сь, и мне в рожу пихнули фонариком, а рядом с ним перед глазами маячил большой, грязный Магнум-57. Они выкинули меня из машины и распластали на капоте. Я что-то вякнул о своих конституционных правах, и получил в ответ: «Ну, подай на нас в суд» — тут мне звезданули дубинкой по ногам. Я сдался, сунул тридцать пять долларов в лапу, потому что это было проще, нежели препираться весь оставшийся день в участке. Я только что купил машину. Это был «Сааб». А за ночь до того я сбросил свой английский форд со скалы в Биг Суре, с высоты четыреста футов над океаном, и рассчитался с ублюдком за все те неприятности, которые он мне доставил. Мы облили его бензином, подожгли и столкнули вниз.
После этого случая я решил очень вежливо вести себя с Дорожным Патрулем Калифорнии. На заднем стекле машины у меня всегда была приклеена эмблема Национальной Стрелковой Ассоциации, так что любой легавый мог ее увидеть; когда я проезжал мимо. А в бумажнике имелся полицейский значок — это тоже много раз помогало» (Из интервью журналу High Times).
В феврале 69-го он пишет «Первый Визит с Мескалито» (позже появится в «Песнях Проклятого»). Этот маленький отрывок, написанный в номере лос-анджелесского отеля, был предтечей «Страха и Отвращения»; закинувшись мескалином, Томпсон яростно долбил по клавишам печатной машинки, ожидая появления Оскара, собиравшегося отвезти его в аэропорт.
В конце 70-го Хантер выдвигает свою кандидатуру на пост шерифа в округе Питкин, штат Колорадо, от движения Freak Power Uprising — он предлагает переименовать Эспен в Фэт-Сити и легализовать продажу наркотиков. До победы ему не хватило всего четыреста шестьдесят пять голосов. Выборы привлекли к себе внимание национальной прессы и телевидения — «просто еще один кислотный урод в Королевстве Уродов». Но «урод», как и Уильям С. Берроуз, оказался на редкость живучим — наглядное свидетельство всей лживости Наркоистерии. Шум вокруг кампании Томпсона убедил амбициозного издателя журнала «Роллинг Стоун» Йена Веннера, что лучшей кандидатуры в качестве редактора меж-дународного отдела ему не найти. 1октября 1970-го в 67-м номере «Роллинг Стоун» выходит первая статья Хантера «Битва за Эспен», повествующая обо всех подробностях вак-хо-кислотной предвыборной гонки за пост шернфа. Том Вулф включает отрывок из «Ангелов Ада» и весь отчет о Дерби в Кентукки в свою неподъемную антологию «Новая Журналистика» — только Вулф и Томпсон представлены там дважды.
И наконец «мы были на краю пустыни, неподалеку от Барстоу, когда нас стало накрывать…» Хантер расследовал обстоятельства убийства знакомого журналиста Рубена Салазара, друга и клиента Акосты, и подумал, что единственным способом заставить адвоката разговориться будет умотать с ним из Лос-Анджелеса ко всем чертям. Под предлогом мнимого репортажа на л вести пятьдесят слов о Минт 400, «богатейшей мотоциклетной гонке за всю историю профессионального спорта», для журнала «Спорте Иллюстрейтед», Томпсон и Акоста берут напрокат красный Шевро с откидным верхом и исчезают в пустыне. Хантер подошел к вопросу освещения гонки и своего собственного расследования своеобразно. Путешествие с джентльменским набором «опаснейших ве-ществ»(«Мы приняли достаточно спида» чтобы Гитлер пятьдесят дней оставался на ногах в своем бункере» и достаточно кислоты, чтобы заставить его думать, будто он находится в Австрийских Альпах»), а также Магнумом-357, началось. В поисках Американской Мечты герои направляются в ад собственного сознания. «У меня была идея, — писал Томпсон, — купить толстую записную книжку и регистрировать все, что с нами происходит, затем послать ее в издательство для публикации — без редактуры… Но это очень тяжело сделать, и в итоге я обнаружил, что мне навязывают необходимую литературную композицию, балансирующую на грани между правильной и сумасшедшей журналистикой. Как настоящая гонзо-журналистика это уже совсем не работало — а даже если и проходило, я не мог это принять. Только чертов лунатик мог написать такую вещь и потом кричать на всех углах, что это правда».
В итоге то, что начиналось как чистое гонзо-журналист-ское безумие, закончилось появлением одного из самых впечатляющих романов второй половины двадцатого века, н одного из самых правдивых. Все остальное — как и жизнь Томпсона — уже история, вернее множество историй вокруг одного человека чудовищной воли и сумасшедшего чувства юмора, человека, который никогда не сказал себе «нет», выжил и продолжает издеваться над окружающим миром в свое удовольствие. «У «Страха и Отвращения в Лас-Вегасе» есть все элементы классических мифологических историй, — замечает продюсер Лайла Набулси, которая пятнадцать лет пробивала проект экранизации романа. — Рауль Дьюк и Доктор Гонзо — два антигероя, которые отправляются в ад, принимают волшебные снадобья, блуждают в лабиринтах своих галлюцинаций, сражаются с ветряными мельницами и выживают, и мы отправляемся в путешествие вместе с ними. Это ужасает, это смешно, и то, что было правдой в начале семидесятых, остается правдой сегодня. Эта книга охватывает целый временной отрезок, когда у многих просто лопнуло терпение, и эмоции хлестали через край. Это было Последнее Путешествие. Но эта книга, в конечном счете, о надежде. Хантер говорит, что вопреки всему хорошие времена настанут… потому что эта ве-ра — единственное, благодаря чему мы можем выжить».
