— Эй, ты чего?
Мальчик погладил Сказку по спинке.
— Ты очень хорошая. Добрая и интересная. А конец… Пусть дракон исправится, а рыцарь спасёт принцессу.
— Ты думаешь?
— Конечно! И у всех всё будет хорошо. Честно-честно!
Сказка счастливо ухнула, лизнула мальчика в щеку и плюхнулась на пол. Ворча и сопя, залезла под кровать и исчезла.
— Эй, ты! Горе-писака! А ну, просыпайся.
— А? Кто?
Детский писатель Зузулькин проснулся от того, что его тормошили самым бесцеремонным образом. Открыв глаза, он обнаружил около себя большое волосатое существо, щерящееся на него кривой ухмылкой. И заорал дурным голосом.
— Тихо!
Сказка выплеснула на Зузулькина стакан воды.
— Вставай! Быстро!
Писатель, дрожа от страха, встал, кутаясь в одеяло.
— Давай, включай свой компьютер. Сейчас будем меня исправлять. Да не бойся ты, не укушу, папочка!
Сказка громко заржала. А Зузулькин решил перепрофилироваться на женские романы. Наивный.
Бунт
— Он — бездарность!
Среди артистов прокатился осторожный шепоток.
— Да, я не боюсь произнести это вслух. Он — бездарность! И я готов повторить ему прямо в лицо.
Сделавший смелое заявление обвел своих собратьев взглядом.
— Сколько лет он пользуется нашими талантами. На каждом представлении первые роли принадлежат нам. На каждом! А он всего лишь жалкий ремесленник. Фигляр, кичащийся своей ловкостью. Разве не так?
— Но… — молодая актриса с томным взглядом решилась возразить, — разве не он назначает на роли?
— Вот именно! — бунтарь покачал головой. — Пора покончить с практикой, когда посредственность творит произвол. Здесь нужен действительно творческий подход. А не цирк с любимчиками. Сколько можно терпеть фаворитизм и проталкивание мажоров?
Из угла раздался сердитый кашель. Вся творческая компания обернулась на патриарха труппы.
— Я совершенно не вас имел в виду, уважаемый Роджер Рэббитович. Ваш талант и заслуги неоспоримы и всем известны. Но среди нас есть те, кто добивается главных ролей далеко не талантом.
Бунтарь окинул взглядом компанию. Некоторые актрисы вспыхнули и опустили глаза.
— Я считаю, пора поставить вопрос ребром. Или он, или мы. Если каждый поставит подпись под обращением к министру культуры, мы изгоним этого проходимца из нашей труппы. В нашем творческом коллективе должен появиться новый художественный…
Щелкнул замок на входной двери. Тихо, но так пугающе, что все артисты опасливо замолчали.
Дверь в клетку открылась и фокусник заглянул внутрь. Десяток белых кроликов смотрели на своего владельца красными глазами, перестав на мгновение жевать.
— Так, так. Кто хочет сегодня посидеть в шляпе?
Артисты шоу иллюзиониста вскинулись, вытягивая уши к своему патрону.
— Я! Я! Можно я! — громче всех выкрикивал бунтарь, чуть не подпрыгивая.
— Пожалуй, твоя очередь, — рука фокусника ухватила маленькую крольчиху с розовым бантиком, — сегодня выступление перед детьми, а ты как раз очень миленькая.
Дверца закрылась. Взгляды кроликов обратились к бунтарю.
— Эх, ты…
— Прямо в лицо, да?
— Потребовал?
Бунтарь презрительно фыркнул.
— И сказал бы. Да, сказал. Если бы он меня выбрал — я бы всё ему предъявил. А вот вы…. — Кролик обвел толпу взглядом, — хоть один не тянул уши? Я всё видел! Эх вы, холопы.
Он отвернулся, всем видом выражая презрение. От кормушки, глядя на неудавшегося интригана, усмехался старый седой кроль. Уж он в свои годы действовал гораздо тоньше. Подсиживать коллег в творческом коллективе — это вам не морковку грызть.
Доказательство бытия
Борис Григорьевич шёл по тропинке в райском саду и с лёгкой грустью понимал, что умер. Нет, он не жаловался — тело было лёгким, сильным и молодым. Так хорошо он себя давно не чувствовал. А уж красота вокруг была неописуемой. Воздух, пахнущий тысячью ароматов цветов, казалось, можно тонко-тонко нарезать и кусать как лакомство.
Тропинка неожиданно упёрлась в полянку и закончилась. Прямо на траве там стоял большой письменный стол. А за ним в офисном кресле сидел седой мужчина и что-то отмечал в толстой тетради.
— Добрый день.
Мужчина поднял взгляд и ласково улыбнулся.
— А, Боренька! Проходи, тебя-то я и жду.
Борис Григорьевич отчего-то покраснел и подошёл ближе.
— Вы Бог, да?
Мужчина неопределенно пожал плечами и пододвинул к посетителю стопку листочков.
— Бери билет, Боренька.
— Это экзамен?
— Он самый, Боренька. Без него никак нельзя. Пришла пора отвечать.
Борис Григорьевич тяжело вздохнул. Закрыл глаза и не глядя вытащил один листок.
— Ну, что там?
На серой бумажке типографским шрифтом было отпечатано: “Билет номер пять. Первый вопрос: Доказательство бытия Божия”.
Борис Григорьевич замялся.
— Только один вопрос?
— Да, один-единственный.
— А нельзя другой билет?
— Можно, конечно.
