На ярких цветастых афишах «UFO», украшенных свастикой, появилось новое название — «Безумный мир Артура Брауна. Сегодня и навсегда». В кругах всезнающих тусовщиков не без оснований утверждали, что «это будет Нечто». «Парень, говорят, изрядно нашумел в Париже… И сам Тауншенд, Сам! Сказал — «Это Во!», — и говорящие долго показывали выпучившим глаза любознательным слушателям оттопыренные большие пальцы.
К вечеру поглядеть на «Безумный мир» съехались все сливки Лондона — THE WHO в полном составе, столпы андеграундной прессы — Джим Хейнесе и Барри Майлз из «ГГ» (в будущем автор биографии Уильяма Берроуза), редактор «OZ» Ричард Невилл, менеджер INCREDIBLE STRING BAND Джо Бойд и тандем «серых музыкальных кардиналов» в лице Рэя Кэйна и Тони Холла, через руки которых на фирмы грамзаписи прошло такое количество известных групп, что материала хватило бы на «Тройной Вудсток», даже в скромных масштабах туманного Альбиона.
И зал, и сцена были погружены во мрак. Минутная пауза… Искушенная публика притихла и стала напряженно выжидать. Неожиданно сцену прорезала яркая вспышка, и в свете двух прожекторов зрители увидели слетающую откуда-то сверху черной птицей, со злорадным, пронзительным и истерическим смехом фигуру, голова которой была охвачена самым натуральным пламенем. «Я — князь Адского Пламени и несу вам огонь!» Обкислоченные дамы хватались за сердце. У всех присутствующих, без всякого преувеличения, отвисла челюсть, даже испытанные питухи, вроде Кейта Муна, в полном замешательстве протирали глаза. Кто-то, сев на глобальную измену, рванул к выходу. Присутствующий в зале пастор, из сочувствующих, истово крестил себя и окружающих. Пылающая и поющая голова… Запаленный в недалеком будущем на Монтерее «Фендер» Хендрикса, сами понимаете, в сравнении с тем браунов-ским зрелищем, просто отдыхает. Лондону — Ладановое, Фриско — Фресковое. Голос был настолько мощный, что, казалось, за кулисами спрятан целый хор «Безумных Браунов». А искомый неистово скакал по сцене, потом замирал, и брошенные им слова вползали в ушные раковины обалдевшей аудитории проворными ящерками-картинками. «Я лежал в траве у реки. И времени чуть прошло, трава обернулась песком, река стала морем. И внезапно море было охвачено пламенем, песок загорелся…» У него словно выросли крылья, он то и дело подскакивал. «И я поднялся, и попытался выбраться из пламени, становился все выше, выше, выше…», — зависал в воздухе и, растопырив руки, нависал над залом грозной тенью. «Огонь… Уничтожить все сотворенное вами». Или — он подхватывал трос на одном конце сцены и вихрем перелетал на другой. Пауз между номерами не было. Все более взвинчиваясь, Браун нагнетал атмосферу, постоянно возвращаясь к главной теме — теме Огня. Под конец выступления он упал и забился в кошмарных конвульсиях: «И нет выхода… И знаю, что гореть обречен… В аду так жарко, выпустите меня наружу, пожалуйста!!!» Он застыл с душераздирающим криком «пожалуйста!», закрыв глаза ладонями. Пламя потухло одновременно со светом на сцене, а когда его снова врубили — там было пусто. Словно вообще ничего не произошло и не происходило.
Обалдевшие зрители рванули к артистической, где их встретил человек, представившийся как «Ихний помощник», и на все вопросы отвечал: «Господин Артист отбыл в неизвестном направлении». «М-да», — только и смог сказать Кейт Мун и, отхлебнув глоток из фляжки, почему-то злобно покосился на Роджера Долтри. Тауншенд оживленно беседовал с Тони Холлом, умолявшим его не сообщать Киту Лэмберту, менеджеру THE WHO, что Браун пока вольная птица. Моментально обработав «помощника», Холл буквально несколько мгновений спустя уже был у черного входа рядом с темноволосым парнем с блестящими сумасшедшими глазами, несолидной щетиной и в гриме а-ля «летучая мышь» (нечто среднее между Элисом Купером и
Джином Симмонсом). И еще через несколько минут он получил исключительные права на ведение переговоров с влиятельными поп-воротилами. «Сейчас малость подраскру-тимся в «UFO» — и вперед» на «Полидор». Чувак» тебя ждет великое будущее!»
А потом они мчались на машине по ночному Лондону» и Браун взахлеб рассказывал о себе» врубал в Огонь» как в символ одновременного разрушения и очищения» ругал американцев» и через сравнение систем воспитания перескакивал на Диониса и «Рождение Трагедии»…15
ПЕСНИ СМЕРТИ16
Песнь радости
В полночный час вернулся я домой,
Полиции сказав по телефону,
Что четверо безвинных жизни лишены.
Убийцу так и не поймали,
Он до сих пор гуляет на свободе И руки кровью обагряет вновь и вновь.
Вымазывая красным на стене цитаты Джона Мильтона.