Разумеется, никакого репортажа о гонках Томпсон не пишет. Вместо этого он описывает свою «химическую» конфронтацию с полицейскими, барменами, гостиничными адми-: нистраторами, крупье, официантками, туристами и репорт терами в Лас-Вегасе, там и сям в повествовании мелькают; джанки, алкоголики и сатанисты, торгующие чистым адрена* лином. Герои находятся в полубредовом состоянии, постоян-? но галлюцинируя. То Рауля Дьюка начинает обвивать пол, то он видит в клубе, как две стриптизерши насилуют белого мед? ведя, с неба на него обрушиваются летучие мыши и скаты-манта, разодетые в пух и прах шикарные дамы и респектабель-* ные джентльмены превращаются в злобных чудовищ с голо-ij вами мурен и тиранозавров, в гостиничных холлах летают! птеродактили. Хантер агрессивен и никого не собирается жаИ леть. Компромисс с «молчаливым большинством» для него; невозможен.
«Страх и Отвращение в Лас-Вегасе» стал культовой* книгой западной молодежи, которой по душе был обратный! код, предложенный Томпсоном — тотальный гедонизм, чер-* ный юмор, стеб, переплетение насилия и наркотиков. Его яро^; стный, агрессивный и грубый стиль не имеет никаких анало-j гов. Он использует длинные, сложные предложения, которые^ в то же время могут быть понятны любому, — в них всегда есть| смысл. Томпсон с большой изобретательностью обращается с‘| английским языком, мастерски используя сленг, различные* жаргоны и речевые обороты. Его не без оснований считают! королем черного юмора. Пн Джей О'Рурк, друг Томпсона, говорит, что он больше поэт, чем журналист. «Две вещи резко отделяют Томпсона от примитивного стада современных литературных деляг, претендующих на радикализм… Во-первых, Томпсон просто лучше пишет… Во-вторых, он заставляет нас «смеяться. Мы вряд ли в состоянии сделать это во время! перфоманса… скажем, «В ожидании Годо», даже если у нас и сносит башню так же сильно, как и у Рауля Дьюка. Хантер
Томпсон берет самые темные и мрачные темы антологии, самые жестокие гносеологические вопросы и в своей, присущей только ему, манере излагает их, заставляя нас сгибаться пополам в истерическом приступе хохота, наши тела от подмышек до тазового пояса сводит в судороге, колени предательски дрожат, пиво хлещет из наших носов. Мы смеемся так сильно, что в любой момент можем в хохоте проблеваться, точно так же, как 300-фунтовый Самоанский адвокат Доктор Гонзо в романе».
«Эта книга, — говорит Джонни Дэпп, исполнитель роли альтер-эго Томпсона Рауля Дьюка, — вышла, когда Американская Мечта испустила последний вздох. Но Хантер все еще безнадежно пытался найти ее, искал с остервенением, надеясь, что Мечта все еще существует, и все, что он нашел, так это безумие, лезущее изо всех щелей, двигающееся во всех направлениях и охватившее все общество, трагедию и паранойю, алчность и ненависть. Лучший способ познакомиться с Хантером: прочитать его роман — он абсолютно искренен. В тоже время «Страх и Отвращение в Лас-Вегасе» — своего рода эк-зорцизм; он об одержимости и сумасшествии, о попытке найти хоть что-то, во что можно верить. Некоторые люди будут видеть в Дьюке и Докторе Гонзо только парочку придурков и хулиганов, с телами и мозгами, до отказа начиненными «гнусной химией». Но для них это не развлечение, а жестокая необходимость».
«Страх и Отвращение в Лас-Вегасе» несколько лет следовал за мной по пятам, — добавляет режиссер Терри Гиллиам. — Десять лет назад появился сценарий, и я тогда подумал: «А было бы интересно начать девяностые с этого фильма», но в то время я был занят чем-то другим, и проект так и остался на бумаге. А еще художник Ральф Стэдмэн, иллюстрировавший эту книгу и публикацию в «Роллинг Стоун» мой очень хороший друг. Но когда идея фильма появилась вновь, то я вспомнил, насколько смешна и одновременно жестока эта книга. Мир политической корректности еще не существовал, когда Хантер написал «Страх и Отвращение», и я надеюсь, что она больше не будет существовать после выхода этого фильма. С восьмидесятых я остро ощущаю, что мы прошли через время
постоянного ущемления самовыражения, когда все несло на себе печать подавленности. Все боялись сказать, что они чувствуют, боялись жить экстраординарной, разнузданной и дикой жизнью, и пришло время сорвать эти оковы. Роман Хантера похож на репортаж военного корреспондента с передовой. Но это была не просто бомбардировка, а самобомбардировка: он как будто забрасывал в себя наркотики, как снаряды, а полем битвы был его мозг. Но, вместо того, чтобы поехать туда, где взрываются настоящие снаряды и гибнут реальные люда, он поехал в самое сердце Америки — в Вегас. И при этом книга написана так, будто он действительно побывал в самой гуще сражения. Роман уже выразил себя. Теперь наша очередь».