В этом свитке Пустоты изложен Путь хэйхо школы Нитэн Итирю; значение [иероглифа] ку (пустота) – отсутствие всех вещей; ку – это то, чего нельзя узнать. Разумеется, ку – это пустота. Зная то, что есть, узнаешь то, чего нет, – это и есть ку. [Простые люди] в этом мире, увидав что-либо непонятное и не будучи в состоянии его опознать, называют это ку, однако это не есть истинное ку, они ошибаются. Так же и на этом Пути хэйхо, если отправлять [требуемое] на Пути, как буси (воин), но не знать воинских законов, – это не ку; это всевозможные заблуждения, из-за которых хотя и говорят – это ку, но это не истинное ку. Буси правильно воспринимает Путь хэйхо, обретает умение в прочих воинских искусствах, знает, как отправлять Путь, ни в чем не ошибаясь и не допуская искажений в душе, не ленясь никогда – ни утром, ни вечером, совершенствуя дух и разум, оттачивая зрение и интуицию, никогда не хмурясь, всегда разгоняя облака заблуждений, – поэтому он знает, что есть истинное ку. Тот же, кому неизвестен Истинный Путь – будь он сторонником Закона Будды или каких других учений мира, думает, что именно его Путь и есть правильный; однако, если посмотреть на это хорошенько, с сознанием неискривленного Пути, в свете того, что действительно происходит в мире, [увидишь, что все это – ] отклонение от Истинного Пути по причинам извращенности сознания и от неверных взглядов. Овладев таковым сознанием, будучи прямым [в намерениях], на Пути истинного духа, свободно («широко») отправляй хэйхо; понимай все правильно, отчетливо и широко, сделай ку своим путе[водителем], а Путь рассматривай как ку.
Философия пустоты, изложенная в этом свитке, такова. Пустота – это особая искренность, позволяющая видеть, в какой момент вещи открываются в своей подлинности, и в какой момент вещи были или будут неподлинными. Пустота позволяет открыть ложность в себе, понять, в какой момент твоя душа исказилась ложными образами или намерениями. Пустота создает особый момент умений, когда ты понимаешь, что именно сейчас твоя душа – чистое зеркало, отражающее истину. Пустота противостоит всякой выдумке, но и всякому слишком сухо понятому закону, потому что такое понимание всегда мирское, всегда имеет в виду угождение людям, а не истине. Тогда как Пустота настоящего пути, который готовится со всей искренностью, со всей Пустотой честности, чужда всякому угождению и притворству. Она и есть высшее умение – умение быть на Пути, уже встать на него, посвящая себя Пути, на который ты уже встал. Это посвящение, чуждое всякой позы, оно просто и есть твоя единственная реальность.
В ку есть добро и нет зла; есть мудрость, есть достоинства, есть Путь; сердце (сознание) есть ку.
Дайдодзи Юдзан (Сигэскэ)Сборник наставлений на воинском пути(Будо сёсин-сю)
Глава 1
Вступление
Тот, кто является самураем, прежде всего должен держать в уме – днем и ночью, с утра, когда он берет свои палочки, чтобы съесть новогодний завтрак, и до ночи старого года, когда он оплачивает все годовые расходы, – тот факт, что ему предстоит умереть. Это главное его занятие. Если он будет всегда помнить об этом, то сумеет прожить в соответствии с Путями Преданности и Сыновней Почтительности, избежит множества зол и искривлений, освободится от болезней и смущений и, более того, насладится долгой жизнью. Он будет также приятным человеком со многими достойными чертами характера. Ибо существование непостоянно, как вечерняя роса и утренний заморозок; особенно же неопределенна жизнь воина, и если он думает, что способен умиротворить себя мыслью о вечном служении своему господину или непрестанной привязанностью к своим родным, [то следует помнить]: вполне может произойти нечто, что заставит его пренебречь долгом в отношении к господину и забыть об обязанностях к своим родителям. Но если он просто решит жить сегодня, не заглядывая в завтра, так что, представ перед господином для получения приказа, он будет считать это своим последним перед ним появлением, а глядя в лица родных, будет чувствовать, что более никогда их не увидит, тогда его долг и привязанность к ним станут полностью искренними, а его сознание – в гармонии с Путями Преданности и Сыновней Почтительности.
Для самурая одной преданности господину или родным недостаточно, потому что обстоятельства могут оказаться сильнее взятых на себя обязательств. Только аскетическая «память смертная» позволяет человеку исполнить обязательства. Ведь когда человек чувствует, что может умереть в ближайшее время, тогда он находит возможности сделать лучшее другим людям, отдать долги, умиротворить людей, проявить себя с лучшей стороны. Он уже ничего не присваивает себе, а всё отдает, и выпрямляет отношения между людьми. Ведь он уже не думает о своем, не имеет своих амбиций, но ему хочется, чтобы люди помирились, чтобы жили прямее и честнее, чтобы и смерть свою встретить спокойнее, а не в волнениях за других.
Если же он не будет сохранять в уме [мысли о] смерти, то станет небрежным и подверженным разбросанности; примется говорить вещи, оскорбительные для других и вызывающие споры, и пусть [сразу] на это и не обратят внимания, все может открыться, а в случае если кто-либо возмутится, возникнет ссора. Затем, если он поедет в места развлечений и удовольствий полюбоваться на виды в людных местах без нужных приготовлений, то может столкнуться с другим таким же большим дураком и затеять ссору еще до того, как осознает это, и даже быть убитым, так что в происшествие будет замешано и имя его господина, а его родители и родственники подвергнутся упрекам.
Вещи, оскорбительные для других – прежде всего, хвастовство и высказывание различных притязаний, что оказывается неприемлемо для чести других самураев. Такой человек, будучи изгнан из круга своих, непременно начинает путешествовать, чтобы развеять скуку одиночества, но в путешествии проявляет худшие черты своего характера. Этот абзац можно было бы счесть кратчайшим обзором приключенческого романа, если бы не заведомая бесчестность всей описываемой ситуации.
