– Как я могу давать урок, если кто-то сверлит взглядом мою спину! Кто-то спрятался в шкафу и подсматривает!
– Вы совершенно правы, здесь кое-кто есть! – рассмеялся мой друг, будущий врач, распахнул дверцу шкафа и показал стоявший там скелет.
Не могу описать охвативший меня ужас. Некоторое время я не мог пошевелиться. Не мог издать ни звука. Меня словно парализовало. Я явственно ощущал на себе взгляд из темноты. Чье-то холодное дыхание коснулось моего лица. Мне показалось, как под пальто забираются чьи-то ледяные пальцы. Я попытался отодвинуться и уперся спиной в стену; мое сердце, казалось, остановилось, мое тело, мышцы, словно одеревенели.
Не знаю, дышал ли я; перед моими глазами поплыл голубой туман, голова закружилась.
Скрежет и грохот поезда, летящего в туннеле, скрадывали другие звуки.
Внезапно поезд миновал фонарь на стене тоннеля, и вспышка, мгновенная, подобно молнии, осветила купе. И я увидел то, что не забуду никогда. Я увидел напротив себя лицо, серовато-синее, как у покойника, и отвратительно-злобное, как у гориллы.
Я не могу описать его точно, поскольку видел в течение секунды; но даже теперь, когда я пишу эти строки, мне не трудно воспроизвести его перед собой: низкий широкий лоб, изборожденный морщинами, косматые пышные брови; дикий взгляд пепельных глаз, свирепый, словно у бесноватого; грубый рот, с крепко сжатыми мясистыми губами, побелевшими от напряжения; серая щетина на щеках и подбородке, похожая на волчью; тонкие, бескровные руки, тянущиеся ко мне с очевидным желанием схватить, разорвать, уничтожить.
Вне себя от ужаса, я вскочил и бросился к окну.
И почувствовал, что он тоже медленно поднялся и приближается ко мне. Я поднял руку, чтобы опустить окно, и к чему-то прикоснулся; мне показалось, что это была рука – да, да! именно рука, которая ухватила мою и начала сжимать ее. Я чувствовал каждый палец по отдельности, они были холодными, ледяными. Мне удалось высвободиться. Я бросился на свое прежнее место и, обезумев от ужаса, открыл дверь, вцепился обеими руками в круглые оконные рамы, оттолкнулся ногами от пола и прижался лицом к стеклу. Если бы холодные пальцы коснулись меня, я бы упал; если бы я повернул голову и увидел ужасное лицо, глядящее на меня, я бы тоже сорвался.
Какое счастье! Я увидел впереди свет; и вот уже поезд с пронзительным свистком вырвался из тоннеля. Он остался позади. Прохладный свежий ветерок дул мне в лицо, развевал мои волосы; поезд замедлил ход, показались огни станции. Я услышал звон колокола; увидел людей, ожидавших поезд. Почувствовал вибрацию, когда включился тормоз. Мы остановились, мои пальцы разжались. Я мешком свалился на платформу, и только теперь, – теперь, не ранее, – проснулся. Только сейчас! От начала и до конца все мое приключение было ни чем иным, как ужасным сном, от того, что я накрылся слишком большим числом одеял. Отсюда мораль – не следует спать, когда слишком жарко.
19. На крыше
Скопив в Австралии вполне достаточное состояние, и будучи движим желанием провести остаток своих дней где-нибудь в деревне, в старинном особняке, по своем возвращении в Англию, я отправился к агенту, занимавшемуся недвижимостью, чтобы взять в аренду усадьбу, поблизости которой располагались бы охотничьи угодья по меньшей мере в три тысячи акров, с возможностью в дальнейшем приобрести ее в собственность, если она меня вполне устроит. Я не собирался покупать дом, предварительно в нем не пожив; так, ни один король не двинется войной на соседнее королевство, если не будет знать, какие силы смогут ему противостоять. Мне понравились фотографии усадьбы, именовавшейся Фернвуд; она понравилась мне еще больше, когда я воочию увидел ее прекрасным октябрьским днем, когда бабье лето превратило это место в разноцветный радужный мир, освещенный теплым солнцем, а мягкая голубая дымка, превращавшаяся в синий туман, касаясь вершин холмов, придавала им величавость и делала похожими на горы. Старинный дом имел форму буквы Н и был построен, по всей видимости, во времена первых Тюдоров. Когда вы, поднявшись на крыльцо, входили в двери, то оказывались в коридоре, представлявшем собой поперечную линию буквы Н; слева от вас находился холл, а справа – гостиная. Имелось некоторое неудобство: единственный путь из одного крыла в другое лежал как раз через этот коридор. Но, будучи практичным человеком, я видел, каким образом этот недостаток может быть исправлен. Входная дверь открывалась на юг, холл, в котором не было окон, на север. Не было ничего проще, чем соединить еще одним проходом, параллельным коридору, два крыла; это обошлось бы совсем недорого. Я взял Фернвуд в аренду на двенадцать месяцев, за каковой срок должен был решить, устраивает он меня или нет, насколько приятны соседи и подходит ли климат моей жене. В первых числах ноября мы перебрались в усадьбу и с комфортом в ней расположились.
