Дед мой Исаак наследовал своему отцу, и жена его Ревекка родила своему мужу и господину двух близнецов – Иакова и Эсава. Братья, зачатые одной матерью в одну ночь и рожденные ею в один день, начали ссориться еще во чреве моей бабки Ревекки. Все детство провели они, обижая и изводя друг друга. В драках и взаимной ненависти, к горю отца и матери, провели отрочество. Отец мой, Иаков, – великий стыд! – потребовал выкуп за тарелку супа для голодного брата. И окончилось это тем, что моему отцу пришлось бежать из родного стана и двадцать лет жить на чужой стороне и быть слугой у брата своей матери. А дети брата его, Эсава, навеки сделались врагами детей Израиля[24].
И мать моя, Рахиль (да будет благословенна ее память!), всю жизнь ссорилась и спорила со своей сестрой Лией. А когда они обе вышли замуж за моего отца, то стали соперницами и ненавистницами одна другой. И мы с моими братьями, видя их вражду, впитали с молоком матерей взаимную неприязнь. Братья колотили меня, а я ябедничал отцу. Он наказывал их, а я смеялся над их огорчением. Я хвастал особой отцовской любовью, увиливал от обязанности разделить их труды и проводил время в материнском шатре в прохладе и праздности, насмехаясь над их утомлением. Кончилось это тем, что братья решили убить меня, но не выполнили этого, а только продали чужестранцу. Они были наказаны горем отца, бедностью, голодом, тоской, унижением и страхом. А я – моей пролитой кровью, болью, чужбиной, одиночеством, рабством и тюрьмой.
Теперь, прожив свою жизнь, достигнув старости и проведя годы в размышлениях о том, в чем состоит воля Господа отцов наших, Авраама, Исаака и Иакова, я говорю вам, сыновья мои, Эфраим и Менаше: лучше каждому из вас голодать, чем не поделиться едой с братом; лучше вам потерять своего ребенка, чем остаться равнодушным к потере брата; лучше умереть, чем ненавидеть сына вашего отца и дочь вашей матери. После моей смерти вы получите в наследство стада, дворцы, рабов, поместья, и драгоценные камни, и милость фараона. Но это поучение – главное сокровище, завещанное вам. Вам и потомкам вашим вменяю это в Закон.
Сюрприз для Мадлен
Глава 1. Лонгман
Томас Лонгман был первым ребенком у своих родителей. Он родился в Лондоне в 1835 году в большой, дружной и приветливой семье потомственного книжного издателя. Кроме него, его двух братьев и двух сестер, матушка воспитывала еще и сына рано умершей и горячо любимой ею сестры. Все дети росли среди книг в огромной отцовской библиотеке. Разумеется, они знали и все детские радости: у девочек были куклы и игрушечные колясочки, чтобы этих кукол возить, а у мальчиков – кораблики, которые запускали летом с грузом шишек или даже котенком на борту в круглом бассейне, где бил скромный фонтан. Бассейн с фонтаном находился перед главным входом загородного дома Лонгманов – там все они проводили лето. Были крикет и мячи для игры в хорошую погоду, пианино, целые полчища оловянных солдатиков и корзиночки для рукоделия на случай ненастья, были разговоры и игры в фантики, но все же главная жизнь проходила среди книг. Когда у кого-нибудь заканчивалась книга и он начинал ныть, что ему нечего читать, старший – обычно это были Томас или его сестра – с видимой неохотой шел в библиотеку и под возгласы «это я уже читал», «это страшно скучно, я пробовал», «тут неинтересные картинки» выуживал правильную книгу и иногда даже рассказывал, в чем там дело, или сам прочитывал вслух первые несколько страниц…
Томас первым отправился в Хэрроу и создал в этой знаменитой, не уступающей Итону школе доброе имя для своей фамилии. Остальные мальчики поступали туда в свой час, и, хотя ни один из них не был так одарен, как старший брат, все они были достойными учениками и окончили школу с хорошими баллами. Томас первым поступил в университет. Отец посоветовал колледж Магдалены в Оксфорде, и у Тома не было ни единой причины возражать. Ему нравилась университетская жизнь, он вообще редко встречал то, что ему резко не нравилось. Английский язык открывался ему во всей своей полноте, от шекспировского литературного до жаргона босяков Сохо и матросов флота ее величества. В занятиях спортом он не так преуспевал, как сокурсники, но на экзаменах всегда был в числе первых. Некоторые профессора поражали воображение глубиной знаний и неиссякаемыми способностями, а также желанием впитывать все новую и новую информацию даже в весьма почтенном возрасте. Таким был и тьютор Тома, профессор литературы сэр Джефферсон. Он предложил Томасу остаться в колледже по окончании курса в качестве младшего преподавателя, но, как это ни было лестно, Томас принужден был отказаться. Отец прихварывал, и кому-то следовало заботиться о процветании издательства. Если родители и сестры были достаточно обеспечены рентой от капитала, доставшегося матери в приданое, то трое братьев еще должны были получить университетское образование, а значит, издательство обязано было приносить прибыль.
