Что же говорить про меня в девичестве, не утомленную замужествами, вдовством и еще не познавшую людского недоброжелательства. И отец мой – да будет благословенна память о нем! – посватал меня за лучшего жениха, Ира, старшего сына самого Еуды, человека богатого и сильного, чье слово много значило перед лицом отца его, Иакова, который был в наших краях могуч и властен, как царь. По праву первородства Ир должен был унаследовать половину всего имущества отца своего, а вторую половину поделили бы между остальными сыновьями. На свадьбе было весело. И хотя муж мой был жирен и одышлив, я все же радовалась, что войду в такую семью. Он подарил мне красивое ожерелье, научил садиться на лошадь и даже сказал, что эта лошадка будет считаться моей. Но зачать сына Ир не сумел, потому что хотя и заходил иногда на ночь в мой шатер и был со мной ласков, но девственность моя оказалась слишком большим препятствием для больного. Он кашлял и задыхался. А после совсем слег и уже не мог вставать даже по нужде. Я ходила за ним до последнего дня. Свекор навещал его, и горевал о его болезни, и раздобыл редчайшее снадобье, привезенное из далекой страны, но муж уже не мог проглотить драгоценное лекарство. Он умер, и я закрыла ему глаза.
Когда мужа похоронили и свекровь накинула на мою голову вдовье покрывало, Еуда сказал мне при всех:
– Ты проведешь с нами сорок дней скорби, а после я не отошлю тебя – мужем твоим будет брат Ира, Онан.
Я хотела сказать, что ненавижу его и боюсь. Что он щипал меня на глазах у Ира и насмехался над его немощью, говоря: «Что ты мне сделаешь?» Но женщине не положено возражать свекру, а мне было только тринадцать. И Онан стоял рядом и скалил зубы, очень довольный.
Я молча поклонилась. Но Еуда еще не кончил говорить.
– По нашим законам, – сказал он, – старший сын твой от деверя будет считаться сыном твоего покойного мужа и получит наследство, причитающееся моему первенцу.
Мне было все равно, но я обрадовалась, видя ярость Онана. Было приятно, что мерзавец стал красным, на лбу его вздулись жилы и он стиснул кулаки. Но перечить отцу, разумеется, не посмел.
Он приходил ко мне каждую ночь. Не говорил ни слова, не бил меня, но овладевал грубо и, нарочно делая мне больно, заграждал мои губы ладонью, чтобы в соседних шатрах не были слышны мольбы и плач. Распалившись и дойдя до вершины, он изливал семя на землю и тут же засыпал, навалившись на меня тяжелым ненавистным телом. Днем я была свободна и могла ходить между шатрами и делать свои домашние дела, но рассказать про то, что мне суждено оставаться бесплодной, не могла никому. У меня не было подруги в племени Еуды. Однако я не была сиротой. Через полгода после моего второго замужества мать навестила меня в нашем стане. И ей одной я рассказала всю правду. Мать плакала, слушая меня, а прощаясь, сказала:
– У тебя есть отец и братья. Клянусь, тебе не долго терпеть. Онан не доживет до осенних праздников.
Мать моя была провидицей. Однажды ночью Онан не пришел ко мне. И в другие ночи тоже… Через несколько дней соседи заговорили о том, что он ушел на охоту и с тех пор его не видели. Тело нашли под скалой. Кажется, он гнался за косулей и оступился…
На похоронах мужа я сама накинула вдовье покрывало – свекровь моя уже умерла, последовала за своим старшим сыном, и у Еуды остался только младший, Шела, славный мальчуган пяти лет. Еуда, не глядя на меня, обещал, что Шела станет моим мужем, когда вырастет. Мне было четырнадцать. Я вернулась к отцу и стала ждать. Пять лет провела я, вдовствуя, у родителей. За это время меня сватали четырнадцать мужчин. Отец всем отказал, потому что я была обещана дому Еуды. Но я видела, что нет мужчины, который не восхищается моей красотой. Я научилась смотреть им в глаза и на каждом мужском лице видела восторг и вожделение.
