го воздержания — Твори Желаемое
Да Будет То Законом Любовь — Закон
Любовь Подчиняется Воле. Столь вульгарное, товарное, упрощение мог запустить в мир только он, баловень и дрессировщик бессильных, но денежных профанов. Пустит гу-,
лять по свету формулу, продиктованную ему в грезах бесчисленных Каирских ночей ангелом-хранителем Айвассом, оставит последователей глодать ее, как кость с ошметками полусгнившего мяса, брошенную гиенам, а сам двинется дальше к новым рубежам. «Я умер!* — восклицает он в Че-фалу. «Магический дневник* Алистера Кроули обрывается, «ибо нет больше на земле человека и мага, носящего это имя*. Я мысленно представил себе убогий пансион в Гастингсе, где он, поспешно дожевывая круто сваренное яйцо, готовил себе укол героина, пресыщенный своим Законом и преследуемый чужим, в лице кредиторов. Патетическая фигура в растрепанном халате, без конца муссировавшая свои изнеженные привычки и чувство вины. Престарелый кентавр, сибарит меж теней. Поздним снегом вечность стремительно таяла у него на устах — он походил больше на отупевшего Калибана, чем на Просперо. Измученная временем душа.
2
В конце тридцатых Хаксли неожиданно увлекли психотропные вещества. Альберт Хоффман уже полетел под кислотой с велосипеда, не успев еще, правда, сделать глубокомысленных выводов. Но и без него фармакологической литературы — источника вдохновения психоделических талмудисте», к сожалению, по вопросу имелось предостаточно. Эксперименты Хавеллока Эллиса с мескалином и Уильяма Джеймса с псилоцибином будоражили умы впечатлительных интеллигентов.
Берлин в то время был центром мирового наркоперебора в Европе, И Гитлер, я Геринг употребляли кокаин, а в функции СС официально входило распределение и строгая дозировка наркотиков для высших инициаций. В основу эстетики тотального уничтожения, бесчисленных казней и пыток наци положили свои ритуалы и обряды посвящения, которым соответствовали свои наркотики. Ритуальные массовые убийства в газовых камерах и печах концлагерей были обставлены так, что близко соприкасались с Черной
Мессой. Расстрел считался наиболее примитивным уровнем кайфа, ему соответствовал алкоголь и так далее… Возможности исследований казались безграничными — в лабораториях СС производилось множество модификаций психотропных препаратов, позволявших не только подавлять или контролировать человеческую волю, но и выпускать через испытуемого-медиума чудовищные силы. Условно говоря, «поиск философского камня» шел во всех направлениях — призрак одного из внутренних орденов О.Т.О стоит за ним, но это совсем другая тема, не для ушей человека разумного, поскольку затрагиваются материи сверхтонкие. Когда-то чрезвычайно была популярна идея, что, дескать, появление нацистской партии, да и начало Второй Мировой Войны — результат комбинированной идеи эфедрина и. Ницше, которой потчевали в окопах немецких солдат еще В' 1914 году. Все это, конечно, весьма поверхностно, но факт* остается фактом — первая химическая история нашей эпохи еще не написана.
3
Как бы то ни было, томимый и гонимый Желанием Хаксли напросился к Кроули пробовать мескалин. Алистер иногда принимал его, безо всяких претензий, используя экс-* перимент в числе прочих упражнений своей гедонистской* духовной практики. Хаксли, с другой стороны, жаждал подлинного мистического откровения, которое, по его глубоко-» му убеждению, могло единственно прийти от «существа ра-* зумного», столь же основательно, как и он сам, погребенного; в интеллекте. Налицо явная путаница целей, полная неопределенность предприятия, когда намерения сторон сходятся лишь в веществе. И я, Виктор Нойберг, содомит и поэт, асси v стент Кроули в «Парижских Работах», был их арбитром;* Этот памятный день они провели в моей скромной квратир-i ке над винной лавкой, обсуждая Карму. Кроули сказал: «Дл*4 меня она существует исключительно как парадокс. Не отри-з цаю, я усматривал возмездие во многих вещах, предполагаю^ щих раз и навсегда установленный порядок — качели Бытия, постоянно возвращающие к золотой середине. Но этот процесс бесконечен, действует абсолютно во всем и, таким образом, позволяет заключить, что его официальное проявление — абсурдно…»
— Что посеешь, то пожнешь, Алистер, — воскликнул Хаксли, — не в смысле какой-либо морали… Только сиюминутная мораль вызвана в той или иной степени случаем. Подобно гравитации, Немезида совершенно равнодушна. Например, если посеешь самоотупление чрезмерной тягой к деньгам, пожнешь всю нелепость унизительного положения. Получается тоже, как на качелях. Но…
— Что ты имеешь ввиду? — прервал его Кроули. — Возможно ли вообще назвать положение богатых унизительным? Разумеется, они — последние люди, которые падут жертвой именного этого порока.
— Могу пояснить, — резюмировал Хаксли. — Под само-отупленнем понимаю не только деньги, но и все, что затеняет дух. Пьянство, чревоугодие, разврат — пот примеры тех явле-ний-врагов нашего предназначения. А так как они низводят до уровня животного, тебе и в голову не придет, что унижение есть унижение. Самооценка сводится на нет. И твоя мысль, почему Немезида иногда, похоже, вознаграждает, вполне объяснима. То, что она несет в себе унижение, приемлимо лишь в абсолютном смысле, для идеального или полного бытия или, по крайней мере, для почти совершенного. В случае же с тотальным гедонизмом на примитивном уровне жизнь напоминает бесконечный триумф — мгновенная реализация желаний сердца.
