– Увидим! – громко сказала Бася и погладила свой живот и выпиравшую ножку ребенка, который беспокойно ерзал в темноте ее чрева.
Первенец Берманов родился сразу после конца осенних праздников. На восьмой день мальчика обрезали, как положено, и дали ему имя в народе – Янкль. Сразу после обрезания Берл отправился в поездку. Между праздниками обе женщины строчили не переставая. Распашонки были готовы заранее, и они по выкройкам, сделанным Басей по всем правилам науки, выученной в Народном доме, шили фланелевые платья и блузки. К родам товару было уже довольно на целую поездку. Новые платья разобрали за три дня. Берл понял, что в других деревнях их можно продавать дороже.
В январе Берл отвез Биллу Фортнайту свой долг с процентами. Получилось девяносто три доллара и семьдесят два цента. Он так и вручил, отсчитывая бумажки и мелочь. Потом достал пакет, тщательно упакованный Рейзл, и вынул из него белоснежную воскресную рубашку, любовно сшитую, накрахмаленную, отутюженную и сложенную его женой. Старик был растроган. Они расцеловались. Билл поставил на стол бутылку виски, хлеб и ветчину. Берл, стесняясь, вытащил булку и крутое яйцо. Билл ухмыльнулся и разлил по стаканчикам. Они выпили одним духом и заели каждый своей закуской. Билл сразу же налил еще, и Бен неожиданно согласился. Билл спустился в подвал и принес миску красных яблок, от которых Бен не отказался. Они распили всю бутылку и, хотя за окном было еще не совсем темно, решили укладываться спать. Снимая сапоги, пьяный еврей бормотал, путая английские слова с еврейскими:
– Я сделал все как надо. Потому что Бог поставил тебя на моем пути. Теперь у меня жена, и сын, и мать, отца только не привез. Отца не успел. Но это не ты виноват – это я сам. А все остальное – благодарение Богу. Все сыты, у Баськи полно молока. И заработок есть. Потому что Бог поставил тебя на моем пути. Ты и есть ангел божий. Бородатый гойский божий ангел.
Билл и сам уже засыпал. Он не понимал бормотания Бена, но чувствовал его благодарность и думал, засыпая, что вот ему уже 77 лет, а он, кажется, в первый раз в жизни сделал по-настоящему хорошее, христианское дело. И, может быть, на Страшном суде ему теперь припомнят не только грехи, но и целую семью, которая благодаря ему живет в сытости и безопасности.
Платья и блузки, сшитые Басей и Рейзл, вытеснили почти весь остальной товар. Они хорошо покупались и обходились очень дешево. Но мать и жена работали целыми днями, а иногда и до полуночи, а ведь было и хозяйство, и ребенок, и подготовка к Шаббату. Нужна была помощница. Берл зашел к мадам Бройдо, и она, подумав, предложила свою сестру Ханну. Дети у той уже подросли, а заработка не хватало. Договорились так: три раза в неделю она будет приходить к Берманам домой – стряпать, убирать и стирать, а в остальные три дня – строчить на машинке. Машинку взяли напрокат на месяц, поглядеть, как пойдут дела. Ханна шить не умела, но Бася показала ей, как заправлять шпульку и плавно нажимать ногой. Все остальное было несложно. Бася сама сметывала швы на живую нитку, а Ханна строчила, не задумываясь о крое. Платили Ханне три доллара в день – для женщины зарплата неплохая. Не прошло и полугода, как они взяли еще одну машинку и еще одну работницу. Теперь Бася только кроила и сметывала иголкой, строчку делали Рейзл и две наемные работницы. Освободившись от каторги швейной машинки и стряпни, Бася стала выдумывать новые фасоны и освоила сложный покрой мужских рубашек. Тут надо было обметывать петли и пришивать множество пуговиц, но и цена на рубашки была выше. Игра стоила свеч!
Однажды на исходе субботы, собирая посуду после последней трапезы, Бася сказала, что дела идут хорошо и пора открывать магазин.
– Глупости! – отрезала Рейзл. – Магазинов в Нью-Йорке сотни. Кто будет покупать у нас?
– Ты видела, сколько стоит рубашка в магазине? А сколько у нас? Мама, мы же продаем дешевле!
– Ты ничего не понимаешь, девочка, – сказала Рейзл. – Ты подумала, что надо платить за аренду? А налоги? А вывеска?
– А ты подумала, что Берл живет как собака?! – вспыхнула Бася. – Спит в сараях и питается всухомятку!
– Ну что же, – сказала Рейзл, – мужчина, который кормит семью, всегда работает тяжело.
– Ты его совсем не жалеешь, мама! – закричала Бася. – Он же твой сын!
– А он нас пожалел? – звенящим голосом крикнула Рейзл и хлопнула ладонью по столу. – Мы чуть не умерли с голоду, а отец вообще не выжил. Вы оба знаете, что такое погром?
Обе женщины плакали навзрыд, Берл сидел у стола, зажмурив глаза и зажав уши руками.
Бася подскочила к мужу, оттянула насильно руки, прижатые к голове, и закричала пронзительно:
– Сколько ночей ты провел со мной за эти два года? Чудо, что у нас есть ребенок! Я имею право на своего мужа. Ты мне обещал в ктубе[53] пищу, одежду и супружескую близость. Продай лошадь и телегу, отремонтируй свой сарай и торгуй там.