Тогда я решила, что сама изберу себе мужа по своему желанию. А кто на свете мог быть желаннее, чем сам Еуда? Кто был красивее и мужественнее его? Справедливее и щедрее? Я нашла его в том месте, куда он приходил надзирать за работниками, стригущими его овец. Он не узнал меня сначала. Совсем немного женских уловок и маленькая ложь – вот что понадобилось мне, чтобы законной женой войти в дом Еуды. Чтобы маленький Шела стал моим пасынком, а я родила внуков Иакова, близнецов Зераха и Пареца, в награду за что муж мой обещал не брать при моей жизни другой жены.
Благослови Господь моих внуков и внуков моих внуков. Да будут они умны и справедливы, как их отец Еуда, и упорны и стойки, как я, их мать, Фамарь.
Детские игры
Отец и мать Зары умерли почти одновременно. Отец заразился какой-то хворью от торговцев на рынке, куда ходил продавать сандалии. Он был мастер по обуви. Сначала делал ее только для своих, а потом так наловчился, что даже красил ремешки охрой, и на ноги, обутые в эти сандалии, хотелось смотреть. За такую пару давали полный кувшин масла. Отец продал две пары и принес домой два кувшина масла. Этого должно было хватить до весны… Однако он заболел огневицей, а мать, ходившая за ним, заразилась, и маленький братик тоже. Они все умерли, так что Заре и двум ее братьям масла теперь хватит до конца года.
Главой племени был дед. А значит, у сирот не отобрали родительского имущества – никто не посмел. Мальчики по-прежнему пасли своих овец, а со стрижкой обещали помочь братья отца и их сыновья. Зара – ей уже семь лет – справлялась с похлебкой. Лепешки сперва приносила бабка, а потом Зара научилась под ее присмотром растирать ручной мельницей чечевицу в муку, замешивать тесто и печь на горячих камнях очага… Они спали в своем шатре. Утром Зара, как настоящая хозяйка, поднимала полог и полотнище, что закрывало отверстие напротив входа в шатер, и проветривала помещение. Взрослые женщины очень хвалили ее за умелость и усердие. Она, правда, разбила большой горшок для похлебки, но ведь их теперь было только трое, да и слишком тяжел он был для ее тонких рук. И у матери в хозяйстве было еще два отличных глазурованных глиняных горшка поменьше.
Все устроилось неплохо. Только прабабка Зары, самая старая женщина в племени, была недовольна.
Она иногда приходила, опираясь на две палки и подрагивая головой, покрытой черной косынкой. Рассказывала смешные истории, помогала, как могла. Показывала, как мыть и сушить шерсть, чтобы осенью набить из нее новое одеяло.
Воротясь к дочери, у которой она жила (дочь ее была вдовой, и две старухи отлично уживались в одном шатре), прабабка недовольно говорила:
– Да что же вы, не видите, что ли? Зара перестала улыбаться. Человек не живет без улыбки, а тем более ребенок.
Она надоедала этим сыну и всем вокруг. В конце концов один из внуков принес ей подходящую толстенькую, крепкую ветку длиной меньше локтя. Сам обстругал ее так, что одна пара прутиков, направленных в разные стороны, стала похожа на руки, а два таких же других, но опущенных вниз, – на ноги. На утолщенной части ветки он вырезал шейку, а над ней головку с овальным лицом и тут же тонкой лучинкой, окунутой в сажу, нарисовал глаза, брови и рот. Носа у будущей куклы не было.
Прабабка была очень довольна. Из пшеничной муки и воды она сделала немножко клея и прикрепила клок шерсти черной овцы к голове новой куклы. Платье ей смастерить поручила внучке – сама уже плохо видела. Одна из теток Зары не поленилась, так что готовая кукла стала похожа на черноволосую девушку, одетую в хитон. Любая девчонка в стане обрадовалась бы такой кукле, но прабабка боялась, что Зара, разучившаяся смеяться, не полюбит обыкновенную куклу, какие есть у многих.