— Мораль, — заключил Кроули. — Стой обеими ногами на земле, живи обыденными страстями, гони прочь сомнения, меньше думай, больше желай, и Немезида дарует тебе счастье. Хорошо, прошу прощения, дорогой Олдос, но я настаиваю на немедленном самоотуплении. Виктор, если не возражаешь, ящик Пандоры… Я поднялся, прошел в кабинет и достал его аптечку. Четыре склянки в ящичке из слоновой кости. Взял две — с бирманским героином и боливийским кокаином. Тщательно перемешал оба порошка на серебряном подносе, измельчая грязный, цвета хаки героин, и несколько раз добавив туда как можно больше кокаина, затем передал Кроули серебряную ложку, которой тот с удивительной ловкостью загребал смесь, тщательно вдыхая сначала в правую, потом в левую ноздрю. Я разделил с ним трапезу.
— Не желаешь ли присоединиться к нашему коктейлю, — предложил Кроули. — Отличная комбинация…
Хаксли недовольно мотнул головой, гримаса откровенного неодобрения сабельным шрамом пересекла его худое искаженное лицо. Кроули, с едва уловимой усмешкой, прокомментировал: «Боюсь, если ты решил и дальше составлять компанию Дьяволу, то просто обязан вкусить его плодов. Или представь, что сидишь со старым Фальстафом и теми, ну ты знаешь, джентльменами тени, фаворитами Луны».
— Разумеется, — хрипло отозвался Хаксли, — но это такая напрасная трата времени, такое расточительство по отношению к себе — окончательное самоотупление. Скажу больше — сознательное оскорбление, надругание над душой, сильнейший ущерб всем функциям, ведущий к безумию!
— Ну, как сказать, — парировал Кроули. — Наркотики — элементы магии и всегда в ней использовались. Ведическая сома, лотос Гомера, не говоря уже о дурмане, белене, беладонне, мандрагоре колдуний и ведьм — доказательств вполне достаточно. И уверен, для нормального человека, которого я, к счастью, могу назвать примитивным, они исключительно вредны. Но никоим образом не причисляю я себя к обыкновенным людям. Для меня наркотики — лакмусовая бумажка, тест умственных способностей, проверка воли, страстей и намерений. Я думаю, что холодный, призрачный кокаина и есть тот самый длинный коридор, полный теней, где теряется и оскверняется душа. Или героин — теплое, мягкое, вкрадчивое оцепенение расслабленной ночи, серые клочья облаков и мертвенная бледность умирающей луны. И только потому, что много я вкусил как радостей, так и печалей, считая себя большим, чем просто человек…
— Но каков вред, Кроули! Какова расплата! Читал ли ты дневники Бодлера? Ишервуд, поселившийся здесь неподале* ку, недавно перевел их. Я никогда еще не встречал такого отчаяния, такого сожаления о жизни, проведенной в привыкании к фальшивым идеалам. А всему виной — гашиш и все эти прихоти, обожаемые декадентами.
— Но ведь так оно и есть! — воскликнул Кроули. — Бодлер обожал их, упивался своим падением и личной проклятостыо. И кроме того, написал несколько чертовски сильных вещей… Не было ли то прямым выражением чувства падения или истерии, культивируемой им в приеме наркотиков, темнокожих любовницах и угрызениях совести? Понимаешь, Хаксли, пока мы активны и сохраняем в себе эту энергию — мы спасены. Вся энергия — выплеск наружу восторга и наслаждения от жизни, пока мы используем ее. По мне, принять наркотик, значит позволить д емону посетить святилище мысли и действия. И если мы предоставляем ему голос, разбиваем в себе оковы скрытого духа, тогда реализуем больше, чем оскверняем. Мы создаем новые каналы, и это ведет к нашему очищению.
Он встал я подошел к серванту. Снаружи яущались сумерки, и его тучная фигура отбрасывала на стену гигантскую тень. В память о духе тех времен мог бы продолжить фразой, типа: «Холодную плоть булыжной мостовой ласкали сапоги марширующих штурмовиков, раскаленной игрой страха пронзая мозг…» Впрочем, до меня доносился лишь отдаленный шум проносящихся по улице машин и голоса случайных прохожих. Вернувшись, Кроули передал Хаксли листок бумаги. «Прочти», — сказал он.
4
Теперь эта бумага лежит на моем столе. За последние тридцать лет она полуистлела и пожелтела по краям — одна из многих, которые я до сих пор храню. Его счета и заклинания, магические формулы, случайные стихи и письма. Мое существование» во мраке забвения, неизвестно как и его по* клоиникам, так и биографам. Текст разделен на две части, привожу ик ниже:
— С вершины блаженства и сладкого гипноса потерянного времени. Семена моих мечт отдают прощальный салют известным мирам. Я говорю картографам, которые называют мою карту невидимой, что космос заморожен в привычке их домыслов. Их города — мое семя; их дома, жены и тяжелый труд — фантастические тени стабильности. Я различаю только ослепительные волны, ауру мультипликаций тончайшего аромата кубического сантиметра грубой химической массы. Позволь вдохновенному языку плескаться свободно и ныне, и присно. Я пою