А Хантер по-прежнему живет на ферме «Сова» в Вуди Крик, периодически устраивая набеги на крупные города, повергая в шок своим появлением редакторов респектабельных журналов и постреливая по бродящим в округе толпам журналистов. «Встретиться с ним — то же самое, что с Куртцем в «Сердце Тывы», — написал после интервью с Доктором Нико*«лас Лезард из «Гардиан», над головой которого вместо приветствия просвистела пуля. Голос Совы звучит в час неслыханных бедствий, так что прислушайтесь к нему…
Книги Доктора расходятся огромными тиражами, и людей, которые хотят слушать «лишенного надежды Либерала»;.. становится все больше и больше. Последнее время я все чаще j вспоминаю «Последние Слова» Берроуза: «Как я ненавижу, тех, кто служит делу распространения конформизма Ради^ чего? Представьте себе стерильную банальность свободной! от наркотиков Америки. Ни одного наркомана, одни хоро* шие, чистые, порядочные американцы от моря до зиящегО* моря. Избавление от всей инакомыслящей части, как от нарыва. Никаких трущоб. Ни намека на тайные операции. Вообще ничего. Прямо на бесчувственных улицах среди бела дня. Без слов. Насколько хорошо будет при полном конформизме? Что же будет с неординарностью? А с личностью? Ad тобой и со мной?»
СТРАННАЯ САГА ОТЧАЯННОГО _ДЖЕНТЛЬМЕНА9_
Мы раздавим их как ничтожных тараканов/ СЕГОДНЯШНЯЯ СВИНЬЯ — ЗАВТРАШНИЙ БЕКОН!… Мы убьем тех, кто жрет нас, и сожрем тех, кого убиваем/
Хантер С. Томпсон. еПесни Обреченного*.
Самая большая радость для мужчины — это побеждать врагов, гнать их перед собой, отнимать у них имущество, видеть, как плачут их близкие, ездить на их лошадях, сжимать в своих объятиях их дочерей и жен.
Чингиз Хан, 1223.
В конце июня 99-п>, спустя несколько дней после выхода русской версии «Страха и Отвращения», мы сидели ранним утром с моим приятелем Джо Пескио (приехавшим с частным визитом от W.S.Burroughs Estate) в одном из rough trade-кафе на открытом воздухе в центре Москвы. Последних шлюх давно разобрали, сутенеры разъехались, а пятна крови, оставшиеся после избиения прошлой ночью пьяного «худож-ника-концептуалиста», подсевшего к нам в неправильном месте и в неправильное время, уже успело смыть ливнем на рассвете.
— Что-то гадливое было в этом парне, — заметил Джо, разрезая пополам сочный грейпфрут. — Не держал дистанцию. Если свинью угостили пивом и дали дунуть, это еще не значит, что ее пустили за стол.
— Да, этот наглый либеральный хуй, видимо, полагал, что его знакомства уровня «Мутного Сруля», о которых он прожужжал нам все уши» дают ему право сказать: «Я всех вас беру на заметку…». Что интересно он имел в виду? А, черт с ним… гнилозубый хряк все равно был обречен.
— Он испытал свой мазохистский оргазм. «Тот, кто предстает перед законом, держит за уши волка», — процитировал Джо Роберта Бартона из «Анатомии Меланхолии». — Что, кстати, тебе сказали местные копы?
— Они взяли его бумажник. Как выражался Томпсон, они наверное думали, что мы наконец-то поймали Мартина Бормана. Бумажник Бен Ладена остался в американском посольстве. А прик-all Клинтона разорвался в китайском. Да-а, редкий китаец добегает до югославской границы…
— Кстати, ты в курсе, что Томпсон подарил Берроузу самый большой ствол из существующих в природе? Их делают на заказ в Вайоминге…
— Мне не жаль тех журналистов, которым Хантер приставлял такой ствол к башке… ПОТОМУ ЧТО ОН ПОНИМАЕТ ТО, ЧТО ПРОИСХОДИТ!!! — Хантер, как н Уильям, вообще терпеть не мог «fruity» персонажей… Ну ты знаешь там: «Я прочитал все ваши книги! Вы — мой любимый писатель! Я восхищаюсь вашей смелостью!»… Или как там написал ваш firuity-Naked-Breakfast- издатель… «Бунт — это же так весело!» Я где-то слышал русскую песню: «Ежики на минах подрывались, весело их тушки разлетались»…
— Ну Доктор же и говорил, сравнивая профессионального футболиста и фаната: «Первый — исполнитель в жестоком, порывистом и уникальном уголке реальности; другой — пассивный поклонник, служитель культа н иногда неряшливый имитатор стиля, очаровавшего его, потому что он безнадежно оторван от реальности, в которой просыпается каждое утро».