На рассвете она велела сыну помочь ей забраться на осла и дать провожатого. Никто не знал, куда собралась самая старшая в роду. Они двинулись на восток и через час были в стане, раскинутом возле города Луз. Там она спросила о шатре Дины, и два подростка, из почтения к ее старости взяв осла под уздцы, отвезли ее в нужное место и втроем с провожатым поставили на ноги. Старуха вошла внутрь. В шатре было сумрачно. Молодая печальная женщина сидела на подушке. Она вопросительно подняла голову.
– Меня зовут Ашера, – сказала старуха. – Теперь уже не осталось никого из живых, кто помнит твою прабабку Сарру. А я ее помню. Она была очень добра ко мне. Подарила мне козленка и говорила со мной ласково. Теперь я пришла к тебе – все говорят, что ты похожа на нее и так же добра… Мне нужна бирюзовая или коралловая бусинка. В нашем стане таких вещей не бывает, а ты богата. Я расскажу тебе про то, как мы жили в одном оазисе с Авраамом и Саррой, а ты, если захочешь, подаришь мне то, что я прошу.
К вечеру Ашера вернулась домой. А на следующий день Зара получила куклу, у которой на шее висело бирюзовое ожерелье – красота и сокровище. Девочка засмеялась от восторга, и у старухи отлегло от сердца.
Разговор
Опять, Господи! Опять! Снова должен я бежать! Ты иссушил землю так, что ни скоту, ни человеку не выжить и одно спасение – бежать в Египет. За что, владыка?! За что наказуешь меня и народ мой?
Зря я суесловлю. Знаю ведь, за что… надо бы спрашивать, за что милуешь… Первый раз я бежал из дома отца моего от ярости моего брата. И ярость эту я заслужил – выманил обманом его право старшего.
Брат мой, Эсав, был человеком сильным, грубым и туповатым, и я думал, что буду лучшим предводителем племени отца нашего. Но, получив желаемое, должен был бежать и наниматься на службу не как сын патриарха, а как простой пастух. Прав суд твой, Господи. Зато следующие двадцать лет были прекрасны. И я не спрашивал у тебя, за что это счастье. Я трудился, и труды мои давали обильные плоды. Я любил хозяйскую дочь, и мне ее обещали. Я женился на ней и ее сестре, и обе были дороги моей душе и моему телу. Жены и наложницы рожали мне сыновей, и ни один младенец не умер! Двенадцать детей родили мне четыре женщины, и ни одних похорон не было в моей семье. Спрашивал ли я тогда Господа, за какие заслуги мне мир, покой, детские голоса, называющие меня отцом, уважение тестя и прибавление моего собственного, заработанного не только трудами, но и хитроумием стада? Нет, конечно. Милость Твоя, великая милость, казалась мне заслуженной. Я был уверен, что Ты поможешь мне во всем. И я бежал от своего тестя, забрав всех его внуков и обеих его дочерей, и их украшения, и одежды, и мулов с упряжью, и верблюдов, и овец, которых считал своими. И Ты не осудил тут же беззаконие мое. Напротив, подал мне знак, что любишь меня. Ты, Господь, явился мне и дал мне новое имя – Израиль. Я думал, что теперь больше никакого греха не совершу, а буду праведен перед лицом Твоим, я и народ мой. Богатые, могущественные и щедрые, поселились мы возле города Шхем, и наши дочери без страха ходили в тот город посмотреть, как одеты тамошние женщины и какие украшения они носят. Город был веселый и открытый, я сам бывал у них. Беседовал с их царем, продавал скот и покупал подарки своим женщинам. В праздник на рыночной площади раздавали вино и сикеру