[22], плясали, заклинали змей и ели жареную баранину. В этот день молодежь нашего племени пошла на праздник, и с ними дочь моя Дина. Нежная голубка моя. Послушная и проворная девочка моя. К заходу солнца все вернулись к своим шатрам, но Дины не было со всеми. Ночью, не стерпев тревоги, я поехал к царю Шхема, но и стража, и начальники были пьяны. Меня не задержали в воротах, но найти кого-нибудь трезвого из царского дома я не смог. В моем стане не спали. Лия рыдала, будто у нее сердце вырвали из груди.
Наутро пришли ко мне из царского дома и сказали, что Дину возжелал царевич. И лег с ней. Бедное мое дитя – он насильно овладел ею, ведь не могла же моя дочь согласиться на такое без моего благословения. А теперь царь Шхема просит отдать Дину замуж за его сына, ибо тот полюбил ее и готов заплатить за неправоту свою вено[23]. Я беспокоился о моей девочке, и Лия умоляла привести ее домой, но сыновья сказали: не отдадим сестру замуж за необрезанного. А говоривший от имени царя склонял нас к дружбе. И обещал выдавать за наших юношей дочерей земли той, и торговать с нами справедливым торгом, и воевать на нашей стороне, если будет нужда в них. Тогда сыновья сказали: мы отдадим сестру за царского сына, если он и все мужчины города сделают обрезание. А я молчал. Господь отступил от меня, и я не знал, что хорошо, а что плохо. И не верил, что те люди согласятся. Но они согласились. И когда все мужчины города лежали больные после обрезания, мои сыновья Шимон и Леви вошли спокойно во врата и мечами своими убили всех мужчин, взяли сестру свою Дину из дома царского, который уже некому было защищать, и отвели ее к матери. А потом в ярости безумной и необъяснимой вернулись и уничтожили все, что могли, забрали женщин, и скот, и все ценности, и утварь. Мои сыновья, Господи! Мои сыновья…
Тогда я бежал снова от гнева детей той земли и знал, что грехи мои переполнили чашу терпения Твоего. Я ничего не сделал сыновьям моим. Что я мог, Владыка мой? Но гнев твой праведный обрушился на меня, хотя и не в тот час… Умерла в тяжких мучениях голубка моя Рахиль. Родила еще одного младенца и умерла. А после Ты забрал и сына моего любимого, Йосифа. И потянулись годы, прошедшие зря… Ни внуки не радовали меня, ни сыновья, ни дочь моя Дина. Несчастное дитя, ставшее причиной коварного обмана, неслыханной жестокости и немыслимой алчности.
И вот я снова должен бежать в Египет. Прав ты, Господи! Я и жизни-то не заслуживаю, но уж точно при всем милосердии Твоем не дашь Ты мне спокойной жизни, при которой я забываю о скверне своей и думаю, что любим Тобой и благословение Твое на мне. Но раз не умер я, Всемогущий, может быть, Ты уготовил мне еще какую-нибудь радость? Может там, в Египте, еще увижу лучик счастья? Не верю, что Ты не оставил мне никакой надежды.
Допрос
Очень важный вельможа приказал доставить к нему всех приехавших с караваном. Они уже изложили начальнику стражи, кто такие и зачем прибыли в Египет, после чего были помещены в тесный и душный сарай, где им было велено ждать разрешения на въезд. Сарай был не таким уж маленьким, но путников вместе с погонщиками насчитывалось сорок человек. Кормили их скудно и воды давали только для питья. По нужде выводили дважды в день, однако водитель каравана Элиезер, которому было уже под пятьдесят, не мог терпеть по многу часов и мочился несколько раз в сутки в угол, отчего зловоние пропитало временное жилище евреев, прибывших в Египет в надежде закупить продовольствие для своих семей. Они не подстригали бород, не мылись и постепенно скатывались в отчаяние, отчего выглядели не достойными людьми, а шайкой разбойников.
Но всему плохому (как и всему хорошему) наступает конец. Начальник стражи открыл засов, распахнул дверь в сарай и сообщил, что из Мемфиса пришел приказ: всех доставить в столицу вместе с их животными и товарами.
Стража снарядила караван в путь, достойно снабдив едой, топливом для костров и запасами воды с учетом четырех стражников, сопровождавших подозрительных купцов.
В Мемфисе их приняли дружелюбно, поселили в славном караван-сарае, отделив слуг от хозяев. Каждый из братьев получил отдельную комнату, где кроме лежанки были циновки, кувшин с прохладной водой и низенький столик, на котором стояла глиняная миска, наполненная плодами. Им предложили услуги цирюльника и банщика. Они сменили одежду, пообедали и уснули, утомленные и счастливые, в надежде на то, что скоро закупят пшеницу, просо и масло и вернутся к отцу и женам с детьми. Утром, однако, оказалось, что они заперты. Стражники не говорили на ханаанских языках, но были не злые. И в отхожее место выводили по первой просьбе. Как ни старался Реувен, он не встретил там ни братьев, ни даже слуг. До позднего вечера сидел он на циновке, прислонясь к стене, и думал о том, что говорят братья на допросе. Хорошо, что не заснул, а то как бы держал ответ спросонья? Но и бодрым он отвечал не очень-то умно.
Вдруг дверь в комнату распахнулась, и вошел невысокий, очень красивый, с проседью в аккуратной бородке вельможа и при нем толмач. За ними заскочил стражник, с трудом затащил в комнату тяжелое кресло. Важный господин, не оборачиваясь, сел. Переводчик сказал, что Главный управитель с титулом Цафнаф-Панеах удостаивает приехавших личного допроса. Он подозревает, что они лжецы, а возможно, шпионы. И вовсе не те, за кого себя выдают.
