«В мире магии ничего не происходит, пока кто-то не захочет, чтобы что-то случилось — существуют конкретные магические формулы для проводки и направления воли, — напишет Берроуз в своем эссе «Падение Искусства». — Предназначение писательства в том, чтобы заставить событие произойти». Язык, как он рассматривал его, был самым подлым образом поставлен на службу врага, это была та самая «последняя полицейская засада», по выражению Хантера Томпсона — на Западе язык стал «вирусом слова», «мертвым сердцем машины контроля». Всеобъемлющий эксперимент Берроуза с различными техниками письма был предназначен для освобождения Западного сознания от своей собственной формы самовыражения, от языка, который мы думаем, что используем, но на самом деле он использует нас. «Писатели — очень могущественные маги, — говорил Берроуз. — Они могут писать и «не писать» («очередь Мастера Пустой Страницы, доступной лишь посвященным») сценарий фильма реальности». «Мы создаем правду, — записал он в своем дневнике незадолго до своей смерти. — Никто, кроме нас, ее не создает. Нет никакой правды, кроме той, которую мы бы не создали… Пробей дыру во лжи… «ради магических окон, открывающихся на пену опасных морей в сказочных землях покинутых». (Ките).
Обычно западные критики стараются обходить стороной «Призрачный Шанс», не признавая того знакового послесловия к гробовому молчанию на символический вопрос «Кто Здесь?», который я бы перефразировал как «Кто со мной?». Одной из задач всех произведений Берроуза, его Работы по прокладыванию пути, жизненной магистрали, обусловленной биологической необходимостью уйти «прочь от Времени и в Космос», была в магическом преобразовании читателей, сотворения новой свободной, пусть далеко и не человеческой формы, в мире тотального конформизма.
Фактически, как маг, Берроуз призывал любые силы, способные проложить ему путь по направлению к «единственной цели, за которую стоит бороться» — к бессмертию. «Каждый раз, когда вы натягиваете лук, я буду при этом», — говорил своим ученикам дзенскнй мастер стрельбы из лука. И он имел в виду «при этом» вполне буквально. Он жил в своих учениках и поэтому достиг пределов бессмертия. И бессмертие писателя должно восприниматься буквально. Каждый раз, когда кто-нибудь читает его слова, он присутствует при этом. Он живет в своих читателях». («Пространство Мертвых Дорог»).
Издание «Призрачного Шанса» в России безусловно не могло осуществиться без столь необходимой поддержки Джеймса Грауерхольца, друга и секретаря Уильяма С. Берроуза на протяжении последних двадцати трех лет его жизни, а теперь его наследника. Я хотел бы выразить мою глубокую признательность Джеймсу за его помощь, дружеские советы и за всю ту колоссальную работу, сделанную и делаемую им для распространения влияния Слова El Hombre Invisible на пути через Туат, «out of Time and into Space».
БРАЙОН ГАЙСИН ЗДЕСЬ, ЧТОБЫ УЙТИ…11
В 1958 году на площади Сен-Мишель в Париже случайно сталкиваются художник и поэт Брайон Гайсин н Уильям С, Берроуз. По совету последнего Гайсин переезжает в богемный «Разбитый* Отель, дом номер девять по Git 1е Coeur, что в Латинском Квартале. Там он посвящает Берроуза в свои художественные разработки — «Разрезки* и Метатезы — так начинается важнейшее сотрудничество в современной литературе.
Гайсин родился в Великобритании (Таплоу, Бакингэмп-шир) 19-го января 1916 года. Его отец — швейцарец, мать — уроженка Канады. В том же году отец поступил на службу в армию и погиб в боях на Сомме, когда Бриону было всего девять месяцев. Вместе с матерью он едет в Штаты, затем в Канаду. В пятнадцать заканчивает среднюю школу в Эдмонтоне и на два года поступает в престижную английскую частную школу для юношей в Даунсайде. Находясь там, начинает публиковать свою поэзию, затем отправляется в Париж, где вращается в литературном и художественном мирах. Девятнадцатилетним выставляет свои рисунки вместе с сюрреалистами, среди которых был Пикассо. Тогда же Андре Бретон исключает его из движения.
Слишком умный и независимый для салонного артистического мира, Гайсин достиг своей завидной техники коллажа в живописи, не переступая порога какой-либо художественной школы или академии. Когда ему исполнилось двадцать три, у него состоялась персональная выставка в престижной парижской галерее неподалеку от Елисейских Полей. Ей сопутствовал впечатляющий зрительский и финансовый (даже критический) успех, закрепленный статьей Николя Кала в «Поэтическом Мире». Но на дворе был май 1939 года. Вторая Мировая Война застала Гайсина врасплох в швейцарском отеле. Когда он добрался до Нью-Йорка с одной дорожной сумкой, все его приятели спрашивали: «Надолго ли ты вернулся?»
Брайон работает в семи крупных Бродвейских мюзиклах как ассистент Ирен Шарафф, потом бросает все и устраивается на полтора года сварщиком в Байонне, на судостроительном заводе в Нью-Джерси. Его призывают в армию, где он изучает японский. «Это было очень важно для меня», — говорит он. — «Японский язык оказал огромное влияние на мое отношение к плоскостям, расположение чернил на бумаге и манеру письма, во многом с тех пор определившую мою живопись». (Журнал «Перфоманс»).
