– Интересное чтение, – сказала Бася. – Я помню Ицика, он хваткий парень. Помню, как-то и меня хватанул на свадьбе Сонечки, но я сказала ему, что у нас с тобой все серьезно, и он очень извинялся, а потом вел себя красиво. А знаешь, вчера в приемной у зубного врача Сореле аптекарша рассказывала, что ее брату шлимазлу Шимону банк дал в кредит восемьсот долларов, и Шимон на все купил акции. Это называется «играть на бирже». Уверяю тебя, если шлимазлу Шимону дают в банке деньги, чтобы он с ними играл, это добром не кончится. Может быть, стоит попробовать с Ициком? Чем ты рискуешь? Образцы купишь в Боро в магазине лоскутов Шнейдера. Что у него будет, то и купишь. Главное, найти компаньона, который возьмет на себя заказ и продажу того, что дадут взамен. У нас нет таких знакомых. Может быть, сходишь в раву Эрлиху в Старую синагогу и поговоришь с ним? Говорят, он помогает найти нужных людей.
И Берл сделал, как сказала Бася, и, как всегда, не прогадал. Ровно через неделю рав представил Берла мистеру Гойхману. Берл разбирался в шитье, но такого по фигуре сшитого костюма, как тот, что был на Гойхмане, ему видеть не приходилось. «Может быть, он заказывает пошив на небесах у ангелов?» – съехидничал про себя Берл. Темно-серый костюм дополнялся кремовой шелковой рубашкой с безупречным узлом серого в красных крапинках галстука ручной вязки. Несмотря на столь щегольской наряд, соображал Гойхман быстро и точно. Закончил разговор он так:
– Через неделю, максимум через десять дней я пришлю вам перечень минералов, в которых мы заинтересованы. Вы напишете в Россию письмо, я надеюсь у вас найдется человек, способный написать грамотное письмо по-английски. В письме будет ваше предложение тканей и перечень минералов, в которых мы заинтересованы. Если они ответят положительно и их цены будут привлекательными, мы с вами продолжим. – Гойхман положил на стол свою визитную карточку и ушел.
– Зей гезунт[62], – сказал ему в спину Берл и спрятал карточку в бумажник.
Через несколько дней Берлу доставили пакет. В пакете были чистые бланки для письма с шапкой «Макманус и сыновья. Импорт и экспорт» и короткий перечень необходимых минералов: невьянскит, котульскит, сысертскит. Слов этих Берл прочесть правильно не мог, но кого это волновало? Письмо в Россию было написано на самом изысканном английском, какой только можно было найти в Вильямсбурге. И был получен вполне положительный ответ, и дело, конечно, с некоторым скрипом, но пошло. Двадцать третьего октября, за день до биржевого краха – предшественника Великой депрессии, – Берл с Гойхманом встретились, чтобы точно оценить и поделить первые барыши от торговли с Советами. На бирже у Берла не было ни единого цента. И пока разорялись мелкие торговцы и крупные промышленники, пока биржевые брокеры пускали себе пулю в лоб, а банковские воротилы бежали на тропические острова, бизнес Берла процветал. Он даже сохранил свою швейную фабрику, и хотя и уволил большинство рабочих – почти никто теперь не покупал новой одежды, – но оставил Маттео, и бухгалтера, и механика, и трех самых первых швей, которые работали у него еще в домашней мастерской.
С мистером Гойхманом он не подружился, но они были партнерами и совладельцами в равных долях фирмы «Макманус», которую Гойхман выкупил когда-то у наследников основателя.
До начала 1933 года заказы росли, а потом все стабилизировалось. Берл время от времени посылал на пробу новые образцы тканей и кожи, чаще всего их одобряли. Все было прекрасно до осени 1934-го. Именно в ноябре, через пять лет после получения счастливого письма от Ицика, Берлу доставили телеграмму из Риги. На бумажной ленточке, приклеенной к бланку, было четыре слова латиницей: «Kina ne budet mechanic umer». Гойхман настоял на прекращении закупки тканей для следующей партии. Ожидаемая посылка с минералами не пришла, а через три месяца компаньоны получили из России официальное извещение о расторжении договора и судебной конфискации уже поставленного товара.
«Макманус» был закрыт, все его долги погашены. Из Великой депрессии Берл вышел много более обеспеченным и опытным, чем был до нее, но вот писем от кузена из Орынина он больше не получал и о судьбе Ицика мог только догадываться. И догадки эти были печальны.
Суккот[63] 1935 года семья Берманов проводила в своем загородном доме в Джерси, штат Нью-Джерси. На лужайке возле дома стояла прекрасная сукка[64], спроектированная местным архитектором-эмигрантом. Проект и строительство обошлись очень дешево. У Бена был нюх на талантливых людей. Сукка эта так понравилась соседям, что архитектор получил множество заказов и на другие постройки. В нью-йоркском еврейском журнале опубликовали ее фотографию. Стены были из розоватого грушевого дерева. Внутри располагались спальня – Берл с сыновьями ночевал там, если не было дождя, – столовая для семейных трапез и праздничного приема гостей и даже кухня с водой и переносной газовой плитой. Крыша была, как и требовалось по Закону, из решеток. Сверх решеток по обычаю ее устилали пальмовыми ветвями, которые богатые евреи Нью-Йорка заказывали в Калифорнии. Излишки продавали недорого, так что у многих нью-йоркских и нью-джерсийских евреев сукки радовали глаз. Если было холодно, все это отапливалось газовыми жаровнями. Архитектор предлагал паровое отопление, но Бен только посмеялся. Сукка символизирует временное пристанище, шалаш… Для того только и нужна, чтобы сидящий в ней помнил, что Господь дал ему благополучие по воле своей. А пойдет дождик – и он промокнет, как всякий другой. Не помогут ни деньги, ни уважение общины. Промок? А не заносись! Не ты на этом свете решаешь, когда быть дождю, а когда теплыни.