И все эти несчастья могут возникнуть оттого, что он забыл о необходимости постоянно держать в мыслях [образ] смерти. Тот же, кто об этом не забывает ни когда говорит сам, ни когда отвечает другим, будет всегда тщательно взвешивать каждое слово, как и подобает самураю, и никогда не ввяжется в бессмысленный спор. Также он никогда не позволит никому затащить себя в неподобающие места, где можно неожиданно попасть в неудобное положение, и поэтому избежит зол и смущений. И высшие, и низшие, когда забывают о смерти, становятся весьма склонными к нездоровым излишествам в пище, сакэ и женщинах, почему и умирают неожиданно рано от болезней почек и раздражения; однако, даже когда они еще живут, их болезненность делает их бесполезными для всех. Те же, кто постоянно держит смерть перед глазами, – сильны и здоровы в молодости, а поскольку они заботятся о своем здоровье и умеренны в еде и питье, избегают путей, [на которых встречаются с] женщинами, будучи воздержанны и скромны во всех делах, то остаются свободными от болезней и проживают долгую и здоровую жизнь.
Неподобающие места – веселые заведения и подобные учреждения, после посещения которых тебя могут начать шантажировать или, чаще, провоцировать на новые споры, хвастовство и неуместные поступки.
Кроме того, тот, кто долго живет в этом мире, может развить [в себе] все виды желаний, а его скупость возрасти так, что он возжелает принадлежащего другим и не будет в силах расстаться со своим добром и станет, по сути, простым торговцем. Если же он будет постоянно глядеть смерти в лицо, то мало привяжется к материальным вещам и не станет культивировать такие «хватательные» и «держательные» свойства, а обретет, как я уже писал выше, прекрасный характер. Говоря же о созерцании смерти, следует вспомнить, как Ёсида Кэнко в Цурэдзурэгуса писал о монахе Синкай, который имел обыкновение сидеть дни напролет, размышляя о своей кончине; несомненно, для затворника – это весьма достойное времяпрепровождение, но отнюдь не для воина. Ибо в этом случае ему пришлось бы отвратиться от своих воинских обязанностей, от пути преданности и сыновнего долга и постоянно быть занятым собственными делами – как частными, так и общественными. Тем не менее, когда только у него появляется свободное время, которое можно провести в спокойной обстановке, ему следует тут же обратиться к вопросу о смерти и тщательно его обдумывать. Разве не записано, что Кусуноки Масасигэ заклинал своего сына Масацура постоянно держать смерть перед глазами? Все это – для наставлений юным самураям.
Ёсида Кэнко (1283?–1352?), писатель, известный прежде всего своим сборником философско-житейских эссе Цурэдзурэгуса (ок. 1330) – «Записки от скуки», содержащим в новеллистической форме многочисленные уроки житейской мудрости.
Образование
Поскольку самураи стоят выше трех остальных классов общества и облечены обязанностями управления, им непременно следует быть хорошо образованными и иметь широкие знания о причинности всех вещей. Однако в период гражданской войны молодой воин уходил на битву в возрасте пятнадцати или шестнадцати лет и поэтому был вынужден начинать свое военное образование лет в двенадцать-тринадцать. Так как у него не было времени, чтобы сесть с книгой или взять в руки кисть, он зачастую был совершенно необразован. Собственно, в те дни было много самураев, не умевших написать и одного китайского иероглифа. Таким образом, то ли от отсутствия у них самих должных наклонностей, то ли от неверных наставлений родителей, в этом направлении ничего не предпринималось, поскольку вся жизнь целиком была посвящена Пути воина. Теперь же, когда в стране воцарился мир, родившиеся в самурайских семьях безразличны к военной тренировке; нет и речи о том, чтобы их принуждали начинать воинскую карьеру в возрасте пятнадцати или шестнадцати лет, подобно воинам прежних дней. Поэтому лет в семь-восемь, когда он еще растет, мальчик должен быть ознакомлен с Четырьмя Книгами и Пятью Классиками, обучен каллиграфии, дабы запомнить написание иероглифов. Затем, когда ему исполнится пятнадцать или шестнадцать, можно начинать практиковаться в стрельбе из лука и верховой езде, а также обучаться прочим воинским искусствам, ибо таков способ воспитания сыновей самурая во времена мира. В этом случае безграмотности нет оправдания, как это было с воинами в период гражданских войн. Также нельзя упрекать в недостатке образованности и самих детей. Все это полностью вина небрежных и незнающих родителей, которые недостаточно привязаны к своим отпрыскам.
Три класса общества – крестьяне, ремесленники и торговцы.
Четыре Книги и Пять Классиков – два свода китайских классических текстов конфуцианства. Первый: «Великое Учение» (Дайгаку), «Срединное Учение» (Тюё), «Беседы и суждения» (Ронго), «Мэнцзы» (Моси). Второй: «Книга Перемен» (Экикё), «Книга Документов» (Сёкё), «Книга Песен» (Сикё), «Книга Обрядов» (Райки), «Вёсны и Осени» (Сюндзю).
