— У вас теперь во всем графиня виновата! — сердито возразил сенешал. — Украли, заложили, пропили, — свалили на графиню — и правы…
— Стало быть, я вор? — гордо спросил шамбеллан.
— Вы все тут воры! — воскликнул сенешал.
Слово за слово, началась брань.
— Висельники! — кричал сенешал. — Я прикажу дать вам палок!
— А ты колдун! У тебя волчья голова! Мы можем срубить ее безнаказанно!
Сенешал поднял палку, чтоб ударить оскорбителей, но те схватили его и поволокли к лестнице. Сенешал отбивался, кричал. В разгар этой сумятицы в зал вошел граф Людвиг и жестоко разгневался на слуг.
— Негодяи! — воскликнул он громовым голосом, так что, казалось, вздрогнули испещренные прыгающими тенями высокие стены. — Вы осмелились заводить драки в этом зале?!.. Сегодня же вы будете посажены в ослиные ямы[9]… Что у вас тут за беспорядок? Стол накрыт безобразно… Все криво, косо, небрежно… Откуда вы притащили это пойло вместо вина? Оно назначено для челяди! Кто смел принесть его сюда?! Ленивые твари! Если не стоять над вами с палкой, то вы ничего не сделаете!
Он лично поправил скатерть на столе и придвинул скамьи. И, помедлив, спросил:
— А где графиня? Вернулась ли она?
— Ваша светлость, — ответил сенешал, — графиня еще не вернулась.
Граф вздрогнул от досады и тоски.
— Немедленно послать за ней гонцов. Да поживее! Взять факелы и обыскать всю окрестность! Уж ночь на дворе… За воротами замка теперь рыщет зверь и шляются толпы всяких проходимцев… Бог знает, что может случиться с ней…
Слуги удалились. В зал вошел маршал[10].
— К нам прибыли уже все приглашенные, — доложил он. — Пора начинать пир.
— Еще не вернулась графиня, — заметил граф.
Маршал пожал плечами.
— Графиня вернется. А пока мы можем попросить быть хозяйкой баронессу фон Ритгерсгейм, как старейшую из всех…
Граф мрачно промолчал: ему было неприятно думать о гостях и даже хотелось прогнать всех их вместе с баронессой; его снедала тоска бесплодного ожидания и тревога за жену.
В узких стрельчатых окнах сверкала молния. За стенами глухо рокотал гром и выл ветер…
— Где графиня? Почему она до сих пор не возвращается?..
Веселая толпа нарядных дам и рыцарей наполнила зал. Камин по- прежнему пылал пожаром; на стенах дрожали и колебались тени огромных рогов. Гости осведомлялись у графа о здоровье графини, о том, почему ее не видно, и втихомолку сплетничали о ней. Кто-то пустил даже слух, что графиню похитил какой-то сарацин, проезжавший сегодня мимо замка, — и теперь графу Людвигу уже поневоле придется отправиться в крестовый поход, чтобы добыть жену обратно.
Граф Людвиг попросил капеллана благословить пир, потом произнес краткое приветствие гостям и теперь сидел молча, не прикасаясь к кубку, опустив голову на руки. Ему страстно хотелось прогнать гостей или, по крайней мере, самому уйти отсюда, но он сдерживался. И только, когда он еще раз позвал пажей и приказал и им отправиться на поиски графини, голос его гневно дрогнул, и он невольно топнул ногой.
— Несчастный!.. — переговаривались между собой гости. — Он не помнит себя от огорчения…
— Но какова невежливость с ее стороны: уйти от гостей, Бог знает куда спрятаться… Какое пренебрежение к нам!..
— Клянусь, что я больше не покажусь сюда!
— И я тоже…
— Она ухаживает за прокаженными, угощает бродяг и нищих, а до нас ей нет никакого дела…
— Ханжа! Юродивая!..
— Да еще и колдунья!..
Между тем, гроза все усиливалась. Молнии все чаще и ярче вспыхивали в окнах. Гром обрушивался своими тяжкими ударами прямо над замком, и вместе с ударами грома в окнах слышалось глухое царапанье и шорох, как будто снаружи бились в них какие-то огромные птицы.
— Проклятье!.. — вдруг воскликнул граф Людвиг и бросил свой кубок на пол.
Гости бросились к нему успокаивать и утешать.
— Проклятье этой буре, — стонал он, — проклятье вихрю, грому, дождю, проклятье моему беспомощному, жалкому незнанию!.. Я не знаю, где она и что с ней, и никто не скажет мне этого… Ко мне сбегаются злые думы и, словно собаки, лают на мою любовь и счастье. Я не могу ни пить, ни веселиться, ни быть приятным моим дорогим гостям, когда я не вижу ее…
В эту минуту появились гонцы, посланные за графиней.
— Ну что?.. Ну что?.. — воскликнул граф, устремляясь к ним. — Вы привезли ее? Вы нашли ее? Где же она?
Но гонцы молчали, опустив головы.
— Вы не нашли ее, ленивые собаки! — закричал на них громовым голосом граф. — Вы поленились отыскать ее!.. Я выколю вам глаза, которые не могли увидеть ее!.. Я отрублю вам ноги, которые не хотели напасть на ее верный след!.. Я вырежу у вас языки, которые не хотели спросить у людей, у ветра, у молний, где она!.. Я вас посажу в звериные клетки!.. Я убью вас!..