Дом был обставлен; он принадлежал пожилому джентльмену, бакалавру, по имени Фрейметт, жившему в городе и большую часть времени проводившему в клубе. После того, как его бросила невеста, он избегал женского общества и остался холостяком.
Я нанес ему визит, прежде чем переселиться в Фернвуд, и нашел несколько пресыщенное жизнью, вялое, хладнокровное существо, для которого поместье, принадлежавшее его семье в течение четырех веков, ничего не значило; он готов был продать его, чтобы насолить ближайшим родственникам, к которым не испытывал никаких не только родственных, но и добрых чувств, что, увы, иногда случается с пожилыми людьми.
– Несомненно, дом сдавался в аренду и ранее? – поинтересовался я.
– Да, – ответил он с полнейшим равнодушием. – Несколько раз.
– На длительный срок?
– Нет. Кажется, не очень.
– Осмелюсь спросить: вам известны какие-нибудь конкретные причины, по которым арендаторы отказывались от аренды?
– У каждого могут быть свои причины, но то, что они сообщают вам, вовсе не обязано быть истиной.
Это было все, что я смог от него добиться.
– Я бы порекомендовал вам, сэр, переселиться в Фернвуд в декабре.
– Но, – возразил я, – мне бы хотелось поохотиться.
– Ах, да, охота! Я бы все-таки предпочел, чтобы вы подождали до декабря.
– Зато меня это совершенно не устраивает, – сказал я, и вопрос был решен в мою пользу.
По переселении, мы заняли правое крыло дома. Левое, или западное, крыло было скудно обставлено и выглядело менее приветливо, поскольку арендаторы предпочитали жить в правом. Наша семья состояла из меня и моей жены, поэтому восточного крыла нам вполне хватало. Слуги разместились над кухней, в той части дома, которую я еще не описал. Если можно так выразиться, это было полукрыло, на северной стороне, выстроенное параллельно верхней части западной оконечности холла [буквы H]. Это полукрыло имело фронтон на северной стороне; между ними имелся проход, который, как я узнал от агента, нужно было чистить от опавших листьев или снега.
Попасть в этот проход можно было снаружи, воспользовавшись окном в крыше, сделанным как слуховое. Короткая лестница позволяла добраться до окна и закрыть или открыть его. Лестница с западной стороны также вела к этому проходу, по которому можно было добраться до комнат прислуги в новом крыле, а также до не используемых помещений в старом. Этот проход, вытянувшийся с юга на север, не имел других окон, кроме слухового, и освещался только светом, проходящим сквозь него.
Однажды ночью, после того, как мы прожили в доме около недели, я сидел в курительной комнате, с небольшим количеством виски на столе, и просматривал абсурдную, неряшливо написанную книгу о Новом Южном Уэльсе, когда услышал, как скрипнула дверь. Вошла горничная и произнесла, нервным голосом:
– Прошу прощения, сэр, но и кухарка, и я – мы обе боимся идти в наши комнаты.
– Почему? – спросил я, удивленный донельзя.
– Извините, сэр, мы боимся идти проходом, который ведет в наши комнаты.
– А что с ним такое, с этим самым проходом?
– О, сэр, с проходом – ничего. Но вы не могли бы пойти и взглянуть сами? Мы не знаем, что и подумать.
Я с недовольным ворчанием отложил книгу, трубку, и поплелся вслед за горничной.
Она провела меня через холл, а затем вверх по лестнице в западную часть дома.
На верхней площадке толпились перепуганные слуги.
– Что все это значит? – спросил я.
– Пожалуйста, сэр, взгляните сами. Мы не знаем.
И горничная указала на стену прохода, где лунный свет, проходя через окно, образовал прямоугольный участок. Ночь была безоблачной, полная луна сияла во всей красе. Окно находилось в восточной части крыши и мы не могли его видеть, но то, что происходило за ним, нам было отчетливо видно благодаря проходившему через него свету, образовывавшему пятно на стене. Это светлое пятно, имевшее вид прямоугольника, отстояло от пола приблизительно на семь футов.
Само окно было размером приблизительно в десять футов, а проход – около четырех футов в ширину. Зачем я все так подробно описываю, сейчас станет понятным.
Окно было разделено на три части деревянными рамами, по четыре стеклянных панели в каждой.
Эти рамы были отчетливо видны в прямоугольнике лунного света на стене прохода. Но я увидел еще кое-что: тень тощей руки, с тонкими длинными пальцами, шарившей по окну, по всей видимости, в поисках защелки, с помощью которой оно открывалось.
Моя первая мысль была о грабителе, пытающемся проникнуть в дом через слуховое окно.
Не теряя времени, я помчался в проход и взглянул на окно, но смог разглядеть только часть его, поскольку, как уже говорилось, оно было расположено достаточно высоко. Там что-то мелькало в лунном свете, напоминающее развевающийся кусок ткани.
Я схватил приставную лестницу и уже было собирался подняться по ней, когда прибежала моя жена. Кто-то из слуг сообщил ей о происходящем, она была сильно встревожена, и вцепилась в меня, говоря, что я ни в коем случае не должен подниматься, не взяв с собой револьвер.