Долг перед родителями
Самураю следует основывать свое поведение на верности долгу перед родителями. Каким бы способным, умным, красноречивым и красивым ни был рожден человек, если в нем отсутствует сыновняя почтительность, то он ни к чему не годен. Ибо бусидо – Путь воина – требует от него правильного поведения во всем, поскольку если отсутствует различение вещей, то не будет осознания того, что есть правильно, [а что – нет]. Тот же, кто не знает, что верно, не может быть назван самураем. А тот, кто располагает полным внутренним осознанием, понимает, что родители – причина его существования, а он часть их плоти и крови. И именно склонность преувеличивать ту часть, которой являемся собственно мы, вызывает иногда у нас пренебрежение к части исходной, родительской. Это недостаток различения очередности причины и следствия. Теперь в отправлении сыновнего долга просматриваются две разновидности. Первая – это когда отношение родителя достойное, когда он обучает своих детей с искренней добротой и оставляет им всю свою собственность, включая доход выше среднего, оружие, лошадиную сбрую, домашнюю обстановку, а также устраивает им хорошую свадьбу. Когда такой родитель уходит на покой, нет ничего достойного удивления или похвалы в том, что его дети будут ухаживать за ним и обращаться со всевозможным почтением. Мы бываем очень по-доброму расположены даже к совершенно постороннему человеку, если он наш близкий друг и в чем-то ущемляет себя, чтобы быть нам полезным, – в этом случае и мы делаем для него все, что можем, хотя это иногда и противно нашим интересам. Насколько же более глубокой должна быть привязанность, если речь идет о родителях! Таким образом, сколько бы мы ни делали для них в качестве их детей, мы все равно будем ощущать, что, как бы хорошо мы ни исполняли свой сыновний долг, этого все равно недостаточно. И все это обыденная сыновняя почтительность, в которой нет ничего примечательного. Если же родитель не добр, но стар и капризен, то постоянно нудит, напоминая о том, что все домашнее имущество принадлежит ему, сам не дает детям ничего, но, не думая об ограниченных средствах семьи, постоянно и назойливо требует различную еду, напитки и одежду. И не только это; встречаясь с разными людьми, он обязательно скажет что-то вроде: «Этот мой проклятый сын неблагодарен, так что мне приходится постоянно мириться со всякими неудобствами. Вы даже не можете себе представить, какие неприятности я претерпеваю в старости», разнося этим дурную славу о своих детях среди посторонних. Однако даже такой сварливый родитель должен почитаться как родитель; его плохой характер – ублажаться, а его возрастные немощи прощаться; к ним следует относиться со снисходительностью, не выказывая ни малейшего признака недовольства. Ибо напряжение всех своих сил ради такого родителя и есть настоящая сыновняя почтительность. А самурай, обладающий подобным духом, когда он поступает на службу к господину, глубоко осознаёт Путь преданности и будет выказывать его не только в дни процветания его хозяина, но и тогда, когда для того наступят трудные времена, и не оставит его, когда сотня всадников уменьшится до десятка, а этот десяток – до одного, но будет защищать его до конца, не заботясь о своей жизни при отправлении долга верности. Итак, хотя слова «родитель» и «господин», «почтительное поведение» и «преданность» различны, по значению они совпадают. Есть древнее выражение: «Ищи преданного подчиненного среди почтительных»; неразумно поэтому считать, что если человек непочтителен к своим родителям, то он тем не менее может быть преданным своему господину. Ибо, если кто-либо не способен исполнять свой сыновний долг к родителям, от которых произошел, очень маловероятно, что он будет преданно служить господину, не являющемуся его родным, из чистой благодарности. Поступив на службу, такой непочтительный сын будет порицать всякий недостаток своего хозяина, а когда с чем-либо не согласится, то отбросит всю свою верность и ускользнет в самый критический момент или предаст своего господина, сдавшись противнику. Во все времена были случаи такого бесславного поведения, которого следует с отвращением избегать.
Различение вещей – знание того, что такое хорошо и что такое плохо. Автор связывает это с почтением к родителям: тогда дети и родители разделяют общие ценности, и родители могут передать детям лучшие уроки. Автор требует заботиться и о родителях, имеющих дурной характер, потому что только тогда можно проверить все ценности на практике и передать их своим детям.
Бусидо (путь воина) – этот всем нам известный термин вошел в употребление в конце XVI – начале XVII века и означал любую кодификацию воинского искусства, но также и искусства аристократического поведения.
Обряды самураев
В бусидо есть два разделения и четыре группы. Два первых – это обычное и чрезвычайное, причем обычное подразделяется на две группы: для официальных лиц и солдат, а чрезвычайное – на армию в [мирное время] и в сражения. Что касается группы самураев – официальных лиц, то им следует мыть руки и ноги вечером и утром, а также принимать горячую ванну, поддерживая себя в чистом состоянии. Самурай должен укладывать свои волосы каждое утро и правильно состригать их со лба. Затем, он должен всегда носить одежду, соответствующую случаю, а также, разумеется, два своих меча вместе с веером за поясом. Принимая гостя, ему следует соблюдать этикет в соответствии со своим рангом и избегать пустых разговоров. Даже принимая чашу с рисом или чашку чая, он должен делать это правильно, без замедленности, но и не суетливо. Если он несет службу в месте, которое предоставляет некоторую свободу для отдыха, то ему не следует болтаться бесцельно, но нужно читать и практиковаться в письме, обогащая свою память историями древности и обычаями воинских домов, – короче говоря, вести себя достойно во все времена, дабы его манеры были всегда самурайскими.
Веер – с металлическими спицами и пластинами он был самурайским холодным оружием. Одновременно с помощью жестов он позволял отдавать приказы нижестоящим, тем самым соединяя в себе сингальную систему и специфически «командирское» аристократическое оружие. Веер часто использовался для самообороны: спицы можно было напитать ядом, лезвия сделать отделяющимися (метательными при раскрытии и взмахе веера), были даже слухи о стрелявших порохом веерах китайского производства. Веер позволял обойти любые запреты на ношение или пронос оружия.
Далее идет группа солдат. В ней внимание уделяется упражнениям в фехтовании, с копьем, верховой езде, стрельбе из лука, а также всему прочему, относящемуся к воинским искусствам, что следует глубоко изучать и практиковать так, чтобы все они были дисциплинированны и решительны. В случае если две эти установки для самураев и солдат будут хорошо осмыслены, обычное разделение можно считать полным, каковое и будет представляться всем людям вполне достаточной основой для хорошего воина или чиновника. Но самурай – ответственное лицо в чрезвычайных обстоятельствах, и, когда в стране наступают беспорядки, он должен отставить в сторону свой повседневный образ жизни и служить у своего господина, который превращается в командира, чьи старшие и младшие подчиненные становятся офицерами и солдатами. Тогда все откладывают в сторону свои церемониальные одежды, облекаются в доспехи и берут в руки оружие, чтобы наступать на вражескую территорию; и именно различные способы устраивания дел в подобных кампаниях называются правилами воинского поведения, и это следует знать. Затем идут правила ведения сражений, под которыми подразумевается способ руководства армией, входящей в соприкосновение с силами противника с целью проведения битвы. И в случае, когда все идет по плану, получается победа, а если нет, то поражение. В этом также заключено немало секретов, которые следует [для себя] открыть. Первоклассным же самураем можно назвать того, кто искусен во всех четырех группах этих двух разделений. Имеющие опыт лишь в двух группах обычного могут вполне удовлетворительно исполнять обязанности среднего управляющего, но ни один из тех, кто не разбирается в группах чрезвычайного, не сможет стать командующим или старшим офицером, как, например, моногасира или бугё. Таким образом, очень важно, чтобы все самураи поняли, что им не удастся подняться на высшие посты без глубокого изучения чрезвычайного разделения.
