тал.
Кое-где из земли показывались ростки, но были они какие-то мягкие, никчемные — едва достигнув пол-локтя в вышину, опадали и стелились по земле. Поле затратило слишком много сил на предыдущую битву.
Примерно через час отряд пересек Мертвую Пустошь. И на сей раз почти без приключений — если не считать разодранных штанин и сочащихся кровью лап.
Море подступало чуть не к самой осоке. Волны с глухим рокотом набегали на мелкий и серый, точно пепел, песок.
Берег устилали раковины. Их было так много, будто кто-то выложил ими берег специально, превратив в подобие мостовой. Они хрустели под ногами и рассыпались в мелкую крошку, временами болезненно покалывая брейнерам лапы. Однако путники, избегая ступать на край поросшего осокой поля, все-таки предпочли ракушки и пошли почти по самой кромке воды.
Спрут почувствовал добычу почти сразу. Компания еще только вышла на берег, а морской охотник уже знал: жертва сама идет к нему в щупальца. Он редко выбирался из своей прибрежной пещеры, большую часть жизни проводя в спячке, из которой выходил лишь на время брачных игр, да когда подводило брюхо от голода. Но сейчас, когда теплое мясо словно само просилось к нему в живот, имело смысл хорошенько пошевелиться.
Бочком, бочком Большой Коготь вывернулся из укрытия и поплыл. Двигался он быстро, отталкиваясь от воды одновременно всеми двадцатью щупальцами. Очень скоро он добрался до берега.
Небольшой заплыв освежил его, прогнав остатки сна. Правда, в крохотном сознании спрута возникло противное и чересчур привязчивое ощущение, будто кто-то забрался внутрь и пялится на подводный мир через его глаза.
Большой Коготь выбрался на берег на некотором расстоянии от добычи. Его будущие жертвы шли медленно и спокойно — похоже, ничего не подозревали. Морской охотник торопливо вырыл щупальцами в песке яму и залег в нее. Со стороны он был практически незаметен — точно камень, забросанный песком. Волны прибоя то и дело накатывали на спрута, обдавая пенными брызгами.
Он весь обратился в обоняние и слух. Спрут чувствовал, как приближается добыча. Аппетит в нем разгорался все сильнее. Скоро, очень скоро Большой Коготь вопьется клыками в нежное мясо. Сухопутные твари всегда отличались более мягким мясом по сравнению с обитателями холодных глубин.
Коготь ждал. Уж что-что, а это он умел. Часами он мог просиживать в засаде в ожидании косяка окуней или ламантины.
Он обладал воистину бесконечным терпением. И эта охота казалась ему детской забавой. Вот сейчас поравняется с ним первая жертва, и он стремительно выскочит из засады.
Легкие-жабры нервно раздувались. Малое сердце бешено колотилось, но второе — большое — отмеряло уверенный ритм. И это хороший знак. Его тело было сильно и здорово, как никогда.
Пора! Первый путник поравнялся с укрытием. Коготь набрал побольше воздуха и оттого раздулся, как рыба-шар. И распрямил щупальца. Подняв фонтан брызг, разбрасывая во все стороны мелкий морской песок, спрут подлетел локтя на три к жертве и шлепнулся прямо у нее на пути.
Однако шедший первым киллмен не растерялся. Сверкнул палаш, и два жгутовидных отростка упали на песок. Священник устремился в атаку. Ужасное оружие разило с холодной яростью. Каждый удар находил цель, а прочная, остро отточенная сталь легко рассекала бескостное тело.
Вскоре Коготь уже истекал кровью. Он начал понимать, что проигрывает, но не сдавался, пытаясь зацепить бешеного двуногого своими острыми когтями. Один хороший бросок — и человек, насаженный на толстое кривое острие, отправится к нему в пасть. И пусть беснуется там, если сможет! Но ничего не выходило. Любой выпад встречался точным ударом, и щупальца одно за другим оставались извиваться на берегу.
Внезапно послышался громкий плевок — по ракушкам потекла едкая черная масса, а Коготь попятился. Подобная тактика не раз спасала ему жизнь — но на суше проклятая краска не смогла превратиться в прикрывающую отступление густую завесу. Преследователь кинулся за ним, мелькнула стальная молния, и свет вокруг померк. Последнее, что услышал Коготь, были слова:
— Ну, вот и рыбу ловить не надо.
Кизр остался очень доволен поведением господина. Тот добыл много вкусного мяса. Очень много вкусного мяса. Брейнер поднял одно из обрубленных щупалец и с явным удовольствием облизал. На морде «мишки» выразилось неземное блаженство, шкура сделалась ярко-розовой. Зажмурив глаза, шаман впился в мясо. Он громко чавкал, урчал и приговаривал: «Хор-рошее мясо… вкусное мясо…».
Шептун исходил слюной, но не смел присоединиться к трапезе. Он вертелся вокруг и с жалобной миной смотрел на шамана. Ждал, пока тот соблаговолит пригласить его.
Но Кизр был слишком занят. Расправившись с первым отростком, он принялся за второй, потом за третий — и так до тех пор, пока не сожрал все щупальца. На Шептуна было тяжко смотреть. Наконец Кизр сыто икнул и, осоловело посмотрев на помощника, мотнул головой.