Сановник задал первый вопрос, и толмач тотчас перевел:
– Как твое имя?
– Реувен, мой господин, – ответил узник. – Я старший из двенадцати братьев, сыновей ханаанского князя Израиля.
Переводчик выслушал следующий вопрос управителя и сказал еврею примирительно:
– Мой господин поговорил уже со всеми. Ты последний. Не ври нам. Не трать даром времени царского помощника. Другие сказали, что вас десять братьев. А соправитель фараона вообще не верит, что вы одной крови. Вас всех казнят, если между вашими ответами будут разногласия.
– Господин мой, – обратился с отчаянием Реувен. – позволь рассказать тебе все о моей семье. Я бесхитростен, мне трудно собраться с мыслями. Наши жизни, быть может, не стоят твоего высокого внимания, но там, в Беер-Шеве, нас ждут голодные семьи. Мои дочери и сыновья, дочери и сыновья моих братьев, их маленькие дети и – самое главное – наш старый отец. И в благополучные времена он был очень худ, а теперь, в голодное время, обремененный годами, болезнями и тревогой за свое племя, он может умереть прежде, чем мы вернемся, даже если ты нам позволишь вернуться. Мой отец – внук и наследник великого ханаанского князя Авраама. Может, и в Египте слыхали о его деяниях.
Переводчик шептал на ухо Цафнаф-Панеаху, и Реувен ждал – может, тот кивнет? Но сановник остался безучастен.
– Четыре жены родили моему отцу двенадцать сыновей. Потому я и говорил про двенадцать братьев. Двое младших – от любимой жены. Один из них пропал, а второго отец не пустил с нами, чтобы он не подвергался опасностям. У нас засуха, господин мой. Мы привезли мешки, полные серебром, чтобы купить еды. Овцы наши находят колючки и росу, но резать их в пищу бессмысленно – на костях нет мяса… А людям нечего есть. Ни пшеница, ни ячмень, ни овес не дали урожая. Отпусти нас, владыка! Мы сыты в египетской тюрьме, а наш отец, и женщины, и дети голодны с утра до ночи и с ночи до утра…
Вельможа молчал.
Тогда Реувен сел на пол и, раскачиваясь в тоске, забормотал:
– Бог наказует! Бог наказует за мальчика! Говорил я им: не проливайте крови сына вашего отца! Не совершайте злодеяния! Да и чего ради? Мальчишка – хвастун, доносчик и обманщик. Ну отодрать за уши, ну, надавать тумаков… Но убивать… человека, соплеменника, брата… За такое прощения не будет! Все погибнем, и несчастный отец, на котором нет никакой вины. И он умрет от голода со всем своим народом…
Толмач ничего не переводил, а терпеливо ждал, когда Цафнаф-Панеах вынесет свое решение. Но тот удивил толмача. Он встал с кресла, подошел к человеку, сидящему на полу, положил ладони на его седеющую голову и спросил по-еврейски:
– Так ты не хотел убивать мальчика? А почему? Ты что, лучше тех, остальных?
– Ты понимаешь по-нашему, – отметил Реувен без удивления. – Нет, господин, я не лучше их, просто я старше. У меня самого уже были дети, и они дрались между собой, а я любил обоих. И брат мой был балованным несмышленым ребенком. Я не видел, как они сговорились. Пришел – а его нет. Брата нашего Иосифа нигде нет. И тела его я не видел… С тех пор никто из нас никогда не был спокоен и счастлив.
– Все! – воскликнул соправитель фараона. – Достаточно! Теперь мы все будем спокойны и счастливы. Они не убили меня – просто продали. Встань, Реувен. Обними меня, мой старший брат! Я был вам плохим родственником, но теперь Бог дал мне власть и силу спасти мой народ от всех бедствий. Верблюды нагружены, вы возвращаетесь в свой стан. Пусть все едят досыта, пока не окрепнут, а потом пусть спускаются в Египет. Я хочу видеть отца, и Беньямина, и Дину. Показать им моих сыновей, посмотреть на моих племянников. Вы получите тучные пастбища и изобильные колодцы. А я – мою семью.
Поучение
Сыновьям Эфраиму и Менаше от Йосифа, которому царь Верхнего и Нижнего Египта дал имя Цафнаф-Панеах и назначил его управляющим всеми делами государства.
Писано собственноручно в Мемфисе
Мой прадед Авраам был человеком праведным, мудрым и отважным. Полагаю, на всей земле не было равного ему, потому что если меня возвысил Великий царь, то ему его славу дал сам Господь Бог. Авраам привел наш род к процветанию и могуществу. Он управлял своим племенем твердо, но великодушно. И окружающие народы просили его разрешить их споры, ибо он был справедлив и ставил правду превыше выгоды. Супруга его, моя прабабка Сарра, родила ему сына – моего деда Исаака, а наложница Агарь – сына Ишмаэля. Двое сыновей Божьего избранника ссорились, и враждовали, и поносили друг друга, и завидовали, и уязвляли телесно и словами, так что Агари с ее сыном пришлось уйти и спуститься в Аравию. И более никогда Ишмаэль не навестил брата, не ласкал его детей, не участвовал в его праздниках. Даже не был на погребении своего отца. Не оплакал его и не приходил на его могилу в годовщины смерти. Так же и Исаак не знал своих племянников, и народ его сделался горьким врагом народа, который произошел из чресел Ишмаэля и именуется теперь арабами. Я, соправитель фараона Египта, прорицатель будущего, Йосиф Цафнаф-Панеах, говорю вам, что много горя принесет нашим внукам и правнукам эта вражда.