«А ну, пошли!» — мысленно рявкнул Солайтер, и мгновением позже небо очистилось и засияло.
И оно было бирюзового цвета, высокое, недостижимое. Оно манило, притягивало, зачаровывало. «Если бы у меня были крылья, — тоскливо подумал Солайтер. — Странно, почему я не могу вырастить крылья, подобно тому, как вырастил эти щупальца?»
С незапамятных времен моллюск умел изменять свое тело. Впрочем, еще раньше он научился подманивать к озеру живых существ, чтобы питаться ими. И если олени и медведи были всего лишь вкусны, то из разумов множества поглощенных им людей Солайтер узнал, что существуют любовь и ненависть, прошлое и будущее, существуют неведомые края за пределами озера. Он заразился от двуногих любопытством, желанием познавать неизвестное. Он обрел от них понятия Добра и Зла. Правда, как он узнал из тысяч разумов, двуногие сами не могли разобраться, что это такое. В незапамятные времена люди считали: сжигать себе подобных на кострах — благое дело, если эти «подобные» чем-то отличаются от основной массы. А потом считали невозможным наказывать даже самых отъявленных мерзавцев, убийц и прочих преступников. Потом сочли возможным убивать тех, кто не соглашался с правом выродков на полноценную жизнь. В общем-то, все, что привело к Злу, считалось Добром.
Впрочем, для себя он очень быстро смог различить Добро и Зло. Зло — это когда он не способен передвигаться, защищаться или когда начинает болеть. Добро — это когда он сыт и здоров. Борясь со Злом, моллюск сумел вырастить себе конечности. Он даже научился создавать тот или иной хирургический инструмент из собственной плоти.
Так он врачевал себя, а однажды смог излечить явившегося к озеру на его зов больного человека. И так возгордился успехом, что отпустил двуногого, съев лишь его скакуна.
Но крылья… Он, конечно, пробовал, но добился лишь того, что однажды чуть не переломал себе тело. Резко взмыв над водной гладью, он промчался локтей на сто, до самого берега, а потом… Связки и сухожилия не выдержали веса массивного туловища, и Солайтер рухнул, словно камень, скатившийся с обрыва… С тех пор он оставил все попытки.
Не обращая внимания на хруст под собой, Солайтер повалился на бок, выгнул голову и впился взглядом в небесную синь. Моллюск чувствовал себя маленькой и ничтожной букашкой. Минуют тысячелетия, и он, Солайтер, уйдет в небытие. Зарастут травой груды костей; быть может, и озеро, его дом, превратится в пересохшую лужу. Народятся новые невиданные создания. А небо — небо останется прежним. И ничто не удивит его…
Солайтер немного поворочался, повздыхал, посетовал на судьбу и, опустив голову, затих. Только, когда солнце стало совсем нестерпимым и толстая шкура нагрелась и сморщилась, он вернулся в озеро.
Преломляясь сквозь воду, солнечные лучи разливались золотым сиянием. Казалось, вода превратилась в свет, к которому так стремился моллюск. И Солайтер забыл обо всем в мире. Он кружил и кружил в искристых потоках. И был счастлив, ибо ни одна мысль не тревожила его. А потом…
Потом набежала туча, и свет померк. И моллюск вновь превратился в угрюмого свидетеля, который замечает мысли и деяния каждого живого существа на сотни миль вокруг, который фиксирует каждое биение Времени и способен понудить практически любого из животных, людей или темных мастеров подчиниться своей воле… И не было существа несчастнее его во всей Вселенной.
Великий разумом, он словно цепями прикован к этому болоту. А ему хотелось хоть раз попробовать, каково это: идти по миру, куда глядят глаза; сражаться руками, а не мыслью; почувствовать себя не всесильным, а самым обычным существом. Таким, как все. Одним из многих.
Хоть на несколько лет перестать испытывать одиночество.
Глава 11Побег
Кир летел по извилистым улицам Нагрокалиса. Успеть! Хозяин, его самый лучший в мире хозяин попал в беду. Иногда на пути оказывалась телега — и тогда она разлеталась в щепы. Иногда дорогу загораживал кто-то с перекошенным от злобы лицом, с палицей или палашом наизготовку — и тогда незнакомец с криком ужаса отлетал в сторону.
Успеть! Хозяин попал в беду. Успеть!
Вихрем Кир ворвался на площадь Правосудия, окунаясь в родной, знакомый запах. Так пахнет его бог — бог со странным крестом на шее, бог, которого зовут Рой Дигр.
И бог этот стоял на коленях, а над ним нависал кто-то огромный в красной одежде, в глухом капюшоне, да еще со зловещей секирой, занесенной для удара.
Не раздумывая, Кир испустил боевой клич — а попросту, баохнул что есть мочи — и в один прыжок достиг эшафота. Мгновение — и животное оказалось на деревянном помосте. Еще мгновение — и палач, выронив секиру, полетел вверх тормашками.
Кир наклонился над хозяином и лизнул шершавым языком его лицо. Всем своим видом Кир говорил: вставай, я же пришел спасти тебя, без тебя я пропаду. Казалось, священник почувствовал смятение четвероногого друга. Он застонал и открыл глаза:
— Что ты здесь делаешь?