Беспорядки – любое вторжение врагов, приводящее к расстройству дел хозяйства и управления.
Моногасира – высокий офицерский чин у самураев.
Бугё – офицерское звание у самураев, также – титул чиновников эпохи Токугава, выполнявших функцию местных администраторов и судей, будучи как бы комиссарами по местным делам.
Никогда не забывать о наступательном духе
Чрезвычайно важно, чтобы самурай никогда и ни при каких обстоятельствах не лишался наступательного духа. Ибо наша страна отличается от остальных земель тем, что даже последний из людей, крестьян, ремесленников и торговцев, всегда хранит какой-нибудь заржавленный клинок, в чем проявляется воинский дух Великой Японии. Три класса [из вышеуказанных] не являются солдатами по профессии, однако в военных семьях принято, что даже последний самурайский слуга никогда ни на мгновение не расстается с коротким мечом. И уж разумеется, высшее самурайство всегда носит свои перевязи. Некоторые же, самые приверженные, надевают тупой или деревянный меч даже тогда, когда принимают ванну. Если так принято в помещении, то насколько же обязательно, когда кто-либо оставляет его, куда-то отправляясь, поскольку на пути можно встретить пьяницу или другого дурака, который внезапно завяжет ссору. Есть старая поговорка: «Выходя из своих ворот, веди себя так, как если бы в твоем поле зрения находился враг». Таким образом, будучи самураем и нося на поясе меч, человек никогда не должен забывать о духе наступления. В таком случае его сознание будет прочно привязано [к мысли о] смерти. Тот же самурай, который не культивирует подобный агрессивный дух, даже если он и носит на боку меч, есть не кто иной, как крестьянин или торговец в самурайском обличье.
Наступательный дух – умение на любой территории понимать, как взять эту территорию под контроль. Это отличается от поведения крестьянина или торговца, который чувствует себя в зависимости от местных жителей.
Самурай-затворник
С древнейших времен среди самураев существует обычай становиться отшельниками, и действительно, между ними существует много общего. К примеру, среди дзенских монахов есть те, кого называют дзосу и сюдза, – обыкновенные «бритоголовые» того же ранга, что и обычные сподвижники воинского сословия, – простые и обыкновенные солдаты подразделений. За ними следуют танрё и сэйдо, рангом выше, которые в большей или меньшей степени соответствуют мэцукэ (чиновнику тайного надзора) либо капитану охраны или пехотному капитану в среде самураев. Затем, среди затворников есть те, кого называют тёро или осе, и они носят разноцветные одеяния, а в руках посох с хохолком; обычная толпа подчиняется им точно так же, как это бывает в случае с командующим самураями пехоты, либо – шести бугё лучников, имеющих право на собственный штандарт, накидку и жезл, отдающих приказы армиям и командующим в полевых условиях.
Мэцукэ (букв.: глядящие в глаза, то есть производящие допрос или соглядатаи) – цензоры и инспекторы, чиновники сравнительно низкого ранга, выполнявшие функции тайной полиции. Главной их задачей было следить за чиновниками, выявляя коррупцию или измену. Существовали также и тайные агенты оммицу (букв. находящиеся в темноте), то есть ничем не выдававшие свою принадлежность к полиции.
Лишь в сфере учености эти общины затворников значительно превосходят самураев. Причина этого состоит в том, что таков путь обычных монахов – оставлять своих учителей и странствовать по стране от одного монастыря к другому для обучения и ради того, чтобы встретиться со многими выдающимися учеными людьми, а также укрепить свои достоинства, практикуя добродетельность и созерцание. И когда они становятся танрё и сэйдо, или даже тёро и осе, и превращаются в настоятелей великих храмов и монастырей, то ни в малейшей степени не стыдятся продолжать свои ученые занятия и разыскания ради того, чтобы быть достойными для дальнейшего продвижения вверх.
Мне хотелось бы видеть подобное и среди самураев, но даже самый обычный из них, без должности, занятый лишь иногда и имеющий немало свободного времени, получает довольно неплохой доход и хорошо обеспечен всем необходимым для жизни, так что те, кто еще молод, заводят жену и детей, и их единственным занятием бывает утренний и полуденный сон. Они не изучали даже двух групп обычного порядка самураев, а уж тем более не знают ничего о более трудном для понимания чрезвычайном порядке и потому продолжают проводить месяцы и годы своей жизни в праздности, покуда их бороды не седеют, а головы не лысеют. Затем, когда они достигают приемлемого возраста, их назначают на освободившуюся должность, а в случае если им приходится исполнять обязанности цукаибан, или посланника, они немедленно от этого отстраняются, воспользовавшись помощью какого-либо учебного заведения; если же их посылают в какую-то отдаленную провинцию, они приходят в волнение и смущение от необходимости подготовиться к путешествию; когда же им действительно приходится исполнять свои обязанности, они едва в состоянии это делать, всецело полагаясь на инструкции от вышестоящих и заимствуя справочные книги, – такое положение вещей не может быть сочтено долженствующим. Ибо, поскольку обязанности самурая практически все фиксированы, ему следует оценивать их лишь тогда, когда нечего делать, а в случае если он встречает человека со способностями и опытом, нужно оставить бессмысленные разговоры и стараться выспросить у него то, в чем, по его мнению, ему требуется совет. Ему следует ознакомливаться со всеми фактами, собирать и переписывать старые книги и планы, чтобы быть в курсе своих обязанностей в полной мере, и тогда, когда бы и что бы ему ни было приказано сделать, это станет нетрудно. Если же полагаться на старших и коллег в добывании сведений и исполнять обязанности с их помощью, то в случае с обычными людьми это может и сойти, однако иногда, когда происходит нечто необычное, можно не получить никакой поддержки, и тогда – хорошо это или плохо – приходится рассчитывать лишь на свои способности в решении вопроса. А инспектору вооруженных сил приходится знать все о таких вещах, как численность противника, лучшие места для лагеря и расположения войск, преимущества и слабости географического положения и шансы на победу, так что с древних времен эта должность считалась трудной. Тем не менее, если инспектор допустит просчет, дело, вероятнее всего, закончится лишь его позором, тогда как те, кто занимает должности выше командующего пехотой (асигари таисё), держат в руках командирский жезл и непосредственно распоряжаются войсками, отвечают за жизни всех людей в своих армиях. Поэтому самое недостойное – принижать эти важные командные посты, важничая причастностью к ним, но не располагая в то же время нужными знаниями или способностями.
