17. И снизошел на меня Святой, и узрел я белого
лебедя, парящего в синеве.
17. «Лебедь» — это охваченное экстазом Сознание Адепта. Оно парит в беспредельном пространстве, и опорой ему служит Воздух (то есть среда, в которой обитает мысль).
«Снизошел на меня Святой» — выражение с двояким смыслом. В одном смысле оно означает «меня поглотило самадхи». В другом — что сознание Ангела или гуру (случай не столь высокого порядка, но в индийском мистицизме данное выражение нередко употребляется именно в этом значении) объяло собою Адепта или челу, побуждая тем самым низший ум к духовному восприятию. Последствия такого «заслонения» зависят целиком и полностью от уровня развития того, кто оказался «в тени». Чем лучше вы осознаете происходящее, тем более полноценный опыт сможете извлечь в ходе насыщения вашей ауры аурой Ангела. См. «Liber Samekh» и комментарии к ней.
Только не поймите превратно использованные мною выражения «заслонение» и «в тени». Речь идет не о гипнозе, подчинении или овладении, а, скорее, о явлении резонанса, как в случае, когда колебание струн одной скрипки приводит в движение струны другой, лежащей рядом с ней'.
18. Я восседал между крыльев его, и так миновали
зоны.
18. В состоянии Экстаза мы теряем счет времени. 103
Точнее, Бремя течет с другой скоростью. Оно поддается счету, но по другой формуле.
19. И лебедь летел, то камнем падая вниз, то взмывая; но двигались мы без цели.
19. Экстаз переходит от одной вершины Радости к другой; но в совершенстве не может быть никакого прогресса, поэтому подобные перемещения остаются бесцельными.
Это состояние — нс «совершенство». Совершенство — это предел, к которому мы стремимся; но если мы решили, что достигли его, то мы все равно что мертвы. Отсюда гётевский сюжет о Фаусте и Мефистофеле'.
20. Полоумный мальчишка, сидевший рядом со мною, спросил у лебедя:
20. Этот «мальчишка» — человеческий разум, который нуждается в системе мер как первейшем условии, обеспечивающем ясность сознания. Он осознает течение времени и не может понять, почему лебедь нимало не приблизился к некой фиксированной точке, хотя постоянно двигался, и почему того ничуть не беспокоит соотношение между тпочкой отбытия и его нынешним местнахождением. Идея движения, не соотносящегося с некими неподвижными осями координат, для него непостижима.
Самое интересное здесь — то, что человеческий разум представлен в образе «полоумного мальчишки». Следовательно, мы имеем дело со способностью, которая еще очень молода и не достигла полной гармонии.
21. «Кто ты, и почему ты паришь, и летишь, и падаешь вниз, и взмываешь ввысь в пустоте? Посмотри, сколько эонов минуло! откуда пришел ты? Куда ты идешь?»
22. Я, рассмеявшись, ответил ему с укором: «Ниоткуда! Никуда!»
22. Я ответил, что в континууме как таковом (Нут) не су. ществует никаких «знаков разделения».
Совершенно нелепо задаваться вопросами, когда возникла и
когда исчезнет Вселенная или кто сотворил все сущее. Мы ___
смертные, то есть существа волновой природы, и воспринимаем внешний мир при помощи своих орудий восприятия — огра-ничейных и дающих искажения. С какой стати мы решили, что все сущее кем-то сотворено? С какой стати мы решили, что у него должно быть начхю или конец? В действительности та энергия, что одушевляет нас, пока мы ползаем по лицу земли (и даже когда отрываемся от нее в случайных прыжках), никоим образом не подвержена превратностям нашей плоти. Она существовала до нас и будет существовать, когда нас уже не станет. Для нас есть «куда» и «откуда»; но если они есть и для нее, то оценивать их следует по совершенно иным критериям. Все сущее изменяется; так было всегда; и нет никаких «разумных оснований» полагать, что это когда-либо прекратится. Гипотезы, подобные теории энтропии, — это всего лишь экстраполяции присущего нам чувства конечности. На самом деле ученые начинают склоняться к мысли, что материя во всей вселенной возникает и исчезает постоянно. Точь-в-точь как люди. Точь-в-точь как любая другая форма жизни.
23. Тогда спросил он (ибо лебедь хранил молчание): «В чем же смысл этого вечного странствия, если цели нет?»
23. Лебедь, разумеется, хранит молчание: Экстаз превосходит все средства выражения. Разум вопрошает: что же вынуждает нас двигаться в отсутствие всякой цели?
На Востоке лебедь испокон веков считался символом самадхи. Отсюда происходит титул «Парамахамса» («Великий Лебедь»)» который дается мистику, в совершенстве овладевшему самадхи.
24. И прильнул я головою к Голове Лебедя и ответил, смеясь: «Не радость ли неизреченная — в этом бесцельном полете? Не усталость ли с нетерпеньем — для тех, кто стремится к цели?»