По обычаю, в Суккот приглашают гостей. В этом году соседний дом был куплен еврейской семьей, переехавшей из Мюнхена. Новый сосед был профессором-офтальмологом – так рассказала кухарке Берманов молочница. Они въехали только вчера, окна были еще не зашторены, комнаты без мебели, и молочница вечером видела, что они едят бутерброды, сидя на чемоданах, поставленных на попа.
Бася посоветовалась с Рейзл, и они обе отправились на кухню. Кухарка Ханна, которую всегда брали с собой, куда бы семейство ни ехало, сказала, что штрудель можно отдать целиком и есть еще хороший кусок копченого лосося. Втроем женщины собрали две корзинки на завтрак новым соседям. Кроме свежего хлеба, масла в фарфоровой масленке и жестянки с чаем Высоцкого высшего сорта в корзинки попали жестянка со свежемолотым кофе, сахарница с серебряной ложечкой, которую туго закутали в чистую тряпочку, чтобы сахар не высыпался, большой кусок кошерного голландского сыра, нарезанная тонкими ломтиками лососина, банка сардин, штрудель и с десяток крахмальных салфеток, которые Бася, не считая, достала из ящика буфета. Другую корзину наполнили яблоками, апельсинами и сушеными фигами.
Обе хозяйки не стали переодеваться – не хотели придавать визиту ни капли официальности. Только накинули на плечи шали и, перейдя улицу, постучали занятным дверным молоточком в наковаленку, прикрепленную на красивой дубовой двери, вверху которой было окошко в форме трех лепестков, застекленных толстым стеклом с фигурным фацетом. Еще на двери была медная табличка с надписью: «Профессор Айнгорн, офтальмолог».
Дверь открыла приятная дама лет пятидесяти.
– Доброе утро, миссис Айнгорн! – сказала Бася. – Мы с моей свекровью Рейзл Берман сочли возможным навестить вас по-соседски. Меня зовут Бася. Мы принесли кое-что к вашему завтраку – вы ведь еще не успели распаковать кухонную утварь?
Дама расцвела в радостной улыбке.
– Правда? – воскликнула она. – Меня предупреждали, что Америка – страна чудес. Но я не ожидала… Пожалуйста, зовите меня Мадлен. Давид! Давид, спускайся скорей, к нам пришли гости!
Втроем они прошли на кухню, где стоял единственный небольшой столик, и стали выкладывать на него то, что было в корзинках.
– Сахарницу и масленку примите как наш скромный подарок, а все остальное даже и подарком назвать нельзя, – сказала Рейзл. – И, разумеется, все кошерное.
– И ложечка, – радовалась Мадлен. – Я вам страшно благодарна. Наш багаж прибудет через два месяца. В чемоданах я привезла пять чашек и тарелок. Ложки, вилки и ножи взяла, а чайные ложечки не положила – такая бестолковая! Вчера вечером мы размешивали чай ножом.
Все три женщины рассмеялись.
В кухню заглянул невысокий мужчина в светлых брюках и домашней куртке. Он был немолод и немного прихрамывал, но понравился гостьям чрезвычайно. У него было умное бритое лицо с черными глазами, тонким носом с горбинкой и идеальными полукружиями черных бровей. В густых курчавых волосах было много седины.
– Позвольте представить вам моего мужа, – сказала Мадлен. – Давид Айнгорн к вашим услугам. А эти дамы – миссис Рейзл Берман и миссис Бася Берман – наши соседки из дома напротив. Они принесли нам все, что только можно пожелать. Когда дети проснутся, у нас будет царский завтрак. Мы приехали впятером. Там, наверху, спят наш сын Ариэль и его сын Курт, ему только три года. И дочь Лиспет.
– А мама Курта, она… – замялась Бася.
– Нет-нет, она жива, – ответил Давид. – Она не пожелала быть женой и матерью еврея, с нами отношений не поддерживает. Не смущайтесь ради бога. Мы приехали из Германии, у нас там на каждом углу такие трагедии, что наша маленькая драма даже не может называться интересной. Мы с вами наверняка будем часто встречаться. Я расскажу с удовольствием о нашей семье.
– Это будет уже сегодня, – сказала Бася. – Мой муж Бен Берман приглашает вас на обед в нашу сукку. Приходите к пяти.
Гости собрались в сукке Берманов за полчаса до заката. После того как все перезнакомились, Берл, извинившись, сказал, что отлучится на пятнадцать минут в синагогу на молитву, и сын пошел вместе с ним.
– Если не возражаете, мы с Ариэлем присоединимся к вам? – спросил Давид, и в сукке остались только дамы и Курт.