– Я ничего об этом не знал… А бывали случаи, когда эта связь разрывалась?
– Да, – ответил он. – Мой отец, спустя несколько лет после своей смерти, разорвал эту связь и бродил, безутешный. Он, скорее всего, так и не нашел бы свои останки, но случайно обнаружил скелет девушки, лет семнадцати. Она, будучи шаловлива и не отличаясь вниманием, также потеряла связь со своим скелетом, и также бродила в его поисках. Она случайно натолкнулась на скелет моего отца и, за неимением лучшего, если можно так выразиться, закрепила его за собой. Случилось так, что некоторое время спустя они встретились и подружились. В мире духов не существует брака, но есть дружба; они в этом смысле полюбили друг друга, но не стали возвращать себе прежние связи; женская душа осталась привязанной к старому мужскому скелету, а мужская душа – к женскому. Еще и потому, что не помнили, кто из них к какому полу принадлежал. А также потому, что не обладали никакими познаниями в анатомии. Однако, могу сказать, что душа отца, привязавшись к скелету молодой девушки, стала активней против прежнего.
– Они дружат до сих пор?
– Нет; те, которыми они были, поссорились, и в настоящее время пребывают в ссоре. У меня есть два двоюродных деда. Их посмертная судьба просто ужасна. Однажды, когда их души блуждали, они несколько раз пересеклись своими связующими субстанциями так, что совершенно ими перепутались друг с другом, а заодно с отцом и девушкой. Узнав об этом, они, естественно, попытались распутаться. Для этого отец и девушка должны были оставаться на месте, в то время как один из дедов перепрыгнуть через узел, а другой – поднырнуть под него, и так до тех пор, пока он не распутается. Но мои двоюродные дедушки по материнской линии, – кажется, я забыл прежде об этом упомянуть, – были людьми необразованными и не могли этого понять, зато чрезвычайно упрямыми. Каждый из них перепрыгнул через узел, потом еще раз, в результате чего все запуталось еще больше. Это случилось около шести тысяч лет назад, и до сегодняшнего дня они заняты распутыванием. Но мне почему-то кажется, что если это и произойдет, то уж никак не в этом тысячелетии.
Он замолчал и улыбнулся.
Тогда я спросил:
– Наверное, для вас было трудно обходиться без глиняных изделий?
– Трудно, – признался H. P. (что означает Homo Praehistoricus, а вовсе не домохозяйку и не старину Харди), – очень трудно. Для хранения воды и молока мы вынуждены были употреблять шкуры…
– Ого! У вас было молоко? Но откуда? У вас ведь не было коров?
– У нас не было коров, но мы начали приручать оленей. Мы ловили оленят и приносили их нашим детям, чтобы они становились домашними. А когда они выросли, мы поняли, что можем доить их и сохранять молоко в шкурах. Но это придавало ему гадкий привкус, и если нам хотелось свежего молока, мы пристраивались под оленихой и выдаивали молоко прямо себе в рот. Это было очень неудобно. На лошадей мы охотились. Нам и в голову не приходило, чтобы приручить их, одомашнить и приучить ходить под седлом. Ничего подобного. Какая несправедливость, что у вас есть все, а у нас не было ничего, ничего, ничего! Почему у вас есть все, а у нас не было ничего?
– Потому что мы живем в двадцатом веке. За тысячу лет сменяется тридцать три поколения. То есть, вас и меня разделяет приблизительно двести шестьдесят четыре – двести семьдесят поколений. Каждое поколение открывало что-то, что двигало нас вперед в плане развития цивилизации. Следующее поколение использовало эти открытия, чтобы совершать новые, и так, постепенно, мы двигались вперед в своем развитии. Человек, в отличие от диких зверей, не застыл в своем первобытном состоянии, он постоянно менялся.
– Это правда, – согласился он. – Например, я изобрел масло, которое не было известно моим предкам.
– Неужели?
– Это было так, – сказал он, и я увидел, как свет над костями начал пульсировать. Полагаю, это было признаком самодовольства. – Одна из моих жен едва не позволила огню угаснуть. Я был очень зол на нее, схватил одну из шкур с молоком и бил ее по голове до тех пор, пока она не упала без чувств. Другие жены были очень довольны, и хлопали в ладоши в знак одобрения. Когда я остыл и захотел молока, то обнаружил, что оно превратилось в простоквашу и масло. Я не знал, что это такое, и заставил одну из своих жен попробовать получившееся на вкус, и только после того, как она сказала, что это вкусно, попробовал сам. Так мной было изобретено сливочное масло. За четыре сотни лет, прошедших с той поры, масло так и изготавливалось – шкурой с молоком били женщину по голове до тех пор, пока она не теряла сознание. Но в конце концов, женщины обнаружили, что взбивание шкуры с молоком дает тот же результат, поэтому от первого способа отказались, за исключением некоторых, оставшихся верным старым традициям.
– Сегодня, – сказал я, – вам бы не разрешили бить вашу жену по голове шкурой с молоком.
– Это еще почему?
– Потому что это дикость. Вас посадили бы в тюрьму.
– С какой стати? Это ведь моя жена.
– Это не имеет значения. Закон защищает всех женщин от жестокого обращения.
