[58], которого умоляли занять должность местечкового раввина. В конце концов Бася не выдержала.
– Хорошо! – сказала она. – Вот тебе портняжный метр. Придумай фасон, сними мерки и сшей мне летнее платье. Ткань за мой счет на твой вкус. Посмотрим, о чем мы говорим. Всё! Сегодня пятница – нам с Беном пора в синагогу. В понедельник утром я надену платье и решим, какую зарплату мы тебе можем дать и какие персидские ковры будут лежать в твоем кабинете.
Маттео кивнул, четырьмя движениями обмерил Басю, не дотрагиваясь до нее, не стал ничего записывать, надел пальто и котелок и вышел, коснувшись в знак почтения двумя пальцами полей шляпы.
В понедельник утром Бася вышла из-за ширмы, где надевала новое платье, обменялась взглядами с Берлом, и он спросил, принес ли Маттео выкройки и можно ли уже начать кроить и раздавать швеям.
– Не раньше – ответил Маттео, – чем будет договор.
– По рукам, – сказал Берл, – но договор на два года!
Бася подняла указательный палец:
– И из этого материала такое платье пусть будет только мое.
Дела шли хорошо. Всю жизнь Берл, как и его отец, как и всякий еврей, десять процентов от разницы между месячным доходом и расходом отдавал бедным. Когда-то это были центы и даймы[59], которые он опускал в прорезь металлического ящика в синагоге. Потом в прорезь стали попадать металлические доллары. Когда ежемесячная сумма перевалила за пятьдесят долларов, Берл сказал габаю, что деньги эти будет распределять сам. Во вторник после вечерней молитвы он станет принимать тех, кому действительно можно помочь. Это нововведение почти поссорило его с синагогой, но он оплатил ремонт водопроводной системы и заменил старую дровяную печь новой угольной. Радиаторы парового отопления обошлись в кругленькую сумму, но теперь у синагоги, бейт мидраша[60] и хозяйственных помещений имелась горячая вода, и даже в субботу, когда печь не топили, внутри было не холодно. Уважение раввина, синагогальных служек и старосты было так велико, что за Берлом на целый год закрепили бесплатно прекрасное место в третьем ряду. Разумеется, он вошел в совет попечителей, а кроме того, беседовал с просителями, отделяя бездельников и пьяниц, на которых категорически отказывался тратить деньги, от тех, кому не повезло, кто заболел, или не мог сам оплатить образование одаренного ребенка, или нуждался в ссуде, чтобы выбиться из бедности, но не мог платить суровые проценты банку. Вторники эти были тяжелы, но он считал их очень важными, и лет с восьми Янкль сидел рядом с отцом и учился жизни. Суммы, которые они тратили, становились существенными, и еще трое знакомых промышленников, отдавая должное безукоризненной и несомненной честности Берла, просили его распоряжаться их благотворительными фондами по своему усмотрению.
– Смотри, Янкль, – объяснил Берл старшему сыну, – человек жаден и скуп. И я тоже. Поэтому, чтобы не бороться со своими дурными желаниями, я сразу перевожу десять процентов доходов на отдельный счет. Это делает мой банкир, и это деньги не мои – они принадлежат беднякам по Божьему повелению. Их мне не жалко раздавать. Но очень жалко, если их не хватит тем, кому следует помочь, потому что я безответственно отдал тому, кто профукает. Поэтому мы должны с тобой думать, и проверять, и смотреть, и расспрашивать людей…
Бася родила еще сына, и они взяли еще одну женщину в помощь по хозяйству. И хотя ребенок умер от коклюша, не дожив до года, удалось спасти девочек, которые от него заразились. Во время похорон Рохл еще была плоха, и Бася и Рейзл относительно легко пережили смерть малыша в круглосуточной круговерти забот о тяжелобольной Рохл. Бен купил небольшой «форд» и выучился водить. Он теперь участвовал и в строительном бизнесе, немного играл на бирже и строил себе маленький загородный домик в Нью-Джерси. И вокруг все стали не так бедны. Реб Бройдо купил жене бриллиантовое кольцо, а за дочерью дал приличное приданое, включающее небольшую уютную квартирку в Бронксе.
И бедняки теперь просили чаще не о деньгах на субботу, а на оплату учителя скрипки, или помощи в открытии маленького магазинчика, или первого взноса на покупку доли в ферме. Бена эти приметы расцвета радовали. Но Бася жаловалась на дурные предчувствия.
Как-то холодным январским утром 1929 года Берл задержался на фабрике, да так, что пропустил время минхи[61]. Минху, конечно, можно прочитать в любое время до захода солнца, но в его синагоге она начиналась в три, и он старался не опаздывать. Сегодня не получилось, и виноват в этом был только он сам. Надо же ему было сцепиться с Матео! Закройщик давно хотел обсудить с ним выпуск партии входивших в моду рубашек «апаш» и «мандарин» с воротником-стойкой. Но до «мандарина» они даже не добрались. Спокойно посчитав себестоимость «апашей», застряли на определении количества рубашек в первой партии. Бен полагал разумным пошить штук шестьдесят трех размеров из двух видов тканей и посмотреть, как партия разойдется, пусть и без прибыли. Услышав это, Матео закипел: хозяин совершенно не ценит его вкуса и таланта. Ради шестидесяти штук он и мелка в руки не возьмет. Он настаивает, что надо заказать по четыре штуки ткани трех разных расцветок. Из каждой штуки получится сорок рубашек, а всего четыреста восемьдесят рубашек трех расцветок и четырех самых ходовых размеров. И пошло-поехало… В разгар спора в мастерскую зашел приказчик:
– Хозяин, извините, это срочно. Там вас ждут… Зайдите в магазин.