В те годы в любой артистической тусовке на французском говорили столько же, сколько на английском. Центром мнимо свободного мира стал Нью-Йорк. Гайсин везде бывал, встречался со всеми, кроме «Разбитых». И уже во второй раз разминулся с Уильямом Берроузом. Впервые встреча могла произойти в Афинах, где они общались с одним и тем же кругом эмигрантов и каждый день одновременно появлялись в одном и том же баре. Берроуз ошивался в толпе вокруг американского консула-гея, оформившего его брак на немецкой еврейке, чтобы спасти ее от нацистов и вывезти в Штаты. В Нью-Йорке Гайсин близко сошелся с автором песен Джоном Ляточе, у которого была немка-секретарша по имени Ильза Берроуз. Всякий раз, как только она начинала болтать по телефону, Ляточе кричал на нее: «Если это твой сумасшедший муж, не пускай его сюда. У него пистолет!»
Наконец, одним дождливым днем в январе 1953 года они встретились в Танжере. Гайсин представлял друзьям миниатюрные рисунки Сахары, отобранные им для выставки после путешествия через пустыню зимой 1951-52 гг.
Берроуз «ввалился на вернисаж, бешено жестикулируя, ни секунды ни стоя на месте, выплевывая слова со скоростью пу-лемешной очереди. Мы обнаружит, что для Марокко он выглядел очень Западно, больше походя на Частного Сыщика, чем на Инспектора Ли. Он приволок на себе с верховьев Амазонки длинные лозы Баннистериа Каапи, вместо рубашки из-под теплой полуишнели торчала кипа старых постеров, изображавших бой быков. Странный голубой свет часто вспыхивал под полем шляпы*, — вспоминает Гайсин в «Третьем Уме*. «Все, о чем он хотел говорить, так это о своем путешествии в дебри Амазонки в поисках яхе. Говорит, что яхе развивает твои телепатические способности. Я сразу почувствовал, что ему не стоит слишком злоупотреблять этой штукой, и быстро попытался изложить свою теорию насчет того, как работает в Танжере «арабский телефон*, но уверен, он пропустил все мимо ушей. Наш обмен идеями состоялся гораздо позже, в Париже*. («Здесь, Чтобы Уйти*).
После войны научный мир признал Гайсина за его разработки по истории рабства — «Править Долгой Спокойной Ночью» и «История Рабства в Канаде» (обе вышли в 1946 году) — благодаря чему он получил одну из первых Фулбрайт-ских стипендий («Молодой человек, — сказал ему после вручения старый профессор-гомосексуалист, — ваша фотография произвела на комиссию сильное впечатление. Какое лицо, какие выразительные глаза!). В течение года Брайон учится во Франции и в Испании, а затем перебирается на постоянное место жительство в Танжер. Желая каждый день слышать Мастеров Музыкантов Джеджуки, через которых он неожиданно открыл для себя «магию и мистерии Мавров», Гайсин открывает свой знаменитый марокканский ресторан «Тысяча и Одна Ночь Танжера».
«Удивительные встречи и необычные переживания заставили меня думать о мире и о моей деятельности в нем в той форме, которую позднее окрестят психоделической… Я более трети своей жизни провел в Марокко, где магия является или являлась обыденным делом, от простого отравления соседа и порчи до глубокого мистического опыта. Вместе с другими плодами жизни я вкусил понемногу и того и другого, что до некоторой степени изменило мое мировоззрение. Любой, кому удается выбраться из тисков своей собственной культуры в иную, возвращается назад уже в ином свете… Магия, называющая себя Другим Методом… используется в Марокко более целенаправленно, чем уделяется внимание гигиене-экстати-ческие танцы и музыка секретных братств заменяют здесь физическую гигиену. ТЫ узнаешь свою музыку, когда слышишь случайно на улице. Встаешь в ряд и танцуешь, пока не настанет время платить духовику… Неизбежно что-то из всего этого просматривается в моих художественных изысканиях*. (*3десь, Чтобы Уйти*)
Через некоторое время бизнес Гайсина накрылся — «не из-за денег, из-за магии». В «Тысяче и Одной Ночи» он нашел спрятанный амулет, пропитанный менструальной кровью: семена, камешки, обрезки ногтей, волосы с лобка, кусочки разбитого зеркала (всех по семь) и маленький сверток, в котором лежал листок бумаги. Текст, написанный справо налево, затем поворачивался и шел сверху вниз, образуя кабаллистическую решетку. Брайон показал его своему учителю арабского. Тот сказал, что это призыв Джинна дыма с целью «заставить Массу Брахима покинуть этот дом, как дым покидает огонь, и никогда не вернуться…»
Через несколько дней в Танжере начались беспорядки. Арабы требовали возвращения короля Мохаммеда Пятого, магазины закрывались, компании банкротились, женщины держали детей взаперти, а по улицам бегали обезумевшие люди, воздевая к небу руки в трехпальцевом салюте (Аллаху, Королю и Марокко). В сентябре 1955 года французы обещали Марокко независимость, в ноябре состоялось триумфальное возвращение короля. Первым из его заявлений было обещание отменить международный статус Танжера. Тот сраз