– А мне кто даст супружескую близость? – крикнула Рейзл. – Мой муж умер от нищеты и тоски! Ждал каждый день шифс-карты[54] и не дождался.
Рейзл села на стул и закрыла лицо ладонями.
Ребенок, забытый всеми, надрывался в кроватке. Бася достала его, закутала в шаль, накинула полушубок и платок и, выходя на улицу в ночь, сказала:
– Не плачь, Рейзл! Ты здесь. А моя мама осталась там, и я о ней мужа даже не просила.
– Шавуа тов![55] – вздохнул Берл, помолчав. – Куда она пошла?
– Куда идет женщина с ребенком зимней ночью? – ответила Рейзл сипло. – К соседке. Не беспокойся, остынет и придет.
Через полгода Берл открыл два магазина: один в нижнем Ист-Сайде, а второй в деревне. Он отремонтировал сарай Билла Фортнайта, приладил на него вывеску «Готовая одежда Фортнайта и Бермана» и предложил старому другу двадцать процентов прибыли. Осваивать кассу Билл не стал – продавщицей работала жена старшего внука. Невестка старика занималась глажкой и подгонкой купленных платьев и пиджаков. А сам Билл следил за порядком, вел бухгалтерию, чинил, что придется, и раз в месяц отвозил в Нью-Йорк выручку и привозил новые товары.
Билл был уже очень стар, но чувствовал, что жизнь его расцвела. Конечно, ломило поясницу, колени плохо сгибались на лестнице, ведущей к нью-йоркскому перрону. Но у него были счет в банке, работник, который делал все необходимое на ферме, важные и неотложные дела и даже компаньон. По вечерам Билл рано ложился спать – сонливость одолевала его уже с наступлением темноты. Сон его был крепок, а проснувшись утром, он улыбался.
Бен был доволен и удивлен сноровкой Фортнайта. Деревенский магазин приносил почти треть его дохода. Две трети давал новый магазин на улице Брум. Поразмыслив вместе с Басей, Бен открыл три отдела: белье, галантерея и готовая одежда. Одежду шила небольшая мастерская на восемь работниц, которой управляла Бася, а галантерею и белье он покупал, избегая оптовиков, напрямую у знакомых хозяев фабрик, все это изготовлявших.
Рейзл больше делами не занималась – она воспитывала внуков и вела хозяйство. Управлялась очень ловко с готовкой, уборкой, стиркой и детьми с помощью одной приходящей служанки, которую она по-русски называла домработницей. Жили они теперь в большой удобной квартире с ватерклозетом и ванной. Рейзл обожала ванную комнату. Ежедневно лично полировала латунные краны и протирала мягкой тряпочкой бело-голубые изразцы и зеркало в мозаичной рамке, по бокам которого сияли два настенных светильника с хрустальными плафонами.
В четыре года Янкль почти уже умел читать на иврите, наизусть знал все ежедневные и субботние благословения и мог сказать «Шма»[56] без запинки. Кроме того, он знал много букв английского алфавита и иногда на вопросы взрослых, обращенных к нему на идише, отвечал по-английски. Берл любил его без памяти и, как бы ни уставал за день, находил полчаса, чтобы поговорить с сыном, рассказать ему какую-нибудь забавную историю из мидраша[57], слышанную им в детстве от своего отца, или просто почитать вдвоем несколько предложений из недельной главы. Он подыскал для сына лучший хедер с добрым и образованным меламедом – после праздников Янкль начинал учиться в школе.
Рохл родилась, когда Янклю было семь, а Хая – через год. Девочки-погодки, когда не болели, были спокойными и послушными, но болели часто и заражали друг друга обязательно. В такие дни Бася не ходила в мастерскую, а меняла компрессы, ставила банки и умоляла потерпеть горчичники еще хотя бы две минуты. Она часами носила плачущую девочку на руках и оставляла детей на попечении Рейзл, только когда опасности уже не было никакой.
Дела шли хорошо. Рубашки и домашние платья раскупались быстрей, чем шились. И Бен решил, что мастерской для его бизнеса недостаточно. Он взял ссуду в банке – никаких трудностей это не составляло, репутация его в квартале была безупречна, долги свои он отдавал прежде, чем приходил оговоренный срок, – и купил машинки для пришивания пуговиц и обметывания края, и настоящие профессиональные столы для раскроя ткани, и складские полки, и новейшие электрические утюги. Как ни крути, то, что он создал, было маленькой фабрикой. Он нанял швей и механика на один рабочий день в неделю – чинить то, что сломается. Фабрика разместилась в отремонтированном здании разорившегося ресторана в верхнем Ист-Сайде. Бася поработала три недели и сказала мужу, что им нужен настоящий модельер. Берл давно и сам думал, что при новом размахе не обойдешься домашними талантами и выучкой, полученной в Народном доме, но боялся заикнуться – Бася была душой дома и бизнеса. Он думал, что она обидится. Но Бася была мудрая женщина. И они наняли закройщика Матео – самовлюбленного итальянца с невыносимым характером. Он требовал немыслимой зарплаты, отдельного кабинета, какого-то двухнедельного оплачиваемого отпуска, то есть он уедет отдыхать, а за ним не только сохранится место, но и зарплату ему выплатят в конце месяца, как если бы он все дни усердно работал. Бен урезонивал его, уговаривал и упрашивал, будто это был не паршивый итальянский портняжка, а Виленский Гаон