Кир лизнул ему лицо и потерся правым ухом о щеку — высшее проявление привязанности. Метс поднялся на ноги и осмотрелся. Миляга, скрючившись у самого эшафота, дико выл. У палача было разбито в кровь лицо и, похоже, сломана рука.
«Надо бы его угомонить, а то наемники сбегутся. Странно, что их до сих пор нет», — подумал Рой и с трудом спустился с эшафота.
Подойдя к Миляге, он подобрал секиру и изготовился снести мучителю голову. Но едва тень священника легла на палача, тот испуганно вскинул руку и жалобно заскулил:
— Не убивай, отче, нет за мной вины.
С этими словами он подполз к Дигру и принялся судорожно целовать носки мокасин и что-то канючить. Но это не помогло. Рой оттолкнул Милягу:
— Умри с честью!
— Но я лишь хотел облегчить твои страдания!
— Ну, что ж, в таком случае я облегчу твои!
Мелькнуло стальное лезвие, и голова Миляги отделилась от тела.
— Вот и все, — сказал священник, отводя глаза от кровавого фонтана. — Не люблю я этого, да уж ничего не поделаешь.
Он вскочил на спину Кира. Седла и сбруи, разумеется, не было, но не беда — он вцепился в гриву и обвил крутые бока животного ногами.
На мгновенье Рою представилось, что он не на площади, залитой кровью врага, а посреди бескрайнего луга. И луг этот купается в лунном свете. Ночное! Метс ощущал, как пахнут свежие травы, слышал каждый шорох, каждый всплеск, что доносился с реки, как собственное дыхание, как биение своего сердца. Как же давно это было — в детстве, когда мир представлялся бесконечным волшебством, а добро всегда торжествовало над злом.
— Стоять! — раздался вдруг резкий окрик.
Священник обернулся. Сам градоначальник стоял на пороге с арбалетом в руках. И стрела смотрела прямо в грудь Дигру.
— Куда торопишься, метс? — скривился Бирг. — По-моему, ты кое-что забыл.
— И что же?
— Умереть, — осклабился толстяк.
Зазвенела тетива, но Рой был готов к этому. Он резко качнулся в сторону, прижавшись к боку лорса, потом выпрямился на спине скакуна.
— Теперь моя очередь.
Описав над головой полукруг секирой, киллмен послал оружие во врага. Бросок достиг цели — градоначальник, который не обладал навыками профессионального воина, не успел увернуться. На лице Бирга отразилось удивление — так не должно было случиться! Умереть должен был метс, а не он! Потом правитель упал, несколько раз дернулся и застыл навеки.
— Нам больше здесь делать нечего, — пришпорил священник лорса, — пора выбираться.
Кир помчался в сторону замка — скорее, скорее! Он стремился со всех ног, подгоняемый все тем же желанием, какое обуревало его минуту назад. Но тогда он знал, зачем мчался: он стремился спасти хозяина. А куда его несло сейчас?
Однако скакуну некогда было задумываться над этими вопросами. Он просто мчался со всех ног, унося на спине измученного, потерявшего сознание метса. Одна улица, вторая, третья, поворот к холму. Вот уже впереди видны ворота… Как вдруг торопливость исчезла. Кир остановился, в недоумении глядя вперед, потом сделал несколько неуверенных шагов и, окончательно растерявшись, мысленно воззвал:
«Хозяин! Куда мне бежать, хозяин?!»
— Я? Где я? — призыв верного товарища заставил киллмена открыть глаза. — Куда? Ах да, скачи в замок… Хорошо, что я успел собрать сумки к отъезду. Без снаряжения мы в Тайге пропадем.
Кир, громко баохнув, поднялся на дыбы и вновь помчал по извилистым улицам. Ворвавшись в распахнутые ворота замка, он подбежал к покоям хозяина, одним ударом лап выбил дверь, зацепил рогами поставленную у порога чересседельную сумку и одним рывком перекинул ее себе на спину.
— Подожди… — Священник сполз с его спины, шагнул внутрь и взял со стола так и не заинтересовавший новоявленных слуг Нечистого нагрудный крест, после чего извлек из-под кровати боевую секиру. — Теперь все. Можно бежать.
В это самое время на далеком острове Смерти мастер С’тана в ярости колотил кулаками по пульту перед магическим экраном:
— Где она?! Где?!
Всего пару часов назад он привел к замку этого несчастного Вулли, позволив ему выпустить лорса. И тогда Книга Пророков все еще лежала на своем месте. Где же она сейчас?
Правитель Голубого Круга снова прильнул к экрану… Да, никаких сомнений. Ментальные метки перед хранилищем погасли, излучающий ужас кристалл в подземелье не подавал более никаких признаков существования. Всего пара часов — и кто-то уже успел похитить сокровище, к которому он подбирался несколько лет!
С’тана испытал нечто вроде страха. Чувство это было ему почти приятно. Оно пьянило, заставляло забыть о мелких повседневных заботах — о планах расширения своих владений, об оценке донесений лазутчиков, об исследованиях, которые отнимали почти все время в промежутке от рассвета до заката. Страх всего лишь взбодрил кровь, заставив холодное сердце биться чуть быстрее.
Итак, убедившись, что священника не удастся превратить в своего слугу, мастер решил пожертвовать двумя туповатыми палачами. Если враг не сдается — его следует использовать вопреки ег