на вид типичный биндюжник… Ах, не понимаешь? Тогда из какой ты, к черту, Одессы?
Кто-то под шумок попытался стянуть пару велосипедов.
— Стоять! Молчать! Ваш байк? Не ваш… Что в сумке? Так, наркотики, сидр… Подкуп при исполнении? Конфисковано народной властью, пшли отсюда, жучилы…
Вот ты мне и попался, Крокодил…
— А может быть ты — хиппи?
Ох, как я ждал от него этого, как ждал… «Уговаривать ты мастер, и телеграфный стол уговоришь сплясать вприсядку, не то что человека*, — и сразу дал ему в ухо с нескрываемым наслаждением. Крокодил исчез в толпе.
— Fuck шестидесятые, fuck Вудсток, мы живем в девяностые! Noway to return back…
— Да репортаж — херня… Диктофон — вот эта фишка, если его включать незаметно и забывать, что он включен. Все диалоги живые… А дальше — автоматическое письмо… Ты — записывающий инструмент…
— Как выберешься отсюда с одним пенсом в кармане?
— Берешь кусок бумаги, пишешь «Мне до Кентербери», выходишь на дорогу, и кто туда едет, тот подберет. Есть такое слово — солидарность.
Зеркало в автобусе сорвано, с него нюхают Чарли, рыхлый, белый и рассыпчатый…
— Это же Слай Стоун!
— Can you get much higher?? Higher??! Higher!!!!
— Сантрин, я…
— Тихо, молчи, Hawk. Ничего не надо говорить, заползай, дорогой…
Вы когда-нибудь слышали о Вагантах? А о плацкартных вагонах? А о французском поце…
Всерьез и надолго… Отцы прожженых семейств, техно-пова-ры из Брисбена, обаятельные мужчины в полном расцвете сил, исколотые гитаристы из Нью-Йорка, фраеры с пятнадцатью швами на физиономии, жертвы текила-бара, ухмыляющаяся Сандра, идейные шарлатаны, фокусники, вольные пиротехники, безыдейные панк-террористы, маги без прописки и жилья, чужие на празднике жизни… — бог не создал человека, он придумал экстремальную ситуацию — Джимми, читающего Булгакова, Анну Австрийскую в сорок шесть лет, грудь Сантрин, мамкиного кролика, ссущеш изверга, правила для увечных, законы для импотентов, шарамыжников с Abbey Road, армию спасения утопающих от