Миляга вышел из резиденции градоначальника и прошествовал к эшафоту. Шел он медленно, словно каждый его шаг был частью какого-то магического ритуала, обряда прекращения жизни.
Стая ворон кружила над площадью, оглашая пространство древним, как сама Вселенная, криком.
— Это хороший знак, отче, очень хороший знак. Они всегда появляются, когда казнят достойного человека. Ты не бойся, они подхватят тебя и вознесут к Всевышнему. А захочешь, так и сам вольешься в их стаю. И над полями, над Тайгом, над Внутренним морем… Ты не бойся, отче, все хорошо. Твой путь уже почти завершен.
Поднявшись по шатким ступеням, Буркс аккуратно, так, чтобы не потревожить, положил Дигра на эшафот. Голова священника свесилась с плахи. Палач аккуратно загнул воротник кожаной куртки приговоренного и отошел на шаг, словно художник, который любуется только что написанным полотном.
— Эта шея создана для секиры! — воскликнул Буркс. — Ты ничего не почувствуешь, отче, уж я тебе обещаю. Скоро ты будешь далеко. Там, где тебя ожидает свет, там, куда ты так стремился.
Не медля более, Буркс взмахнул секирой…
Глава 10Подъедало
Вулли Паркинс, по кличке Подъедало, все время хотел есть, отчего постоянно что-то жевал и, как ни старался, ничего не мог с этим поделать. Карманы его кожаных штанов вечно оттопыривались под тяжестью снеди, ладони лоснились от жира, в волосах порой можно было найти хлебных крошек на целый птичий выводок.
— Эй, Вулли, — непременно поддевал Паркинса какой-нибудь остряк, едва тот появлялся на горизонте, — это не ты сожрал мои мокасины, второй день не могу разыскать?
Если под рукой оказывалась палка или камень, то шутнику приходилось несладко — Паркинс редко давал промах. Но чаще подручные средства отсутствовали, и Вулли довольствовался площадной бранью, искусством извержения которой владел в совершенстве.
Отец Паркинса сгинул в водах Внутреннего моря, когда Вулли едва минуло десять лет, вместе с рыбацкой лодкой и всеми снастями. Паркинсу пришлось помогать матери — кроме него, в семье было еще четверо детей. Именно с тех пор Вулли и терзало постоянное мерзкое, сосущее чувство, которое зовется «голод» и которое он всей душой ненавидел.
Этим утром Подъедало получил увольнительную и первое, что сделал, — зашел в покосившуюся хибарку, где когда-то жил. Теперь дом пустовал: мать умерла несколько лет назад, братья разлетелись по белу свету. Вулли отсчитал от двери четыре шага, наклонился и подцепил половицу.
За доской скрывался сверток. Вулли достал его и вновь водрузил половицу на место. Затем развернул сверток и придирчиво осмотрел его содержимое.
Рогатка, сделанная из гибкой можжевеловой ветки, была излюбленным оружием городской бедноты. Несмотря на неказистый вид, била она исправно: в лесу ею можно было даже подстрелить небольшого зверька или птицу. Правда, человека этим, конечно, не убьешь — а потому к подобной приспособе в карманах отребья городская стража относилась с безразличием.
Подъедало порылся в кармане, извлек обломок какой-то кости, положил его на кожаную площадку, прикрепленную к бечеве, и выстрелил в стену. Гибкие рога стремительно распрямились, и кость, врезавшись в стену, отрикошетила с такой скоростью, что Вулли едва успел увернуться.
— Может быть, я обжора и увалень, — довольно сказал он, — но пусть только попробуют сказать это вслух!
С чувством выполненного долга Подъедало вышел из дома. Теперь предстояло истратить несколько монет — недельное содержание стражника-новобранца. Немного поразмыслив, Вулли направился к базарной площади. Не идти же, в самом деле, к Максу-мясорубу? Там на все сбережения только и можно, что получить кусок ливерной колбасы.
Под ложечкой предательски посасывало, и Вулли ускорил шаг. Он был уже близок к цели, когда грубый голос окликнул его:
— Эй, толстяк, куда торопишься?
Вулли невольно остановился и вжал голову в плечи. В следующий момент сильная рука рванула его сзади за рукав, и Паркинса развернуло, словно перышко.
Он увидел человека довольно высокого роста с добродушной физиономией, выражение которой совершенно не вязалось с голосом и поведением. Лицо незнакомца показалось Вулли ужасно знакомым. Но где он мог его видеть, как ни старался, припомнить не мог.
— Эй ты! Чего уставился? — надвинулся незнакомец.
«Наверное, рыбак с побережья, — предположил Подъедало, — они никогда не утруждали себя хорошими манерами».
Словно прочитав его мысли, незнакомец сказал:
— Слышь, малый, у меня здесь груз рыбы. Поможешь продать, пока не залежался, — пятая часть барыша твоя. Ну как, по рукам?
«Что ж, — решил Вулли, — монеты еще никому не повредили». Предложение выглядело соблазнительным, и если бы оно прозвучало из других уст, Вулли не раздумывал бы ни мгновения. Однако сейчас что-то удерживало его от заключение сделки: толстяк ощущал странное беспокойство, даже голод заметно отступил.
— Для начала я хотел бы узнать ваше имя, милорд, — как можно более солидно сказал Вулли. — И было бы неплохо увидеть товар.