Цукаибан – одно из младших офицерских званий, курьер, обеспечивающий связь между боевыми подразделениями.
Переписывать старые книги – то есть поддерживать архив, где есть необходимая статистика по своей земле. Тогда как инспектор должен иметь статистику и по противнику.
Это положение будет подобно тому, как если бы дзенский монах, пренебрегавший занятиями в молодости, всего лишь благодаря своей лысой голове и преклонному возрасту был возведен в ранг тёро или осе, носил бы пышные одеяния и посох с хохолком и распоряжался бы большим количеством приверженцев. Однако, случись этому недостойному монаху возвыситься неверными путями до такого уровня, он станет посмешищем для всей общины, будет публично пристыжен и принужден к отставке, так что не сможет принести особого вреда сообществу. Совсем же другое дело – самурай, назначенный на соответственно высокий пост и совершенно не способный толково распоряжаться, ибо он подвергает опасности жизни тех, кто находится в его подчинении, и может причинить очень большой вред. Посему им необходимо упорно учиться, когда только у них выпадает свободное время, дабы обрести глубокие знания об армейских делах и сражениях, ибо как занятия, так и практика чрезвычайно важны для тех, кто занимает высшие командные посты.
Армейские дела – правильное распределение полномочий в войске, в перерывах между сражениями, что и позволяет поддерживать боеспособность войска и его идеальную управляемость.
Правильное и неправильное
У воина должно присутствовать глубокое понимание этих двух качеств. Если он знает, как отправлять первое и избегать второго, то поистине привержен бусидо. Правильное и неправильное – не что иное, как добро и зло, ибо, хотя я и не стану отрицать, что между двумя наборами понятий существует определенная разница, однако поступать правильно и делать добро трудно и считается утомительным, тогда как поступать неправильно и творить зло – легко и увлекательно, поэтому естественно, что многие склоняются к неправильному и злому, недолюбливая правильное и доброе. Но быть столь неустойчивым и не делать различия между правильным и неправильным противно здравому смыслу, поэтому всякий, кто понимает эту разницу и все же творит неверное, не есть настоящий самурай, но грубый и необразованный человек. Причина же тому – в малой способности к самоконтролю. Хотя, возможно, это звучит не так уж плохо, но, дойдя в своих поисках до истока, мы увидим, что возникает она из трусости. Вот почему я утверждаю, что для самурая сущностно необходимо устраняться от неправильного, стремясь к тому, что правильно.
Самоконтроль понимается здесь как способность видеть, когда твой поступок был честным, а когда был вызван просто трусостью, даже если не имел прямых злых последствий – но злые последствия трусости не заставят себя ждать.
Далее, существуют три степени правильных поступков. К примеру, человек отправляется в путешествие и у него есть сто рё золота, которые он, не желая брать с собой, оставляет у соседа до тех пор, пока не вернется. И он уезжает, не сказав об этом никому. Затем, во время путешествия, он внезапно заболевает от переедания, или от удара, или от чего-то другого и умирает, так что не остается никого, кто знал бы о деньгах. Тем не менее тот, другой человек из одного лишь чистого сочувствия и сострадания и без единой злой мысли немедленно сообщает обо всем родственникам умершего и возвращает им все деньги. Именно это человек, поступающий правильно. В другом случае предположим, что человек, отдавший деньги, имел очень мало знакомых и не был ни с кем особо близок, так что никто не знал о том, что он оставил, уезжая, и тем более никто не стал наводить никаких справок. Также, если другой не был особо обеспечен, то мог бы посчитать случившееся подарком небес и счесть, что не будет никакого вреда, если он никому ни о чем не расскажет и оставит деньги у себя. Но внезапно после этого его охватит стыд за такие дурные мысли, и он немедленно отбросит все подобные намерения и вернет деньги. Все это происходит непосредственно от стыда, возникающего в чьем-либо сознании. Затем, может быть случай, когда кто-то в его доме – либо член его семьи, либо один из слуг – знает об этих деньгах, и устыдится того, что может подумать этот человек или что о нем могут сказать в будущем, и поэтому возвращает деньги. Это человек, поступающий так из-за стыда за других. Но здесь мы можем подумать о том, что бы он сделал, если бы никто об этом не знал. Тем не менее его вряд ли можно назвать лицом, поступающим верно, не зная в то же время, что это такое.
Рё – единица веса для взвешивания драгоценных металлов и камней, лекарств и благовоний. Устойчивой нормы рё тогда не было: в Киото 1 рё обычно равнялся 4,5 (позже 4,4) моммэ (1 моммэ = 3,75 г), а в провинциях – между 4 и 5 моммэ.
Однако правило верного поведения состоит в том, что прежде всего мы должны испытывать стыд в отношении своей семьи, слуг и друзей, а затем уже перед более широким кругом знакомых и незнакомых людей и поэтому избегать неправильного и поступать правильно. Затем это станет естественной привычкой, а со временем мы обретем способность предпочитать правильное и не любить неправильное.