Отец застукал меня за чтением какой-то непристойной книжонки. Не говоря ни слова, он вышел из комнаты и вернулся с «Преступлением и наказанием». «Среди всех текстов, посвященных мерзостям жизни, по-настоящему интересны только те, которые прекрасно написаны», — сказал он.
Благодаря этому в моей системе оценки литературы на первом месте стоит язык, а потом уже содержание — влияний здесь не перечесть. Но в то время живопись занимала меня куда больше, чем литература. Своими рисунками я всегда старался привлечь внимание отца, намеренно рисуя так, чтобы они его раздражали. Но все было тщетно. И только моя мама, да возблагодарит ее Бог, всегда тут же брала любую мазню н вешала ее на стенку.
— Из школы в Уонгратте меня выгнали со скандалом. Мы с приятелем пытались сорвать юбку с шестнадцатилетней девицы, поспорив, что уместимся в ней вдвоем. Нас заметила старая учительница и разогнала с криком: «Прочь, маленькие насильники!»
Родители той девицы выдвинули против нас обвинение в по* пытке изнасилования, но ничего не вышло, потому что нам было всего двенадцать. В «Колфидде» (частной школе для мальчиков в Мельбурне) я чувствовал себя как в тюрьме — там, в основном учились дети богатых фермеров и всяких чинуш. Именно там я и начал драться, и дрался до тех пор, пока не открыл для себя Искусство.
То следствие полиции в копеечку влетело,
Когда убийца здесь был — написал,
Что правая рука его красна-.
То, говорят, он слямзил из «Потерянного Рая».
А ветер здесь холодный задувает,
История моя, как свечка, догорает,
И поутру может заморозок грянуть…
— Рисовал я все хуже и хуже, опускаясь порой до откровенной порнографии. Картину, за которую меня выгнали из художественной школы, вы и в страшном сне не сможете представить — насколько она была отвратительна. Я изобразил согнувшуюся балерину и жирного качка уставившегося на нее выпученными глазами. Патетика на уровне ниже среднего. Вот это и есть плохая живопись — очень детская, беспомощная. Но мне почему-то нравилось наблюдать, как мама вешает эту ерунду на стену в гостиной — эдакое извращенное наслаждение от одной только Мысли, что отец будет недоволен. Я всегда был уверен, что любая отрицательная реакция лучше эмоциональной пустоты. Моя мать постоянно меня поддерживала и поддерживает, чем бы я по жизни не занимался. Жаль, что ей попалась на глаза эта биография («Bad Seed» Иэна Джонстона) — она была потрясешь Зная, что я долгое время сидел на игле, она была не в курсе всех этих грязных джанковых подробностей. Теперь все в порядке: послал ей букет цветов с припиской — «Лучшей маме в мире».
— Меня занимала живопись, в основе которой лежало переполнявшее художника религиозное страдание, где была вера и страсть.
Стаггер Ли
Бармен сказал: я слышал про тебя,
Таким как ты, я жопу каждый день драю,
Любезный Стаггер Ли.
Сказал и смолк, надолго, навсегда.
Стаг вытащил свой кольт и в голову ему влепил Четыре безвозвратных сувенира…
— Убивал ли я когда-нибудь? Нет, хотя, вероятно, способен. Как и все, полагаю. Только у меня всегда были отдушины для выражения всех, даже самых экстремальных чувств. И кроме того, я слишком сочувственно отношусь к человечеству и к понятию человечности. Если хочу с кем-то свести счеты, для этого есть бумага. Иногда я намеренно использую творчество с дурным умыслом. Это мой личный способ мстить. Наверное, я не смог бы убить человека физически, но в состоянии растоптать и уничтожить его в песне, выпустив наружу того демона, который сидит у меня внутри.
В восемь лет Ник начинает петь в церковном хоре. Спустя год он впервые записывается на пластинке — рождественский сингл «Тихая Ночь/О, маленький городок Вифлеем!»
— Незадолго до смерти отца у Ника начал проявляться невероятный рабочий драйв, позже вытаскивавший его из всех передряг. Он превратился в настоящего трудягу. Когда мы были моложе, я думала, что он повзрослеет и станет таким, как все. Ему действительно хотелось чем-то потрясти своего отца, убедить его, что он ничуть не глупее. А тот все время смеялся над Ником и не обращал никакого внимания на его работы. Когда Колин погиб, я невольно подумала: «Что же теперь станется с драйвом Ника?» — ио он стал от этого только сильнее. Анита Лейн.
Генри Ли
Перегнувшись через заборчик,
Губки сжав для поцелуя Перочинным ножичком Сердце щекотать,
Ну а ветры воют, и шумят деревья,
И пометом белым птичка Метит Генри Ли…
— «Генри Ли» — очень женская песня именно в том посыле, что пределов во мщении не существует, и всегда должна ставиться точка. Если вдуматься, в этом есть нечто очень женственное. Мне кажется, женщины более способны вынашивать в себе злобу, чем мужчины. В этом секрет «женского презрения». Я не могу быстро приспосабливаться к этим выплескам гнева и ярости — они удручающе на меня действуют. Множество женщин, которых я встречал в своей жизни, были жутко злопамятны и долгое время не забывали даже самых мелких обид. Хотя, возможно, это относится только к моим подругам… Хе-хе-хе…
— У Полли Харви, с которой мы здесь записались, самые мягкие