– Какой позор! Запрещать делать то, что вам нравится, с вашей собственной женой!
– Этот запрет разумен. Кстати, вы сказали, что обошлись так с одной из своих жен. Сколько же у вас их было?
– Максимум – семнадцать.
– Сегодня мужчине разрешено иметь только одну жену.
– Что? Одну? На все время?
– Да, – подтвердил я.
– Вы хотите сказать, если у вас старая и уродливая жена, или у нее скверный характер, то вы можете ее убить и взять другую, молодую, красивую, покладистую?
– Нет, убить ее нельзя.
– А если она ругается?
– С ней следует помириться.
– Хм! – некоторое время H. P. Молчал, погруженный в свои мысли. После чего спросил: – Есть одна вещь, которую я не понимаю. Там, наверху, в таверне, мужчины ругаются, когда пьяны, но никогда не убивают друг друга. Почему?
– Потому что если один человек убьет другого, то здесь, во Франции, его обезглавят на специальной машине. А в Англии он был бы повешен за шею и оставался в таком состоянии до тех пор, пока не умрет.
– А чем же вы развлекаетесь?
– Мы охотимся на лис.
– Лиса – плохая еда. Я ее не перевариваю. Если я убивал лису, то отдавал мясо своим женам, в то время как сам ел мясо мамонта. Но охота для нас – это не развлечение.
– В наше время – это развлечение.
– Дело есть дело, а развлечение – развлечение, – сказал он. – Охота была нашим делом, а для развлечения мы дрались и убивали друг друга.
– В наше время это не принято.
– Но в таком случае, – спросил он, – если у кого-то есть красивое кольцо в носу или красивая жена, а вы хотите забрать себе то и другое, то, конечно, вам разрешается убить его и стать обладателем того, чего вы страстно желаете?
– Ни в коем случае. Давайте сменим тему, – сказал я. – Вы совершенно лишены одежды. У вас нет даже фигового листа.
– А зачем он мне нужен? Разве мне станет теплее, если я нацеплю фиговый лист?
– Конечно же, нет, но из благопристойности…
– Чего? Я не понимаю…
В его арсенале таких понятий явно не было, поскольку свечение никак не отреагировало.
– Вы никогда не носите одежду? – осведомился я.
– Почему же? Когда было холодно, мы надевали на себя шкуры убитых зверей. Но в жаркую пору, зачем нам одежда? Кроме того, мы носили ее только вне жилищ. Когда мы входили в наши жилища, мы всегда снимали ее. Внутри было слишком жарко, чтобы ее носить.
– Как, вы ходили в ваших жилищах голыми? Вы и ваши жены?
– Ну да. Почему нет? В жилище всегда пылал огонь, и было очень тепло.
– Почему? О Господи! – воскликнул я. – В наше время это недопустимо. Если вы попытаетесь выйти из дома без одежды, или ходить по дому в таком виде, и это стало бы известно, вас навечно упекли бы в сумасшедший дом.
– Хм! – он снова погрузился в молчание.
Наконец, он воскликнул.
– Думаю, хоть мы и жили восемь тысяч лет назад, мы все же были лучше, чем вы, с вашими спичками, бенедиктинской керамикой, образованием, шоколадными конфетами и коммивояжерами; мы могли наслаждаться настоящими развлечениями – драться друг с другом и убивать друг друга, мы могли лупить старых жен шкурами с молоком по голове, мы могли иметь дюжину, а то и более, смотря по обстоятельствам, молодых и красивых жен, мы могли бродить по лесам и полям, или же сидеть у себя дома и наслаждаться теплом, – голышом. Мы были лучше, мы были естественнее. Каждому поколению – свои радости. Vive la liberte!
В этот момент я услышал возглас – и увидел вспышку света. Рабочие пробились сквозь барьер. В пещерку хлынул поток свежего воздуха. Я поднялся.
– О Господи! Мсье жив!
У меня закружилась голова. Заботливые руки подхватили меня и вытащили наружу. К моим губам поднесли флягу с коньяком. Когда я пришел в себя, мне ничего не оставалось, как сказать моим спасителям:
– Заделайте дыру! Завалите проход. Пусть H.P. остается там, где мы его нашли. Не нужно переправлять его в Британский музей. У меня уже достаточно доисторических экспонатов. Прощай, милый Везер!
9. Глам
Эта история была найдена в Гретле, исландской саге ХIII века, или же дошедшей до нас в записи тех времен; нет сомнения, что она гораздо древнее. Большая часть описываемого в ней имеет под собой историческую основу, что подтверждается другими сагами. События, излагаемые рассказчиком, объясняют факт, почему герой-изгнанник Греттир всеми силами старался избежать одиночества длинными зимними ночами.
В начале одиннадцатого столетия, неподалеку от Долины Теней, что на севере Исландии, стояла маленькая ферма, в которой жили достойнейший Торхалл и его жена. Землевладелец не мог считаться ярлом, но был вполне обеспечен, чтобы о нем говорили как о богатом; это мнение основывалось прежде всего на многочисленных стадах овец и прекрасных коров. Он мог бы считаться вполне счастливым человеком, если бы не одно обстоятельство – на его пастбища совершались набеги.