Он вытащил ещё один листочек из середины стопки. Впрочем, зря: там был точно такой же вопрос.
— Они одинаковые, — с лёгкой обидой пожаловался Борис Григорьевич.
— Да. Я же говорю, это единственный вопрос.
— Простите, — Борис Григорьевич положил оба билета на стол, — я не помню ни Фому Аквинского, ни Канта.
— При чём здесь они? — седовласый покачал головой. — Мне нужны твои личные доказательства.
— Как?
— Ты сам разве ни разу не находил их при жизни? Ну, давай, подумай. Хоть что-то.
Борис Григорьевич мялся, невнятно мямлил, но ничего путного сообразить не мог.
— Вспомни, ты же ходил на кружок астрономии. Космос, туманности, звездные скопления, галактики. Красиво? Думаешь, оно само такое появилось? А утконос? Ты видел? Отличная шутка получилась, не находишь? Или ты тоже думаешь, что у меня нет чувства юмора?
Седой грустно вздохнул.
— Ну, а у тебя в жизни? Помнишь, тогда, в какую депрессию ты впал? Полагаешь, именно в этот момент ты встретил Катюшу случайно? А на той горной трассе, если бы у тебя узел не развязался — ты бы не опоздал и попал под лавину. Тоже слепой случай?
Экзаменуемый развел руками.
— В общем, не сдал ты, Боренька. Назначаю тебе переэкзаменовку. Срок тебе приготовиться — десять лет. Может, хоть на этот раз… Иди обратно по тропинке, там тебя встретят.
Борис Григорьевич развернулся и пошёл, куда послали. Уже на краю поляны он обернулся и спросил:
— А зачем?
— Что? — седой удивлённо посмотрел на него.
— Зачем это доказательство, зачем экзамен?
— Понимаешь… Когда человек находит доказательство моего бытия, есть шанс, что он вспомнит. Всего лишь одну строку: “по образу и подобию”. А значит, и сам он…
Седой не договорил. Резко поменялся в лице и рявкнул:
— Разряд!
Голова у Бориса Григорьевича закружилась. Он рухнул в траву, изогнулся дугой и с хрипом вдохнул. Сердце мужчины забилось, немало порадовав команду реаниматологов.
Окончательно пришел в себя Борис Григорьевич через пару дней. И долго размышлял, лежа на больничной кровати, глядя в потолок. А когда его выписали из больницы, вышел оттуда непохожий на себя прежнего. Внезапно оказалось, что он может помочь множеству людей. Он делал это тихо, стараясь не афишировать. И сделав очередное доброе дело, шептал сам себе: “Лучшее доказательство Его бытия — это я сам”.
Европейские "ценности"
Добрыня Никитич, нахмурившись, смотрел на Змея Горыныча.
— Ну, чего вызывал? Случилось что?
Ящер, возбужденно закудахтал, вытащил из-под мышки тонкую потрепанную книжицу и протянул богатырю.
— Вот! Смотри!
— Ты же вроде читать не умеешь?
Добрыня с подозрением взял томик.
— Да чего читать-то? Тут картинки. Во, гляди!
Змей нетерпеливо ткнул острым когтем между страницами и открыл книгу.
— Видишь?!
На серой тонкой бумаге и правда были сплошные картинки. Дракон, похищающий принцессу. Рыцарь, сражающийся с драконом. Счастливая дева и поверженный гад. И всё в таком духе.
— И что?
Богатырь безразлично пожал плечами, стараясь не выдать нервозности. Горыныча, добрейшей души чудище, иногда заносило. Если крылатому змею что-то втемяшивалось в одну из голов, он мог ради своей блажи свернуть горы.
— Как что? — головы Горыныча возмутились слаженным хором. — Посмотри, какая европейская культура. Какие традиции. Настоящие европейские ценности! Романтика! А у нас? Серость и уныние.
— Это только кажется. На рисунках всегда красиво рисуют, без неприятных подробностей. Не помнишь разве, рыцари те еще гады. Принцессы дуры через одну. А драконы, — Добрыня пожевал губами, подбирая выражение помягче, — хуже, чем ты. И голова всего одна.
— Нет, ты не понимаешь. У них все равно красивше. Культурней. Элегантней. Вон даже книги о них печатают.
— И что?
Змей хищно улыбнулся всеми тремя головами.
— Давай я кого-нибудь украду, а ты спасать будешь.
— Сдурел?
— Да мы понарошку! Так, чуть разомнемся, пошумим. Ты девицу назад вернешь торжественно. Будет нам почет и уважение.
— Окстись, Горыныч. Вот еще не хватало ерундой заниматься.
— А еще пригласим летописца, он запишет. Или этого, барда. Пусть песню о нас напишет.
— Не буду я всякой глупостью маяться.
— В европы пошлем копию. Поднимем престиж державы. Я князю на тебя благодарственное письмо напишу. А? Добрыня, соглашайся.
Змей заговорщицки подмигивал и обаятельно улыбался, насколько это возможно, имея триста зубов в пасти. А заодно изогнул хвост, перекрывая Добрыне путь к отступлению.
Богатырь тяжело вздохнул. В прошлый раз Горыныч ввязался в авантюру с продажей в Китай иван-чая. В позапрошлый летал искать Шамбалу, и что самое странное — нашел. А до этого — целое лето гонялся по степи за половецким ханом Котяном, желая узнать, не родственник ли он коту Баюну.
— А кого похищать будешь? — Добрыня решил, что подыграть ящеру будет проще, чем отговаривать от глупой затеи.