— И для исполнителя всегда наступает момент истины, когда он уже не хочет больше ничего объяснять… Тут к нам подошла томная богемная тварь из какого-то модного журнальчика, «strange brood», «блядь с вывертом», как называли таких Ангелы Ада, и разговор прервался, хотя ей тоже не стали ничего объяснять и даже не изнасиловали…
Я никогда не понимал людей, а среди них немало моих знакомых, которые стремясь остаться на плаву, с непостижимой страстью пытались сначала казаться очень плохими и порочными, а потом с той же страстью отчаянно доказывали, что они хорошие, могут быть респектабельными, нужны обществу или в лучшем случае самим себе… Топя друг друга, они стремительно делали карьеру, столь же стремительно теряли все, тосковали, торчали, спивались, лечились, размножались, снова делали карьеру… И при этом оставались безнадежными унылыми банкротами, зацикленными на обретении социального статуса. Им обязательно надо было, чтобы их любили и целовали изредка хотя бы в лоб. Мне их постоянные расстройства и истерики непонятны. Ну, конечно: «Нет такого мальчика, который не хотел бы стать злым, очень злым дядей». А очень злому дяде всегда хотелось послушать песню «Cheek to Cheek»… В начале тридцатых годов молодой Уильям С. Берроуз сказал: «Другие люди отличаются от меня, и я не люблю их». Позже он говорил: «Мне плевать, если люди меня не любят. Вопрос только в том, что они могут с этим поделать». О каннибалах, пожирающих человеческий дух, этот «древний человеческий дух», много писали Керуак и Кен Кизи. Уместно ли сказать «человеческий»? «Есть жестокие души, которые верят, что Вселенная — зло… страшащиеся жизни, не понимая ее безвредной пустоты», — декламировал в Беркли Аллен Гинзберг свое посвящение Ангелам Ада. Перефразируя «Голый Ланч», каннибалы, судя по их победным реляциям, отловили уже почти всех. Остались немногие. Но каннибалы все равно опасаются, что какой-нибудь одиночка, движимый инстинктом самосохранения, вырвется и опрокинет на бегу котел с их трапезой, а точнее с его же сваренными в собственном соку сородичами. И не важно, что он проиграл. «Ты смотришь на проигравшего, который собирается устроить погром на пути прочь от мира сего», — скажет малоизвестному «журналисту» Томпсону один из Ангелов Ада. «Я наслаждаюсь жизнью в горах на высоте 8000 футов, глубоко в снегах и лесах; и то, что я вношу в жизнь все время — конфронтация. Потому что идет Война, — скажет спустя добрый десяток лет всемирно известный писатель Томпсон очередному малоизвестно* му журналисту. — Я давно сделал свой выбор. Кое-кто говорит, что я превратился в ящерицу без пульса. А правда?… да Бог ее знает… Я никогда не думал, что проживу больше двадцати семи. Каждый свой день я поражаюсь этому, как и любой, кто понимает, что я все еще жив».
«Так всегда с джентльменами удачи. Жизнь у них тяжелая, они рискуют попасть на виселицу, но едят и пьют, как боевые петухи перед боем. Они уходят в плавание с сотнями медных грошей, а возвращаются с сотнями фунтов. Добыча пропита, деньги растрачены — и снова в море в одних рубашках…» (Джон Сильвер продолжал говорить, не подозревая, что его подслушивают.)
Публикация «Страха и Отвращения» в России происходила при столь анекдотичных обстоятельствах, что об этом стоит сложить отдельную сагу. Любопытствующие могут прочитать хотя бы мое неофициальное предисловие к «Лас-Вегасу» — «Все кажется готово… Ты Готов? Готов?»… Еще лет пять назад, в свой личный «страх и отвращение в Лидсе», на фестивале, куда я приехал обозревать концерт Manic Street Preachers, я попытался ответить своему фотографу, типа Ласерде, почему же все-таки эта книга, да и любая другая работа Томпсона, не опубликована на русском языке. И не смог… То ли потому, что он впал в кислотное безумие и решил вырезать у меня на лбу значок бесконечности… а «Мейса» под рукой не оказалось и его пришлось отключить электрошоковой дубинкой… То ли потешу, что мы тогда в очередной раз поймали волшебной миг «и мчались на гребне прекрасной и высокой волны», пронзившей нас сверкающей харкотиной свинговой картечи в Эдинбургском пабе и выпавшей дохлым моллюском на песок Брайтонского пляжа… Не смог и немного погодя, когда одни друзья рукоплескали вспышками фотообъективов демоистра-циям сиятельных гомиков и восточных красавиц, а другие кружились в экстазе руководящей работы. Хотя, честно признаюсь, у меня не было никакого желания предлагать «Страх и Отвращение» «отечественным» издателям «в за* коне» (in-law). Мне просто не хотелось больше ничего объяснять, даже несмотря на вышедший спустя три года фильм. Вот они — трюки паблисити, «подхалимского потворства запросам публики», столь блистательно, по косточкам, разобранного Хантером в «Ангелах Ада». Марк Эймс, главный редактор газеты «Exile», получив в подарок экземпляр «Fear and Loathing» грустно заметил: «Еще несколько лет назад я предлагал опубликовать ее здесь всяким издателям. Я говорил, что молодежи она понравится. Только слепой и глухой не мог этого понять». И как же сейчас для нас прозвучат слова Томпсона, написанные в «Ангелах Ада» двадцать пять лет назад? «Поколение, представленное редакторами Time (любая замена в русском издательском контексте), жило так долго в мире, полном целлулоидных отверженных (outlaw), ворующих зубную пасту и бриолин, что больше не в состоянии противостоять реальной вещи. Двадцать лет они просидели со своими детьми, наблюдая за вчерашними отверженными, бесчинствующими во вчерашнем мире…» И еще одни пассаж, который стоит запомнить: «В нации перепуганных тупиц налицо удручающая нехватка outlaw… И те, кто преуспели, всегда приветствуются… у них есть это лишнее "нечто"». Дело даже не в том, что «поколение жадных тупиц» не воспринимает целый «культурный» (слово-то какое!) пласт, находится вне его контекста, да и в большинстве своем не читает того, что издает… И дело ие в том, что создавая спешными темпами причудливый по своей аляповатости молодежный потребительский книжный рынок, они держат своих потенциальных клиентов за круглых «неосведомленных» иди