Луи, увидев подходящего Ревуна сделал единственное, что только оставалось калеке: он опустился на колени, моля о пощаде.
Однако интересовало ли его самого хоть раз мнение истошно крякающей утки, которую он собирался зажарить для гостей? Ревун, сгребя его за волосы, поднял бывшего кабатчика в воздух, перехватил другой рукой под ногу, поднес живот ко рту и с жадным чавканьем вгрызся в тело, добираясь до самого вкусного — до печени.
Наблюдавший за всем этим юнга, побелев от страха, перестал дышать и прижал руки к сердцу, надеясь хоть как-то заглушить слишком громкий стук. Он знал, что взрослые пираты всегда богаты, всегда веселятся, ими восхищаются женщины и низко кланяются кабатчики, выбирая самые вкусные из блюд и самые дорогие из вин. Что постарев, пираты покупают себе большие дома, нанимают множество слуг, ухаживающих за ними днем и ночью и проводят вечера, покачиваясь в кресле-качалке и любуясь предзакатным морем.
То что честный, благородный и веселый пират может закончить жизнь, упокоившись в брюхе грязной и вонючей обезьяны, в его разуме никак не укладывалось. Как же тогда кресло-качалка, слуги и большой кусок жаркого каждый день?
Один из Ревунов, обглодав костяшку, откинул ее в сторону, почесал подмышкой, посмотрел в одну сторону, в другую, поднял морду к небу. Юнга, испуганно вскрикнув, шарахнулся назад и присел в бочке, надеясь, что его не заметили. Однако, когда он через некоторое время осторожно выглянул через край, обезьяна, карабкаясь со скоростью, которой позавидовал бы любой из моряков, поднималась по вантам.
— Господи… — в эту минуту паренек почему-то вспомнил именно о Боге, а не о Нечистом, испокон веков покровительствовавшим искателям приключений. — Господи, помоги…
До поднимающегося Ревуна оставалось всего ничего, и юнга, вскочив на край бочки, со всех сил оттолкнулся, надеясь долететь до катящихся внизу волн и скрыться среди них от жестоких врагов. До края борта он не долетел всего половину шага… и на корабле, привязанном девятью веревками к корме крейсера, не осталось ни единого живого человека.
Между тем в рубке корабля мастер Голубого Круга метался перед приборами, судорожно пытаясь понять причину отказа почти всех механизмов. Он принимался крутить рукояти, давил кнопки, он обшаривал трюмы корабля ментальным щупом. Пользы не приносило ни то, ни другое. Рукояти и кнопки не запускали никаких систем, а в зале управляющего кристалла в груде мелких осколков лежали без сознания живые, но избитые до полусмерти брейнеры. Увидеть повреждения их глазами С’тана не мог, а все лемуты находились на палубе.
Дигр с усмешкой наблюдал за его стараниями. Пару раз он даже делал попытку подкрасться к своему врагу, но в голове тут же начинало звучать уже знакомое предупреждающее пощелкивание:
«Подожди, не трогай его!»
«Почему?! Сейчас хорошая возможность свернуть ему шею.»
«Он отобьется, и ты не увидишь всего того, что я сотворил, — Солайтер весело защелкал, — и не узнаешь того, чего тебе так хочется».
«Мне хочется его убить…» — Киллмен сделал еще одну попытку приблизиться к мастеру.
«Нет, тебе хочется узнать, каким образом Голубой Круг захватил прибрежные города.»
При последних словах священник остановился:
«Ты знаешь, как это произошло?»
«Это знает С’тана», — насмешливо ответил Солайтер.
Тем временем мастер Голубого Круга наконец признал свое поражение в схватке с приборами, толкнул дверь рубки и вышел на свет, едва не поскользнувшись в обширной луже крови. Палубу устилали мертвые тела, со всех сторон звенело железо, доносились звериные крики радости и боли.
На корме Волосатые Ревуны уже возвращались с разоренного пиратского корабля. Со стороны носа лемуты еще не успели отбить атаку, но пираты явно отступали.
Вмиг оценив обстановку, С’тана быстро поднялся на крышу рубки, огляделся: море вокруг застилали паруса десятка пиратских кораблей, спешащих на сближение. У самых их бортов сверкали обнаженные клинки абордажных отрядов. На крейсер Голубого Круга напали пираты! И, судя по всему, собирались продолжить атаку.
На этот раз темный мастер не испытал даже приятного возбуждения от покалывающего сердце страха.
— Они сошли с ума, — удивленно качнул он головой, полуприкрыл глаза и положил ладонь на свисающий с шеи амулет.
Из горла его вырвался хрип, словно от натуги, адепт Нечистого медленно повел лицом по кругу, и там, куда падал его прищуренный взгляд, картина разительно преображалась. Баллисты начинали беспорядочно метать горшки с горящим маслом, корабли шарахались из стороны в сторону, сталкиваясь между собой, проламывая борта и обрывая такелаж. Кое-где метательные снаряды попали в цель, и на деревянных палубах вспыхнул пожар, но тушить его оказалось некому — разозленные люди вступали между собой в яростные схватки.
