ачном аквариуме, сбившиеся группками люди производили впечатление каких-то заколдованных существ, запутавшихся в тех самых обвисших сетях, существ, которым никто не рад, которые никому не нужны, поэтому они и проводят здесь добрую часть дня и ночи, досиживая обычно до самого закрытия, как до малого судного часа. Снаружи, с улицы, казалось, что, открывая рты с печально опущенными уголками губ, они или тяжело дышат, или беззвучно, по-рыбьи разговаривают.
На двери квартирки Адам Лозанич обнаружил прикрепленную сегодня утром им же самим записку, в которой он сообщал хозяину, что сможет внести плату через несколько дней, когда получит гонорар от журнала «Наши достопримечательности». Рантье Мойсилович, красноречивый господин средних лет, по всему Белграду заключал договоры о пожизненном содержании престарелых владельцев недвижимости, у которых не было родных, а после их смерти, перепланировав доставшиеся ему в наследство квартиры, сдавал их жильцам. Он постоянно жаловался, что его бизнес себя не оправдывает, что он балансирует на грани банкротства, что лекарства и еда безумно дороги, а старики с невероятным упорством цепляются за существование в любом его виде и еще постоянно капризничают... С другой стороны, арендная плата за жилье очень низка... Вот, например, ему, Лозаничу, он сдает мансарду в таком прекрасном районе по цене гораздо ниже рыночной... Разумеется, на самом деле плата была головокружительно высока, а жилье это, хотя и находилось в самом центре города, не отличалось особыми удобствами. Не слишком просторное даже для одного человека, оно представляло собой одну из частей большой квартиры, поделенной теперь на три обособленных, причем Мойсиловичу, каким-то образом умудрявшемуся в обход законов получать все необходимые разрешения, пришлось проложить целую запутанную сеть из электрических и телефонных проводов, труб отопления и водопроводных подводок и разводок для трех миниатюрных санузлов... Адам занимал среднюю мансарду; ту, что была слева от него, снимала семья с двумя детьми дошкольного возраста, а в правой поселился вечно хмурый уличный торговец сувенирами. Стены квартиры Адама, изначально внутренние, были настолько пористы, что не могли служить преградой звукам вечных ссор между соседскими мальчиком и девочкой, прерываемых криками их родителей. Молчаливый в отличие от них продавец изготовлял у себя на дому сувениры душещипательного содержания, главным образом это были композиции из засушенных цветов под стеклом, и от него доносилось постоянное постукивание молотка, причем рамки он обычно принимался сколачивать в самое невероятное время. Таким образом, тишину в средней квартире можно было обнаружить только в водопроводном кране, так как по какой-то непонятной причине вода часто пропадала неизвестно куда.
Но на этот раз, возможно из-за дождя, вода в кранах клокотала. Молодой человек разделся, потрогал указательным пальцем брови и редкие волоски на груди, принял душ, надел фланелевую пижаму, закутался в одеяло и перекусил тем, что нашлось, а нашелся прошлогодний абрикосовый джем и кусок вчерашнего ржаного хлеба
— В банке джема, открытой в понедельник, никогда не заведется плесень! — Раз в неделю мать автобусом посылала ему домашнюю еду, а по телефону сопровождала ее советами. — А книгу ни за что не открывай первый раз во вторник. Испокон веков понедельник считается самым хорошим днем для начала. Вторник — день пропащий, пустой. Я бы даже сказала, просто никудышный.
Улыбнувшись при воспоминании об этих словах, которые были чем-то вроде тайного компонента абрикосового джема, Адам Лозанич сообразил, что сегодня как раз понедельник. И может быть, именно поэтому, несмотря на то что он устал, продрог, да к тому же еще и расстроен тем, что в Национальной библиотеке упустил возможность попытаться читать вместе с девушкой, окруженной нежным ароматом, он, только благодаря присказке своей матери, взял в руки загадочную книгу, переплетенную в сафьян.
- МОЕ НАСЛЕДИЕ. Написал и издал за собственный счет господин Анастас С. Браница, литератор, — прочел он вслух заглавную страницу, а удары молотка ознаменовали начало работы сувенирщика над очередной композицией из засушенных цветов.
— Белград, тысяча девятьсот тридцать шестой год! — умышленно повысив голос почти до крика, прочитал он и мелкие буквы и цифры, зная, что сосед не переносит громкого чтения, — этот мрачный тип не раз говорил ему, что не обязан слушать его декламации.
— Сосед, и откуда вы только выкапываете ваши стишки?! Читали бы лучше то, что все нормальные люди читают, вот у меня, например, до праздников нет времени даже заглянуть в газету, и было бы совсем неплохо работать и слушать от вас новости. Расходы можно поделить — вы покупаете ежедневные газеты, а я еженедельники... — такими словами он встретил его как-то раз, давно уже, столкнувшись с ним внизу, на стоянке, после экзамена по литературе Ренессанса и барокко.
Перелистнув последнюю страницу книги, Адам Лозанич из всех общепринятых сведений нашел только следующее:
«Типография „Глобус", Космайская улица, двадцать восемь, телефон двадцать два, тире, семьсот девяносто четыре».