24 Адепт доводит эту мысль до экстатического переживания; он смеется и просто от чистой радости, и, в то же время, над нелепостью «рациональных» аргументов, от которых он уже освободился навсегда. Свою идею он выражает следующим образом: свободное применение своих способностей есть чистая радость; но если я чувствую потребность достичь с их помощью некой цели, то это влечет за собой муки желаний, тяготы напряжения сил и страх потерпеть неудачу.
Следует иметь в виду, что смешение планов недопустимо. На том плане, на котором мы ведем обычную жизнь, — на котором господствует тот самый «полоумный мальчишка», — муки желаний, тяготы напряжения сил и страх потерпеть неудачу остаются нормальными состояниями кама-манаса'. Но осознание того, что эти состояния относительны, а не абсолютны, порождает в Посвященных ту странную (с точки зрения большинства нормальных людей) отрешенность, которая подчас побуждает их смеяться в тех ситуациях, в которых другие бы плакали. Но, тем не менее, мы вынуждены действовать по правилам игры, принятым на том плане, где царит «полоумный мальчишка», — если, конечно, хотим «выйти победителями» в этой игре. Этим объясняется, в частности, принятое у древних «розенкрейцеров» правило, гласящее, что братья Ордена всегда должны одеваться и вести себя так же, как жители той страны, в которой им довелось оказаться в своих странствиях.
25. Лебедь же по-прежнему молчал. Но — ах! мы парили в Бездне без границ. Радость! Радость! О белый лебедь, на крыльях своих вечно неси меня ввысь!
2У Ничто не нарушает экстаза. Но в результате этого диалога Адепт глубже осознает свое блаженное состояние, так что Экстаз замирает в неподвижности, достигнув идеального соотношения с Бесконечностью континуума.
Адепт требует, чтобы этот Экстаз продолжался непрерывно.
1 Кама-манас (от санскр. кома — «желание» и манас — «ум») — обычное Для челоиека состояние, в котором всякая мысль окрашена эмоцией, а всякая эмоция сопровождается мыслью.
26. О, безмолвие! О, восторг! О, конец всего зримого и незримого! Все это — мое, а меня Нет.
26. Безмолвие — конец несовершенства, заложенного во вся-кой речи: любое слово — свидетельство двойственности, то есть некоего отступления от Совершенства.
Восторг — конец противоречию между любыми двумя данными объектами: они растворяются в Любви; до сих пор чувство «я» порождало в них мучительное ощущение отделенности от Всего Сущего и, следовательно, собственного несовершенства; когда же чувство «я» исчезает, освобождение от этого гнета переживается как упоение и восторг.
«О, конец всего зримого и незримого!». Смысл этого не только в том, что все сущее — будучи несовершенным — уничтожается, но и в том, что именно такова их истинная цель, их теХод106, их совершенство.
«Все это — мое, а меня Нет» Теперь Адепт обладает всем сущим, ибо он достиг так называемого состояния «Нет». Это состояние объемлет собою все вещи, и все они — лишь его отражения.
До тех пор, пока Адепт отождествлялся с неким определенным «я», он оставался всего лишь одной из таких «вещей» и противопоставлялся им; они ему не принадлежали. Чтобы овладеть ими, он должен превратиться в тот самый континуум, где все вещи существуют теоретически — как потенциальные члены любого из объектных рядов, который может избран для демонстрации любых заданных качеств этого континуума.
27. О, Бог лучезарный! Дай изваять мне Твой образ из самоцветов и злата! дабы люди повергли его и
втоптали во прах! Дабы слава Твоя среди них стала
зримой.
27. Адепт стремится явить миру средствами поэзии то Божество, которое он узрел. Он предвидит, что разъяренные невежды заклеймят его книги презрением и будут топтать их ногами; но сами эти действия откроют им глаза на славу Божества-Это может означать, что моя работа пробудит истинный религиозный пыл в тех, кто утратил всякую веру и перспективу: вызванная мною ярость приведет их к открытию глубинного врожденного чувства, что они — духовные существа.
«Дабы слава Твоя среди них стала зримой». Причудливая конструкция этой фразы позволяет истолковать ее и по-другому, а именно: «Дабы они осознали, что слава, которую они ви-
ДЯТ)_их собственная слава». Разумеется, эта неоднозначность
допущена преднамеренно.
Когда человек заявляет: «Я — Бог!» — он неизменно навлекает на себя негодование большинства своих собратьев. Люди не понимают, что это негодование проистекает из того факта, что подсознательно— и независимо от того, поклоняются ли они какому-либо Богу или нет, — они отождествляют самую сокровенную свою сущность с Божеством. «Нет, сукин ты сын! Никакой ты не Бог! Это я — Бог!» — вот что на самом деле стоит за этим негодованием. Поэтому Адептам обычно хватает благоразумия, чтобы не заявлять во всеуслышание о своей божественности. Фридрих Ницше достиг Тифсрст исключительно силой своей гения, но, к несчастью, не имел магической подготовки, которая помогла бы ему соблюсти осторожность. Он неприкрыто действовал и высказывался как инкарнация Диониса (каковою и являлся) — ив результате окончил свои дни в психиатрической клинике. Схожая судьба постигла, среди прочих, Эзру Паунда и Вильгельма Райха