Около года отец помогал Тому разобраться в тонкостях профессии. Он многое рассказал о разных сортах бумаги, о шрифтах и наборах, качестве литографии и способах обрезки, о корешках и книжных магазинах, о расчетах с авторами, банковских кредитах и работе редакторов. Лонгман-старший был фанатом точности. Книга с опечатками или, не дай бог, с фактическими ошибками вызывала у него стыд и отвращение. Справочнику издательства «Лонгман» инженер мог доверить жизнь пассажиров, проезжающих по мосту, а фармацевт – безопасность лекарства.
Отец перестал вмешиваться в дела через десять месяцев после того, как Томас вышел из университета, – его разбил паралич. Он сидел в кресле, укрытый пледом, и голова у него покачивалась. На сиделок нужны были средства, и новый глава издательства погрузился в работу. Он печатал словари, энциклопедии, философские труды и учебники. Но удовольствие находил только в художественной литературе. У него образовался штат переводчиков. Переводили с французского, немецкого и русского языков. Тиражи были небольшими, оформлялись книги со вкусом и стоили недешево. Впрочем, Лонгман издавал и дешевые книги для людей, кормящихся трудами рук своих. Он гордился тем, что Британия финансирует школы для бедных, и издавал занимательные книжки в мягких обложках, которые могли купить фабричные рабочие и даже белошвейки. Но главным направлением для него был поиск новых романов и новых писателей.
Томас был человеком мягким и покладистым, однако рукопись оценивал однозначно и непреклонно. Чутье на талантливый текст было у него острым и определенным. Как слух или обоняние. Его даже удивляло, что не каждый видит с первой страницы, что мистер Стерн гений, а мистер Джонсон графоман.
В возрасте двадцати семи лет Томас Лонгман женился на милой девушке Кэтрин, дочери университетского профессора. Ей было семнадцать, но она любила своего полноватого и даже чуть лысеющего жениха всем сердцем. Он был действительно добр – не казался таким, а был на самом деле. Одевался элегантно, сюртуки сидели на нем прекрасно, цилиндры были безупречны, а трости он заказывал в Париже. Такой учености, как у Тома, она не видела ни у кого, хотя их дом посещали университетские преподаватели, писатели и даже один французский академик. Она познакомилась с семьей будущего супруга и была очарована его сестрами и матушкой.
Венчались они в Саутваркском соборе. Служба была торжественной и трогательной. Все дамы плакали – уж очень мила и юна была невеста. Зажили молодые своим домом дружно и уютно. Однако юность Кэтрин их ужасно подвела. Через несколько месяцев после свадьбы, проводя август в гостях у своей сестры, она заразилась от племянников краснухой. Переболела ею легко, как болеют дети. Но ребенок, который родился у нее через полгода, оказался глухим. Опытный врач, убедившись, что полугодовалое дитя не слышит никаких звуков, спросил, не болела ли миссис Лонгман во время беременности. Она припомнила злосчастную краснуху, и врач подтвердил, что есть связь между этой невинной болезнью у беременных женщин и потерей слуха у рожденных от такой беременности детей. Мрак опустился на семейство Лонгман. Малыш Лестер был веселым и здоровым ребенком, но будущее его ужасало. К тому времени оба родных брата Томаса закончили университет и стали дипломированными врачами. Третий, двоюродный, увлекся математикой, и, по уверениям его друзей, профессора прочили ему блестящее будущее. Но вся семья оставалась в безутешной печали – ничего, кроме мысли о Лестере, не казалось важным. Томас говорил жене, что еще Беда Достопочтенный[25] занимался воспитанием глухого ребенка, и, если верить легенде, вполне справился с задачей.
Как бы то ни было, в Англии было довольно школ для воспитания глухих детей – и для бедных, где кроме чтения, письма и счета девочек учили шить, а мальчиков – какому-нибудь ремеслу, и частные для богатых, где в программу входили литература, богословие и математика. Но туда принимали только с семи лет. А младенцу не было дела до семилетних детей. Он забавно ползал, охотно ел яблочное пюре, без памяти любил мать и отца. Соглашался оставаться на руках у няни, плакал, когда ушибался, но не знал своего имени и вообще не подозревал о существовании мира звуков.
Кэтрин играла с ним в кубики, накупила разно – цветных игрушек, щекотала малыша, подбрасывала его на коленке, придумала зажигать лампочку, когда хотела окликнуть. Лампочка эта была изобретена приятелем Томаса Джозефом Суоном[26] и представляла собой стеклянный баллончик, подсоединенный к огромному тяжелому ящику. Если нажать на рычажок на ящике, она давала неяркий, мерцающий оранжевый свет. Стоила она безумных денег, но Джозеф с двумя помощниками притащил все, что нужно, в детскую, с тем чтобы проверить за несколько дней, реагирует ли Лестер на свет. Оказалось, что только в сумерки, когда солнечный свет уже не заливает детскую, а газовое освещение еще не включено, Лестер с любопытством оглядывается на лампочку и показывает на нее пальчиком. К тому же через несколько дней лампочка испортилась. Томас вернул прибор Суону с благодарностью и подарил ему замечательно изданный двухтомный «Справочник инженера», но и это Лестеру ничем не помогло.