Стыд перед своими – свои лучше знают наши слабости, поэтому скорее других угадают, что наш дурной поступок был не вынужденным, а добровольным, и потому не заслуживает снисхождения.
Опять-таки, на пути доблести для того, кто рожден храбрым, не составляет ничего чрезвычайного броситься в бой и сражаться под горячим дождем стрел и пуль. Верный чувствам преданности и долга, он будет рваться вперед, превратив свое тело в мишень, являя своей сияющей доблестью неописуемо прекрасный пример своим соратникам. С другой стороны, может найтись и такой, чьи колени трясутся, а сердце отчаянно бьется при мысли о том, что ему придется с достоинством предстать перед всеми опасностями, однако он идет вперед, так как стыдится выглядеть единственным оробевшим в глазах своих товарищей и от страха лишиться в будущем своей репутации. Поэтому он собирает в кулак свою решимость и следует за тем, кто храбр по своей природе. Таким образом, хотя он и может значительно уступать тому, кто рожден доблестным, после неоднократного опыта он привыкнет, найдет себя, так что понемногу его храбрость укрепится и он станет воином, ни в чем не уступающим тому, кто родился бесстрашным. Так что и в [основе] правильных поступков, и в проявлении доблести нет ничего другого, кроме как чувства стыда. Ибо, если люди говорят о неправильном, что это ничего не значит, или просто смеются, когда видят труса, и говорят, что и это ничего не значит, – какими же средствами можно будет дисциплинировать такого рода человека?
Здесь тоже, как и у Мусаси, описана тактика психической атаки на огнестрельное оружие. Она требует сразу включить в бой соратников, тогда жертв будет меньше, потому что стреляющим станет целиться, находить нужную мишень труднее.
Храбрость
В бусидо сущностно важны три качества: Преданность, Правильное Поведение и Храбрость. Мы говорим о преданном воине, воине с правильным поведением и воине храбром, и именно тот, в ком сочетаются все три эти достоинства, является воином высшего класса. Однако среди великого множества самураев трудно отыскать хотя бы одного такого. Собственно, преданного воина или того, кто поступает правильно, нетрудно выделить, проследив за его обычным, повседневным поведением, однако можно усомниться, что в такие мирные и спокойные времена, как сейчас, легко было бы найти храброго человека. Тем не менее это не совсем так, ибо бесстрашие не проявляется сразу, как только человек надевает доспехи, берет в руки копье и алебарду и отправляется на бой. Можно увидеть, есть оно у него или нет, и тогда, когда он сидит на циновках в повседневной жизни. Ибо рожденный храбрым будет преданным и почтительным к хозяину и родителям, а когда у него выдастся свободное время, то использует его для занятий, но также не станет пренебрегать и занятием воинскими искусствами. Он будет всегда начеку, чтобы не предаваться праздности, и весьма аккуратным, тратя каждую монету. И будут не правы те, кто увидит в этом неприятную скаредность, так как в случае необходимости он тратит деньги не задумываясь. Он не делает ничего, что шло бы вразрез с установками его господина или что не понравилось бы его родителям, как бы он того ни желал. Поэтому он, всегда послушный своему хозяину и родителям, сохраняет жизнь в надежде, что в один прекрасный день совершит выдающийся поступок, умеряя свой аппетит в еде и питье, избегая излишеств в плотских утехах – этом сильнейшем соблазне для человечества, дабы сохранить свое тело здоровым и сильным. Ибо в этом, как и во всем другом, начало доблести лежит в жестком самоконтроле.
Рожденный храбрым – тот, кто показывал с детства желание быть воином, и это желание превращал в преданность родителям, готовность во всём угодить родителям и взять у них новые уроки мужества.
Тот же, кто не храбр, напротив, будет лишь на вид предан и почтителен к своему повелителю и родителям, не имея никакого искреннего намерения таковым оставаться. Безразличный к правилам своего хозяина и склонностям родителей, он будет слоняться без дела там, где ему быть не следует, занимаясь тем, чем не должно, во всем ставя на первое место собственные желания. Он любит спать и утром, и в полдень и особенно не любит учиться. Что касается воинских искусств, то он знает все из них, но ненавидит их практиковать, лишь хвастаясь о своем умении и о том, чего в действительности не может, переполняемый стремлением удовлетворить какую-нибудь свою пустую страсть. Он тратит любые деньги на роскошные пиршества, выбрасывает на ветер свое содержание и сбережения, не заглядывая в будущее. Но там, где ему действительно следует потратиться, он прижимист и даже не позаботится, чтобы починить изделие с потрескавшимся лаком или порвавшиеся перевязи на старых доспехах, которые наследовал от своего отца. И уж совсем невероятно, чтобы он приобрел новую одежду или конскую сбрую взамен старой. Его здоровье слишком слабо и не позволяет служить хозяину должным образом; он не заботится о тех волнениях и несчастьях, которые причиняет своим родителям. Он ест и пьет слишком много, а также излишествует в плотских удовольствиях, и это истощение и утекание физических сил и лет жизни происходит не от чего другого, как от слабого, неуправляемого сознания, не способного к самоконтролю, поэтому мы будем недалеки от истины, указав на источник всего этого – трусость самурая. Так можно отличить доблестного от малодушного, даже если оба сидят дома на циновках.
Храбрости противопоставляется то, что мы бы назвали ленью и беспечностью: неумение заботиться о своей внешности, своем настроении, своих вещах, даже определяющих твою профессиональную репутацию, как доспехи и конская сбруя. Конечно, такой ленивый человек – головная боль для родителей: они не могут рассчитывать на его помощь, и от этого еще чаще и больше болеют и мучаются остаток жизни.