Постукивание затихло. Но только для того, чтобы прозвучал раздраженный голос:
— Потише можно?!
После этого молоток снова застучал с равномерностью метронома, а молодой человек принялся рассматривать переплет. Марокен исключительно тонкой выделки. Крашеная козья кожа, усыпанная крошечными запятыми пор. Такой, самого высшего качества и красоты, веками изготовлялся в марокканском городе Сафи, по которому и получил свое название. Книга загадочного человека и, как выяснилось, загадочного автора была переплетена именно в такую кожу, а не в ее дешевую имитацию, которую в наше время переплетчики обычно стараются подсунуть клиентам. Вдоль кромки и по корешку тянулась мастерски вытисненная ветвь виноградной лозы.
Снова раскрыв книгу и пропустив заглавную страницу, Адам прочитал нечто вроде эпиграфа, напечатанного курсивом в черной рамке: «Этот роман появился благодаря огромной и неразделенной склонности к мадемуазель Натали Увил, одаренной художнице и жестокой возлюбленной, поэтому его окончательная версия посвящена всем предкам моего рода и блаженной памяти моей матери Магдалины, скончавшейся от коварной лихрадки 3 октября 1922 года В день святого Йована 7/20 января 1936 года — Анастас С. Браница».
Да, глаз корректора, трудившегося по договору в журнале «Наши достопримечательности», сразу заметил недостающую точку после года. А потом и отсутствие буквы «о» в слове «лихрадки». Но он был совершенно уверен, что заказчика интересуют вовсе не такие исправления. Что бы ни значили слова: «Вас будет ждать моя супруга!», Адам Лозанич успокаивал себя тем, что так или иначе, а чтение он все-таки начал в понедельник, благоприятный день для любого начала. К завтрашнему утру он выспится, отдохнет и поймет, что нужно делать. Однако, не в силах устоять, он взял карандаш и втиснул между «лих» и «радка» пропущенную букву «о». И это слово, это трепещущее слово заставило его заметить, что и сам он дрожит как в лихорадке. Неужели простудился?! И как раз тогда, когда у него такая важная работа! И такая высокооплачиваемая!
— Надо заварить чай, — произнес он громко, потому что, как всегда, из-за соседского стука не мог сразу расслышать собственных мыслей.
Тем временем оказалось, что наличие воды в кранах от дождя не зависит. Хотя на улице лило и капли барабанили по крыше, из смесителя в импровизированной кухне послышался хрип, а затем потекла совершенно сухая тишина.
— Спать! Немедленно спать! — кричали на мальчика и девочку родители в соседней квартирке.
С ними молодой человек никогда не вступал в дискуссии. Ему было жалко и невоспитанных детей, и родителей-неврастеников. Они работали посменно, и когда ночная смена у них совпадала, Адам вечером, не обращая внимания на протесты продавца сувениров, читал через тонкую стенку одиноким малышам «Избранные истории» из курса детской литературы, благодаря чему, по-видимому, именно на экзамене по этому предмету он продемонстрировал блестящие знания и получил высший балл.
— Спать! Немедленно спать!
И, словно это приказание было обращено к нему, Адам Лозанич, студент-дипломник филологического факультета, внештатный сотрудник журнала «Наши достопримечательности» и жилец квартиры в доме напротив забегаловки «Наше море», принялся укладываться.
Он еще раз из любопытства раскрыл книгу. Теперь в самом начале. Фраза была на сербском. Как, впрочем, и следующая. Та же самая, на которую сегодня утром он бросил мимолетный взгляд в своей каморке, называвшейся кабинетом. Ручной набор. Напечатано кириллицей, на бумаге, местами пожелтевшей под действием вездесущего времени: «Вокруг, насколько хватало взгляда, простирался прекрасный в своей роскоши сад...»
И тут, несмотря на стук молотка, трудившегося над рамками, он почувствовал страшную сонливость. Книга незаметно выскользнула из рук молодого человека и сама захлопнулась.
ПЕРВОЕ ЧТЕНИЕ
О том, где была бы Луна,
а где Полярная звезда,
если бы не набежавшие облака,
есть ли сходство между
библиотекой и ботаническим садом,
как вернуть блеск воспоминаниям,
что можно увидеть
в глазах внимательного читателя,
как без всякого сожаления
образуется простое будущее время
от глагола «быть»,
где все еще есть кунжутное масло
и настоящий барбанац,
где находится самый большой
торговый центр на Балканах,
что произошло с ординарцем
короля Петра Второго,
чего только нет
в подушке у девушки,
а также о багаже, достойном
трансатлантического плавания.
4
Бросив беглый взгляд на самое начало только что раскрытой книги, Елена тут же почувствовала, что читать ей не хочется. Может быть, отказаться, сославшись на слабость или что-нибудь подобное? Вот, например, разве то, что начало покалывать ниже грудины, не начало той самой тошноты? И давно знакомое головокружение дает о себе знать, а ладони снова стали влажными...