Он кинулся с мечом на пажей и оруженосцев, но вдруг остановился в оцепенении: в дверях показалась женщина в белом, с распущенными волосами, в вымокшем и разорванном платье…
Это была графиня…
— Берта, это ты! — воскликнул он.
Гнев его мгновенно упал, и душу его охватила великая радость.
— Ты жива, ты снова со мною! — говорил он, идя к ней с простертыми руками. — Дай же, я отнесу тебя, как маленького ребенка, на тепло и на свет. Ты жива, ты жива, — какое счастье!..
— Как вы бледны, графиня! — воскликнули гости, опомнившись от неожиданности. — Что с вами?
— Я была под дождем, — рассеянно ответила Берта и обратилась к капеллану:
— Святой отец, не можете ли вы пойти к старому леснику Земмелю? Он получил смертельную рану и, умирая, хочет приобщиться. Вы, конечно, не знаете дороги к нему, но я охотно проведу вас сейчас туда…
— Ты с ума сошла! — воскликнул граф. — Сейчас, в такую погоду… И знаешь ли ты, к кому зовешь досточтимого капеллана? К браконьеру, к мошеннику!..
— Он тяжело болен… — продолжала Берта, не слушая мужа. — Я вас очень прошу, святой отец…
— Охотно, дочь моя, — ответил капеллан. — Я хочу сказать, что я охотно пошел бы туда, несмотря на адский гром и вихрь, но мне кажется излишне так спешить. Я знаю старика Земмеля: он так могуч и крепок, что, наверное, доживет до утра. А там, Бог даст, и совсем поправится…
Берта печально поникла головой.
— Освободите, графиня, меня от хозяйских обязанностей, — любезно улыбаясь, обратилась к ней старая баронесса фон Риттерсгейм. — Мне слишком грустно хозяйничать в чужом доме и приятнее быть просто гостьей…
Берта не ответила и, по-видимому, даже не заметила обращения к ней этой почтенной дамы, вдовы знаменитого полководца и соратника Карла Великого.
С прежним усталым и скорбным видом она подняла свой взор и сказала мужу:
— По крайней мере, будь милосерд и вели впустить в ограду замка бесприютных прохожих. Они стоят толпой у ворот и со слезами молят, чтоб им позволили укрыться от дождя и грома.
— Впустить! — приказал граф.
В числе впущенных в ограду замка оказался трубадур. Графу доложили об этом, и он распорядился впустить трубадура в зал.
Высокие дубовые двери раскрылись, вошел стройный и красивый юноша в темном дорожном плаще, с длинным монохордом[11] за плечами. Юноша низко поклонился на все четыре стороны и пожелал присутствующим здоровья и удовольствия.
— Спой нам песню, славный трубадур, — милостиво и любезно обратился к нему граф, — мы скучаем без музыки.
— Спой о весне и любви! — стали просить дамы.
— О чести и верности! — предложили со своей стороны рыцари.
— О преданности дамам! — настаивали дамы.
Трубадур установил монохорд, прижал руку к сердцу и обратился к обществу с такой речью:
— Я спою вам, что знаю и умею. Слушайте же меня, рыцари и дамы, благочестивые и знатные! В то время, пока вы здесь пировали, за оградой замка бродило старое, мрачное, больное Горе. Оно кричало, стонало и плакало, умоляя о внимании и помощи. Но вы его не слыхали… Тогда Горе обернулось вороном. Оно билось железными крыльями о решетки ваших окон. Но в шуме веселья вы не слышали ни криков ворона, ни шороха его крыльев… Горе обернулось грозой. Гулко загремели над замком раскаты грома. Яркие молнии вспыхнули у вас перед глазами. Но вы лишь усмехнулись: вам стало весело, что вы находитесь в тепле и покое, под защитой крепких стен замка. И вы не слышали Горя… Но вот Горе обернулось певцом-трубадуром. Оно сложило песню о людском страдании и смело вошло с той песней сюда, в ваш блестящий круг… И теперь вы волей-неволей услышите Горе…
В толпе гостей пробежал смутный ропот.
— О чем он тут толкует? — недовольно заметил барон фон Швальбе. — Нам нужны песни, а не проповеди.
— Обратите на него внимание, — шепнула баронесса фон Риттерсгейм своей соседке, — у него очень старообразный вид… Мне кажется, что это вовсе не юноша…
— Зажгите еще факелов! — приказал граф Людвиг. — Гаснут они, что ли? Почему так темно?..
В зале, в самом деле, стало темнее: как будто под потолком нависла грозовая туча, пробравшись сюда снаружи…
В окнах ярко блеснула голубоватая молния.
Трубадур заиграл на монохорде и потом запел:
О, рыцари блестящие! О, дамы горделивые!
Упреком вашей совести пред вами я стою.
Не ждите нежной повести: я песню вам тоскливую,
Я песню вам щемящую о Горе пропою…
Не муки томной ревности, не радости любовные,
Не слов игру жемчужную, не теплых уст красу, —
Тоскуя вам недужную, я вам уста бескровные,
Я крик голодной гневности вам в песне принесу…
Вам, тешащимся золотом, смеющимся, играющим,
Вобью, как тяжким молотом, я мысли об ином:
О голоде, о холоде, о брате умирающем,
Как василек, растоптанный безжалостным жнецом…
Я шел дорогой торною над тихими долинами,