Берл скорчил недовольную гримасу, но, сказав Матео, что они продолжат завтра, почувствовал облегчение. Закройщик действительно был хорош, однако очень уж утомлял своей кипучестью. В магазине у прилавка переминался черномазый мальчонка с большим конвертом из коричневатой оберточной бумаги в руках.
– Вы здесь хозяин? – спросил странный посетитель. – За квартал отсюда большой белый босс вышел из машины, показал на вашу лавку и велел отдать письмо в руки хозяину. Он дал мне один дайм и сказал, что в лавке мне дадут еще два.
– Я хозяин. – Берл вытянул из руки мальчишки письмо. – Дай ему двадцать центов, Янкеле.
На конверте не было ничего, кроме арамейской аббревиатуры «С божьей помощью» мелкими буковками в верхнем правом углу. А внутри лежало с десяток тетрадных листков в клетку, мелко исписанных с двух сторон на идише с русскими вставками:
Дорогой кузен, я послал тебе это письмо с Доверенным человеком, так что уверен, что ты его получил и сейчас читаешь. Я не буду писать о наших родственниках – кто женился, у кого родился сын, а кого посадили в тюрьму, – потому что надеюсь, что твой дядя, а мой отец обо всем этом тебе подробно пишет. Перейду сразу к делу. Я сейчас работаю на центральном складе мануфактуры, кожи, галантереи и косметики, принадлежащем Красной армии. Ты спросишь меня, зачем красным героям галантерея? А я отвечу, что у каждого героя генерала есть жена-генеральша. А ей нужно одеваться снизу доверху и обуваться не хуже других. Раньше с этим особых проблем не было, все можно было купить, но частников зажимали, зажимали и дозажимались до того, что уже ничего купить нельзя. Тогда создали государственный распределитель товаров для семей красных командиров, и вот на центральном складе этого распределителя я работаю. Склад у нас хороший, но пока он почти пустой. Я тут маленький человек, однако мой начальник, он большой комиссар, прислушивается к моим словам. Я предлагаю тебе прислать нам официальное предложение от твоей или не твоей фирмы. Куда и кому, увидишь на последней странице. Ты должен предложить поставки, но не готовой одежды. Ни твои рубашки, ни даже французские платья в стране победившего пролетариата никому не нужны. У нас своя мода, свои портные и свои сапожники. Нам нужны дорогие качественные ткани – льняные, шелковые и шерстяные, наилучшей выделки. А из кож – лайка, замша, тонкое шевро, велюр и тому подобное. Не забудь в начале и конце высказать свое полнейшее одобрение строительству социализма в России.
В ответ на твое письмо-предложение ты получишь просьбу прислать образцы, разумеется, бесплатно. И тут не подкачай, мой Дорогой. Каждый образец ткани Должен быть такого размера, чтобы из него можно было сшить хотя бы юбку. Ничего слаще халявы Для моего начальства нет. Но ты можешь прислать образцы не всех тканей, которые предлагаешь. В любом случае образцы покажут мне, и я их одобрю. И все, и вперед! Твою или не твою фирму официально оформят как поставщика Красной армии. Да, чуть не забыл, письмо Должен подписать кто-то с менее выразительной фамилией, чем твоя. Вот теперь мы Дошли До самого главного: Для чего тебе все это нужно. Мы не будем платить за твои товары ни золотом, ни Долларами, но мы готовы на всю сумму твоих поставок продать тебе что угодно из того, что Добывают из земли (только не золото, платину или алмазы – это не обсуждается). Мне говорили, что есть очень Дорогие Добавки к горючему или техническим маслам или что-то Для ученых – что угодно! – с Севера, Кавказа или Урала. На тебе сложная задача – узнать, что из того, что вам нужно, Добывается у нас, на мне – Добиться, чтобы тебе это продали процентов на двадцать дешевле, чем это стоит на рынке. Не нужно мне отвечать. Я ожидаю не позже чем через месяц твоего первого письма-предложения по указанному адресу. Не пришлешь письма – значит, ты не в Деле. А пока будь здоров, мой Дорогой кузен, вместе с Басей (может быть, об этом письме ей пока не стоит рассказывать) и всеми твоими детьми.
Любящий тебя, твой друг и родственник Ицик
Два дня Берл не мог найти себе места. Он запирался в конторке, перечитывал письмо и вспоминал детство и юность, когда они с Ициком на пару искали приключений. Однажды они заскочили в пустую церковь и стащили десяток свечей. Кто-то их видел и рассказал родителям. Ицик тогда взял всю вину на себя. Но сейчас, сейчас-то что делать? Проще всего порвать письмо – ничего не получал, и дело с концом. Но ведь «проще всего» не обязательно «лучше всего»… На третий день Берл показал письмо жене.