Почтительность
Два Пути, [о которых говорилось выше], – Преданности и Сыновнего Долга – обязательны не только для одних самураев. Они также приветствуются и в среде крестьян, ремесленников и торговцев. Но у этих людей ребенок или, к примеру, слуга, сидя со своим родителем или хозяином, может скрестить ноги, а руки держать как попало, либо говорить с ними стоя, когда те сидят, или совершать различные прочие нецеремониальные, невежливые поступки, и это ничего не значит. Если он действительно искренен в своих сыновних чувствах и по-настоящему уважает своего хозяина или родителей, этого достаточно в случае с указанными тремя сословиями. В бусидо же, как бы ни был человек предан и по-сыновнему почтителен в своем сердце, если в его манерах и отправлении этикета, посредством которого выражается уважение хозяину или родителю, существует какой-либо изъян, невозможно сказать, что он живет в полном соответствии с [правилами Пути воина]. Любое упущение такого рода – не только в отношении хозяина, но также и к родителям – не есть достойное поведение для того, кто называет себя самураем. Даже находясь вне их поля зрения или в одиночестве, он не должен расслабляться, как если бы переходил из света в тень, в своем чувстве преданности или сыновнего долга. Когда он лежит или спит, его ноги ни в коем случае не должны быть направлены к месту, где находится его хозяин. Если он устанавливает соломенное чучело для практикования в стрельбе из лука, надо сделать это так, чтобы стрелы не летели в направлении, где находится его хозяин. Точно так же, когда он кладет на землю копье или алебарду, их острия не должны быть направлены в сторону хозяина. Если он услышит какой-то разговор о своем хозяине или что-то о нем слетит с его собственных губ, то в случае, если он лежит, ему следует немедленно вскочить, а если сидит свободно – выпрямиться, ибо таков Путь самурая.
К господину нужно относиться с почтением, даже когда он этого не видит, для этого и придуманы, казалось бы, мелочные предписания о допустимом или недопустимом направлении тела или выстрелов. Ведь почтение – это качество, а не отдельные действия, а качество должно сохраняться даже «в тени».
Другие признаки, указывающие на отсутствие должной почтительности, это: указывание локтем в сторону, где, как известно, находится хозяин; разговор о нем, когда свободно раскинешься на циновках; отбрасывание в сторону или разрывание письма от своих родителей или использование его кусков для чистки трубки или ночного светильника. Люди с таким поведением очень часто, встретившись с кем-то чужим, злословят о делах своего хозяина. А когда кто-либо, даже совершенно посторонний человек, придет и ловко с ними переговорит, они будут польщены и без малейшего колебания выложат им много скандального относительно своих родителей или старших братьев, будут говорить о них нехорошо и оскорбительно. Без сомнения, они подвергнутся наказанию от своего хозяина или с ними в один прекрасный день случится какое-то несчастье, и конец их будет не тот, какой подобал бы воину; однако, даже если они и останутся в живых, это не будет достойным существованием, и уж во всяком случае не нормальная жизнь в мире и довольстве.
Автор связывает неумение сохранять письма от родителей с навыками злословия. Во всех случаях намерения самых дорогих тебе людей попираются и оскорбляются. Злословие – это попытка объявить никчемным и негодным что-либо полезное, и поэтому оно лишает человека какого-либо уважения со стороны и родителей, и детей.
В былые дни, в эпоху правления Кэйтё, жил храбрый воин по имени Кани Сайдзо, командир пехоты, повелителем которого был Фукусима Саэмон-тайю Масанори, несший охранную службу днем и ночью у железных ворот замка Хиросима в Аки. Будучи человеком преклонного возраста, он в интервалах между службой время от времени засыпал, и один раз случилось так, что молодой посланник от Масанори пришел к нему и принес молодого ястреба с запиской, где говорилось, что птица – подарок от хозяина по какому-то случаю. Сайдзо немедленно вскочил на ноги, надел хакама, которые перед этим снял и положил рядом, затем повернулся к Хоммару и принял подарок, сказав, что немедленно зайдет и принесет слова благодарности. Затем он продолжал: «Что же касается тебя, то, если бы ты был моим сыном, я бы назвал тебя глупым дураком, ибо, раз ты принес послание от нашего повелителя, твоей обязанностью было сказать об этом сразу, чтобы я смог к этому подготовиться, и не передавать его так, без предупреждения, пока я спал. Очень хорошо, что ты не мой сын, и, поскольку ты простой посланник, мне кажется, ты просто не можешь ничего другого знать, поэтому я тебя прощаю». Мальчик со стыдом удалился и рассказал своим молодым товарищам о том, что произошло, так что со временем это дошло до ушей самого Масанори. Тогда он вызвал к себе посланника и расспросил его о происшедшем, и, когда тот подтвердил, что все было именно так, повелитель сказал: «Сайдзо был совершенно прав, рассердившись на подобную оплошность. Я хотел бы, чтобы все самураи в Аки и Бидзэн имели такой же дух, ибо тогда они смогут сделать все, что угодно».
В эпоху правления Кэйтё – в 1596–1615 годы.
Хакама – широкая юбка-штаны со складками.
Верховая езда
В древние времена все самураи – знатные и простые – рассматривали стрельбу из лука и верховую езду как первые среди всех воинских искусств, однако позже они стали предпочитать искусство владения мечом и копьем, а уже после этого ставить езду верхом. Более того, весьма правильно для молодого самурая ежедневно упражняться в обращении с луком и фитильным ружьем, а также в фехтовании и дзюдзицу прежде всех остальных воинских искусств, поскольку с возрастом у них уже не будет времени заниматься тем, чем они хотят.
Дзюдзицу (дзюдо) – боевое искусство без оружия, также требовавшее ежедневных упражнений, когда у юного самурая был досуг и на ученые занятия, и на овладение навыками рукопашного боя. Считалось, что оно придаёт гибкость телу, позволяющую в том числе лучше целиться из огнестрельного оружия.