Шептун не заставил себя упрашивать. Он бросился на изрубленное тело и принялся отрывать от него куски. Туша спрута была покрыта сероватой слизью, но Шептуна это ничуть не смущало — с утробным урчанием он отправлял один кусок за другим в пасть.
Священник с улыбкой наблюдал за этим пиршеством и думал о том, как далеко все же ушло человечество от первобытных предков. «Вообще-то, не загони человек свои первобытные желания в бездонную пропасть подсознания, может, и Смерти бы не случилось. Ну, ели бы друг дружку, велика беда! Насытятся — остановятся. Природа мудра. А мы обуздали ее, мы стали чем-то отличным от того, какими были созданы. Стали размышлять о грехе, о Боге, о Вере. И эти же размышления нас и погубили в конечном счете. Убивать начали не для еды — а потому без счета…»
Тем временем, Шептун выел в теле спрута глубокую ямку и извлек самое вкусное: мозг. Мозг был не обычным — не та студенистая масса, готовая превратиться в мерзкие ошметки при первом прикосновении, — а похожим на твердый, покрытый искусной резьбой, камень. Брейнер уже собирался запихнуть его в пасть, когда метс его одернул:
— Ну-ка, постой!
Шептун с сожалением протянул мозг Рою:
— Пр-рости, господин. Конечно же, он пр-ринадлежит тебе!
Кизр отвесил помощнику звучный подзатыльник:
— Еще р-раз… — И обратился к Дигру: — Пр-рости меня, господин, это мой пр-ромах!
Священник поморщился. История повторялась.
— Я вовсе не собираюсь его есть.
— Тогда что? — удивился Кизр.
Вместо ответа киллмен взял мозг и сильно встряхнул. Масса оказалась на удивление плотной — словно каменная. Дигр стиснул пальцы — лишь небольшая вмятина образовалась на серой поверхности.
— Дай-ка мне вон ту раковину.
Шаман поднял расколотую крупную ракушку. Скол образовывал острый выступ и вполне мог использоваться в качестве шила.
Священник примерился и, ловко вдавив «шило», сделал круговое движение. Из лунки брызнула желтоватая жижа, вокруг потек неприятный, едкий запах. Расковыряв изрядную дырку, киллмен просунул в нее палец и принялся что-то нащупывать.
— Так я и знал!
Дигр вытащил палец. Мерзкая вонючая слизь стекала с ногтя, крупными каплями шлепалась наземь и медленно ползла в сторону воды. На лице киллмена отражалось отчаяние.
— Что случилось, господин?
Метс недобро посмотрел на спутников, видимо, прикидывая: сказать всю правду или повременить, — и поняв, что деваться некуда, выпалил:
— Плохи дела! Похоже, нас обнаружили!
— Но здесь же никого нет, — возразил Кизр, — конечно, если не считать осоку.
— Ты видишь эту дрянь? — Священник указал на слизистый ручеек, змеящийся к воде. — Так вот, это не что иное, как «сыворотка подчинения». Я эту гадость ни с чем не спутаю! Сколько лемутов ни препарировал — у всех одно и то же — не мозг, а камень, и внутри — эта пакость. Можешь не сомневаться, за нами уже выслана погоня. Может, спрут и не служил Нечистому, много беглых тварей, порожденных его слугами, шастает по миру.
Брейнеры слушали угрюмо, нехорошо таращили глаза — чуяли беду. Но роптать не решались. Шаман только угрюмо покряхтывал.
— Ты хочешь сказать, господин, — не выдержал наконец он, — что мы попали в ловушку?
— Да. Наверняка за сознанием спрута кто-то приглядывал. С’тана ведь знал, что мы идем в эту сторону, и, наверняка, использовал все возможности для слежки.
— И что же будем делать, господин? — с опаской оглянулся Кизр по сторонам.
— Или отступать на поле осоки, или готовиться к схватке.
Трава неподалеку зашелестела, словно приглашая путников в свои объятия, но снова оказаться во власти вампира никому не захотелось. Шептун подошел к самой воде, наклонился и, зачерпнув пригоршню, опрокинул на макушку. И так раз десять.
— Что он делает? — удивился метс.
— В бой с чистой шкур-рой идти надобно. — Шаман встал рядом с помощником и тоже начал «готовиться».
Очень скоро на горизонте замаячила темная точка, быстро выросшая в остроносый профиль — корабль адептов Нечистого, закованный в броню и движимый колдовскими силами, стремительно приближался.
Тем временем Паркинс-вутья, усыпленный гумой, увидел что-то невероятно приятное. Детина расплылся в блаженной улыбке, зачмокал губами:
— Ну, иди ко мне, птичка!
И двинулся на священника, широко распахнув объятья. По тому, как вздыбились порты молодца, Дигр понял, что намерения у того самые пакостные. Рой извернулся, проскочил под мышкой у прелюбодея и, оказавшись у него за спиной, резко ударил под колено.
Подъедало все с той же блаженной улыбкой повалился на землю. Должно быть, гума была к тому же хорошим обезболивающим средством.
— О, какая ты горячая, — томно прошептал Вулли и пополз к священнику.
Киллмен попятился. Он испытал многое за свою непростую жизнь. Два раза горел, четыре раза тонул, несчетное количество раз в метса вонзали копья, метали стрелы, на него бросались с кулаками и опускали палаши. Но никто и никогда не покушался на его честь!