С’тана повел взглядом в обратную сторону, и все те суда, которых миновали горшки с пылающим маслом или таранные удары соседей, сами повернули к образовавшимся поблизости свалкам, заваливаясь с борта на борт, путаясь своими мачтами в вантах соседей.
Немного времени — и могучая эскадра практически перестала существовать, сладострастно добивая самое себя.
Дигр, вышедший на палубу следом за адептом, судорожно сглотнул от увиденного и схватился рукой за косяк двери.
«Это я, я сделал, — с детской радостью восторженно защелкал Солайтер. — Все благодаря мне».
«Ты заставил пиратов напасть на крейсер Нечистого?» — не поверил священник.
«Больше, — с гордостью поправил неведомый собеседник. — Намного больше. Но никого ничему не заставлял. Только чуть-чуть подправил. Заставил С’тану бояться тебя чуть-чуть побольше, и он сам поднялся на корабль и лично помчался в погоню. Немного уменьшил страх пиратов перед темным мастером, и они сами решили ограбить этот крейсер. Добавил немного храбрости главному Ревуну, надоумил его солдат усомниться в его храбрости, и они устроили поединок с твоим медведем, а потом перебрались продолжать его возле управляющего кристалла… — Солайтер опять весело защелкал. — Я даже не вмешивался, они его сами сломали».
— Великий Господь, — перекрестился киллмен.
Наверное, ему следовало радоваться — но зрелище того, как некое далекое существо смеха ради столкнуло в смертельной схватке тысячи людей, вызвало у него ужас. Сегодня он помогает Аббатствам, завтра захочет повеселиться со священниками… Что тогда? Разрушенные города, сожженные монастыри, груда мертвых тел — и никто так и не поймет, чего ради все началось?
На крыше рубки С’тана громко перевел дух, созерцая дело рук своих: множество пылающих вокруг крейсера кораблей, сцепившиеся в абордажной схватке недавние союзники.
И все, что только потребовалось для победы, — это несколько точных мысленных импульсов в разумы снайперов, рулевых, капитанов, волна беспричинной ярости, брошенная в сознание и без того готовых к бою пиратов.
Воистину, у неизменных друзей острова Манун помутился разум: неужели они, прекрасно зная силу адептов Нечистого, не понимали, чем кончится это бессмысленное нападение? Почему…
Правитель Голубого Круга судорожно схватился за амулет, протянул перед собой свободную руку, внезапно уловив уже знакомый ментальный щуп, что постоянно ощущался то тут, то там вокруг острова, — призрак чужого разума, оставивший свой след в сознаниях гибнущих людей. Значит, все это не просто так?
— Но кто же ты, кто? Явись, — со злобой пробормотал себе под нос мастер, вызывая неведомого врага. — Выйди на честный поединок, если хочешь войны.
В голове священника послышалось насмешливое пощелкивание:
«Так тебе интересны секреты С’таны, киллмен? Тогда иди в его разум, я приоткрою тебе узкую щелочку.»
Дигр мгновенно стряхнул с себя все печальные думы и сосредоточился на прощупывании памяти адепта тьмы. Он прекрасно понимал: другого такого шанса не представится.
Сознание правителя Голубого Круга пронизывал холод. В нем почти не ощущались обычные человеческие эмоции — их полностью вытеснили жажда власти и искренняя преданность Нечистому. Основные чувства переплетались настолько, что трудно было понять, служит С’тана темным силам, чтобы добиться власти, или стремится к власти, чтобы лучше служить своей вере.
Отсюда, из низших, чувственных пластов Дигр и начал пробираться наверх, к самым поздним воспоминаниям.
Сливаясь с сознанием мастера, священник понял, что никакого детства, никакой молодости у того не было. Во всяком случае, ничего подобного в его памяти не отражалось.
Там сохранились только пытки, новорожденные лемуты, расчлененные тела. Причем жертвами пыток и убийств в основном оказывались не люди, а именно юные глитики и ревунчики. Имелось несколько воспоминаний о войнах, в которых С’тана командовал крупным отрядом Псов Скорби, а потом опять — опыты, опыты, опыты, причем навязчивой манией проглядывала одна мысль: лемуты должны уметь говорить! В этом таилась какая-то огромная, невероятная возможность.
Первый из говорящих лемутов стал самым ярким из воспоминаний. Киллмен различил его в подробностях: уродливый, скособоченный, коротколапый глит. Потом опять война, вспышка радости от принятия поста правителя Голубого Круга, снова опыты — на этот раз большинством жертв были люди, от девушек и детей до глубоких стариков и сильных воинов. Их головы испепелялись на глазах, бегали одетые в рясы адепты, а самого С’тану переполняла ярость.
Огромные машины непонятного назначения и самых причудливых форм, ковыряющиеся в них мастера — по необходимости одетые не в привычные балахоны, а в куртки с короткими рукавами, — выращенные в подземных лабораториях драгоценные кристаллы, погружаемые в железные внутренности кораблей и механизмов.
И снова удача — хлопающий глазами лысоватый толстяк, в растерянности пытающийся перегрызть лежащий на столе осиновый крест.
Воспоминания стали более подробными, и священник начал понимать, что метсианские селения вовсе не обязательно завоевывать силой — достаточно внедрить в сознания руководителей воинских отрядов и правительства другие личности. Например — специально выведенных для этого лемутов.