Поэтому мне хотелось бы, чтобы молодые самураи особое внимание уделяли верховой езде, и в частности привыкали ездить на тех лошадях, у которых есть огрехи и которые не любят ходить под седлом. Ибо хорошие лошади и те, на которых ездить легко, – сравнительно редки, так как их забирают себе вышестоящие, и их не встретишь в стойлах простых воинов. Но если человек – хороший наездник и видит перед собой приличный экземпляр, у которого имеется небольшой дефект, или плохая привычка, или склонность сбрасывать седока, то он может приобрести его за вполне умеренную цену, так что при тех средствах, которые он готов потратить на коня, приобретет нечто превосходящее эти возможности. Такие качества, как цвет или состояние лошадиной шкуры, имеют значение лишь для тех, кто занимает высокое положение; нижестоящему же лошадь не может не нравиться по той причине, что у нее неподходящий для него цвет или малый волосяной покров; раз она хороша, ему следует ее купить и сохранять.
Даже конь с дурным характером может обладать необходимой силой и выносливостью. Конь рассматривается как транспорт, а не как предмет хвастовства, а требования к транспорту всегда довольно простые.
Давным-давно жил в провинции Синано некий Какугандзи из дома Мураками, командовавший отрядом из трехсот всадников, которые были все хорошими лучниками. Он завел в своем семействе обычай отбирать и сохранять лошадей, отвергнутых другими по причине каких-либо дефектов. Он не утомлял своих людей тренировками на площадке для верховых скачек, но брал пятьдесят или сто из них на неровную местность у города вокруг замка, где было много места, становился впереди всех и вел их галопом вперед, и назад, и во все стороны. И они прыгали из седел и в седла, пока их лошади мчались вперед с заданной скоростью, и ездили так хорошо, что прославили свои имена по всей стране. Даже Такэда из провинции Кай почитал этих людей из Синано, так как нет смысла отвергать в противнике все целиком, – очень высокое признание заслуг Какугандзи.
Синано – историческая область в самом центре Японии, в регионе Тюбу в центре острова Хонсю. Соответствует современной префектуре Нагано.
Далее, для военных действий воину необходима лошадь где-то на три суна выше обычного роста с головой средних размеров и обычным задом, но для простого воина, у которого нет сменной лошади, лучше, чтобы его скакун был как можно выше, и ему не следует печалиться, если голова его животного будет поднята высоко, а зад будет широченным, типа того, что называют «двухметровым крестцом». Заниматься же такими неестественными уловками, как растягивание сухожилий на ногах для более широкого шага или подрезание их у хвоста, чтобы тот не подымался, – значит стремиться к оригинальности, несовместимой с бусидо. Ибо лошадь, у которой сухожилия ног неестественно растянуты, быстро устает и бесполезна для долгих подъемов в горах или пересечения рек. Та же, у которой подрезаны сухожилия хвоста, часто дергает крупом при прыжках через ямы и ручьи. Слишком же широкий крестец считается неудобным при проезде по узким тропинкам.
Автор выступает против «тюнинга» лошадей, но не возражает против высокой головы и крупного зада лошади, хотя они не особо привлекательны, потому что это может влиять на маневренность лошади, но никак не влияет на ее выносливость.
Далее, для воина существуют два способа в оценке лошадей: хороший и плохой. Воин древности рассматривал свою лошадь как незаменимое средство передвижения, когда был облачен в тяжелые доспехи, со знаменем и полным вооружением, которое он ни за что не смог бы перемещать, будь он лишь на своих двух ногах. Когда же случалось, что его лошадь ранили или даже убивали, то, несмотря на то что это было не более чем животное, он весьма сильно ей сострадал, тщательно за ней ухаживал и следил, чтобы ее всегда хорошо кормили. Сейчас же люди думают лишь о том, как бы купить лошадь с недостатками по низкой цене и исправить ее дефекты либо выбрать воспитанного в деревне жеребенка и обучить его, чтобы потом продать кому-нибудь, кому тот понравится, выручив хорошие деньги. Такие мысли достойны коновала или конного барышника, а для ценителя представляют малый интерес.
Лошадь для автора – не предмет роскоши, а средство передвижения. Единственный критерий – она должна нести на себе тяжело вооруженного воина.
Воинские искусства
Самурай, даже если он невысокого ранга, непременно должен отыскать себе подходящего наставника и обучаться традиционным воинским искусствам с целью знать все, что следует знать об этом предмете. Могут сказать, что для мелкого самурая это совсем не важно, но такой взгляд, по-моему, весьма поверхностен, поскольку во все века было немало воинов, поднявшихся с самых низов и ставших знаменитыми полководцами, а также правителями районов и провинций. Даже сейчас, я думаю, нет ничего невозможного для мелкого подчиненного в деле становления командующим армией. Более того, занятия воинскими искусствами сделают того, кто смышлен по природе, еще умнее, а того, кто родился ограниченным, – не таким глупым. Поэтому этим делом следует заниматься всем самураям. Неверно использует такие занятия тот, кто чрезмерно ими гордится и говорит со своими соратниками пренебрежительно, применяя массу высокопарных, но неверных доводов, которые лишь сбивают с толку молодых, отравляя их дух. Ибо такого рода разговоры являются не чем иным, как словесным потоком, со стороны кажущимся верным и достаточно приемлемым, но, по сути, человек, его изливающий, стремится лишь к эффекту и думает только о своей выгоде, так что результатом будет не более чем дальнейшее ухудшение его характера и потеря настоящего самурайского духа. Этот недостаток возникает от поверхностного изучения предмета, поэтому начинающие ни в коем случае не должны удовлетворяться, достигнув лишь половины пути, но трудиться далее, покуда не постигнут все секреты, и лишь тогда уж возвращаться к своей прежней простоте и жить спокойной жизнью. Если же человек потратил много времени на подобные занятия и прошел только половину пути, но не способен стать мастером своего дела, не исключено, что он не сможет восстановить своего прежнего «простого» состояния, но впадет в состояние смущенное, что весьма прискорбно. Под их первоначальной «простотой», или «невежеством», я имею в виду их душевное состояние до того момента, как они стали заниматься воинскими искусствами. Есть старая поговорка, что нехорош тот бобовый соус, который пахнет бобовым соусом; то же самое и в случае с педантами военного дела.
Нехорош бобовый соус… – соус должен пахнуть нейтрально и только усиливать вкус блюда. С пахучим бобовым соусом сравниваются те воины, которые никогда не забывают перед другими подчеркнуть, что они воины.