— Милорд? — осклабился незнакомец. — Ты меня еще калиннским королем назови! А имя мое — Чак. Что до товара, так он неподалеку, у кладбища. Телега, запряженная парой кау, а на ней — рыбы видимо-невидимо.
«Телега у кладбища… — засомневался Вулли. — Что-то здесь не так. Кто же оставляет товар у кладбищенской ограды, враз нищие и бродяги растащат. Пойду-ка я по добру по здоров…»
— Покорно благодарим, — сказал Паркинс, — только ничего не выйдет. Я внезапно вспомнил, что у меня есть одно неотложное дело. Так что позвольте откланяться.
— Какое еще дело? — воскликнул Чак. — Четвертая часть твоя — и по рукам! Что скажешь?
Чем дольше Вулли говорил с незнакомцем, тем больше его пробивала дрожь. Уж очень старался Чак, уж очень хотел, чтобы юноша отправился с ним. А мало ли в лесах лихих людей? Выйдут из Тайга в Нагрокалис подкормиться — и обратно. Только трупы потом находят. Вулли украдкой взглянул на незнакомца и обмер: тот как две капли воды походил на купца, зарезанного прошлой ночью. Чертовщина какая-то!
— Не пойду, и точка, — сказал Вулли. — Вы идете своей дорогой, а у меня — своя. И нам, я глубоко в этом убежден, не по пути.
— Дело твое, парень, — процедил Чак, — только знай: ты совершаешь большую ошибку.
Вулли развернулся и пошел прочь — вернее, собрался пойти. Сделав шагов десять, он почувствовал, как что-то настойчиво поворачивает его назад. Будто тянут за тонкую жилу, наподобие той, что используют в рыбачьих артелях для промысла огромного морского тунца, достигающего в длину до пяти локтей. И толстяк вернулся.
— Ну, вот и молодец, — сказал Чак. — Ты не пожалеешь, парень, что пошел со мной. Уж я тебе обещаю.
— Я не пожалею, что пошел с вами, — как во сне повторил Вулли, — я не пожалею…
Паркинс не хотел идти. Каждая клетка его тела кричала: не делай этого! Наплюй на барыши и беги отсюда! Беги что есть мочи, как в детстве, когда вожделенный яблоневый сад вдруг ощетинивался сторожами с арбалетами.
Но какая-то странная сила вынуждала его подчиниться. В глубине сознания возникла мысль, чужая и холодная: «А он славный малый, этот Чак». Мысль пульсировала и расширялась. Наконец, она вытеснила все другие, и Вулли поверил, что страхи его напрасны, — точнее, был вынужден поверить.
Они пошли по направлению к окраине, туда, где находилось городское кладбище. Паркинс чувствовал, что проваливается в бездну, в какую-то бесконечную черную нору. Но сопротивляться не было сил.
Поравнявшись с покосившейся оградой, незнакомец остановился и втянул ноздрями воздух, словно лорс, ищущий запах хозяина.
— Славный будет денек, паря, — сказал Чак и хлопнул Вулли по плечу. — Ох, и славный.
— Денек будет славный… — механически повторил Паркинс.
Ветер, дувший со стороны кладбища, доносил запах свежей земли и тлена. Мало того, он доносил и звуки. Жуткие звуки, от которых кровь застывала в жилах.
— Наши встают, — ухмыльнулся Чак, — скоро ты их увидишь, паря. Славные ребята, только вот осталось от них маловато. Свежая кровь требуется…
Вулли слышал отвратительный скрип и скрежет, то и дело прерываемый сатанинским хохотом. С треском разлетались доски, стонали, выворачиваемые из земли, камни.
Чак еще раз втянул воздух и, видимо, убедившись, что все идет по заранее намеченному плану, осклабился:
— Успели!
К кладбищенской ограде невероятно медленно двигалась странная процессия. Возглавлял ее некто в черном саване, который был местами изъеден червями, местами истлел, но все еще являл миру величие золотого узора, пущенного рукой умелого мастера. Вслед за головой процессии двигались существа в одеждах попроще. Собственно, и одеждой-то это назвать было нельзя — гнилое разноцветное тряпье, едва прикрывающее не менее гнилую и не менее разноцветную из-за трупных пятен плоть.
— Ты думал, это все сказки? — не унимался Чак, — ан нет. Мои хозяева нашли способ использовать мертвые оболочки. Совсем недавно, но нашли. Загружают в мертвяков какое-нибудь сознание вперемешку с жизненной силой — и айда… Никакой мистики — одна чистая наука. Только вот беда: жизненной силы этой хватает не надолго. Слишком уж быстро расходуется. Повывертывались из могил — устали, сделали три шага — устали… Но это лишь до того, как крови живой напьются. Вот выпьют тебя и воспрянут — жаль, ты этого не увидишь.
Голос купца дрожал — похоже, ему и самому не нравилась его миссия, он жутко боялся оживших трупов и непрерывно говорил, чтобы хоть немного избавиться от ужаса.
Тем временем, процессия доползла до ограды, вывернула ее из земли и зазмеилась к Чаку.
— Ну вот, паря, пришел твой смертный час, — молитвенно сложил руки Чак, — упокой, Господи, душу раба твоего. Ату его, ребята!
Однако, мертвяки имели свое мнение. Чак был на целую голову выше Подъедала и чуть не на два локтя шире в плечах. А значит, в нем помещалось куда больше свежей, теплой, соленой крови, которая так им была необходима.