— Я хочу быть хорошей женой, Зеев.
— Ты такая и есть.
— Обещаю тебе все делать правильно, Зеев.
— Значит, ты будешь так делать.
Тем вечером, сказав свои молитвы, Зеев поднял свечу, чтобы взглянуть на ее остриженные волосы.
— Теперь пора мне на тебя посмотреть.
Рохель подняла руки, прикрывая ладонями шею и затылок.
— Не надо, жена, не надо. Дай мне посмотреть.
Рохель уронила руки. Собственная шея казалась ей голой и холодной.
8
К тому времени как Вацлаву стукнуло четырнадцать, он уже был фаворитом, а в восемнадцать лет стал главным камердинером.
В тот же год он, само собой, женился. Вацлав взял в жены кухарку несколькими годами старше себя, которая не имела приданого, зато обладала крепким телосложением вкупе с редким усердием. И действительно, их дети рождались ладными и здоровыми. Правда, их первый ребенок, девочка по имени Катрина, в четыре годика умерла от чумы. После этого жена Вацлава больше не хотела детей, жалобно рыдала, когда он к ней приходил.
Но затем все-таки родился Иржи — толстый, жизнерадостный мальчуган.
В базарные дни, свободный от императорской службы, Вацлав возил Иржи на плечах, брал его посмотреть игры во внутренних дворах церквей или кукольные представления на Староместской площади, что разворачивались на досках, уложенных на пару бочек. Персонажами этих представлений были Каспарек, главный герой; красный дьявол с деревянной ногой; крестьянин с соломенными волосами по имени Шкрхола; молодой рыцарь, пожилой рыцарь, юная дама, деревенская девушка, грабители. Эти деревянные персонажи, известные каждому чеху, странствовали вместе со своими хозяевами по городам и весям в бочкообразных фургонах на конской тяге, занавешенных сзади. На Рождество Вацлав варил карпа, а в замке наслаждался рождественской елкой, украшенной орехами, фруктами и свечами. На Мартынов день он ел гуся. На двенадцатую ночь Вацлав вкушал жареную свинину на празднестве в замке, не забывая захватить немного свинины домой для семьи. В праздник тела Христова он наблюдал за процессиями и маскарадами. Но чудесней всего была Масленица. Пражская Масленица означала блины с мясом, выпивку и пляски на улицах, рогатые шапки. Сосиски заглатывались целиком, всюду летала мука, кур и гусей забрасывали дождем камней. Дух Масленицы воплощал в себе румяный здоровяк с большим брюхом, увешанный домашней птицей, кроликами, колбасами, а дух Великого поста — худая старуха, которая не носила никаких украшений. Горожане рядились чертями, шутами, церковниками и дикими животными. Это был перевернутый мир — птицы ходили, рыбы летали, кони трусили задом наперед, кролики ростом со здоровенных мужчин гонялись за охотниками в зеленых шутовских костюмах, а порой бывало, что муж ухаживал за ребенком.
В году одна тысяча шестьсот первом Вацлав, как всегда, с нетерпением ждал Масленицы. Однако император решил, что поездка в Венецию поможет ему отвлечься от томительного ожидания, а ждал он прибытия знаменитых британских алхимиков. Слишком издерганный, чтобы сидеть спокойно, слишком неугомонный, чтобы сосредоточиться на государственных делах, слишком жаждущий вечности, нетерпеливый монарх ночи напролет не мог заставить себя заснуть, и ему приходилось приносить один стакан воды за другим. Только Венеция — плавучий город, где каждый дом был пристанью, — мог умерить его беспокойство.
Во время подготовки к отъезду император с Вацлавом находились в главном внутреннем дворе замка. Последние сундуки грузились на телеги, а пронизывающий ветер позвякивал обледеневшими ветками деревьев, точно стеклянными люстрами. Ранним утром, еще в сумерки, Вацлав покинул свой дом близ монастыря на Слованех и скотного рынка, подбросив еще несколько поленьев в очаг и плотно укутав концом одеяла ноги все еще погруженных в сон жены и сына. По пути к замку он заметил несколько ворон. Согласно чешскому поверью, журавли приносили мальчиков, а вороны девочек. Жена снова была беременна, и, несмотря на традиции своих соотечественников, Вацлав рад был увидеть ворон.
— Я ничего не потеряю, если пропущу Масленицу в Праге, Вацлав, ни вот столечко, — заметил император, пока они медлили во внутреннем дворе, а пажи выносили все новые и новые тюки для погрузки. — Что тут будет? Какофония звенящих сковородок, свист, помпезный парад крестьянских оборванцев. Гильдия мясников, которые маршируют впереди всех, за ними — горшечники с Адамом и Евой на знамени, а в хвосте ткачи. И в довершение всего толпа нищих уродов и старых шлюх — с обвисающими щеками, нарумяненными клубничным соком, сморщенными губами, накрашенными кровью со свиным жиром, которые набивают себе желудки целыми пригоршнями кишок, жаркого и огузков, ножек и почек. Мужчины и женщины, подобно зверям прелюбодействующие прямо в канавах — и это даже несмотря на зимнюю погоду — под каждым деревом и кустом, каждым кустом и деревом, — когда все приличия брошены на ветер, юбки задраны на головы, ноги еще выше, все вверх тормашками…
Вацлав отметил, что император в последнее время становится все более разговорчивым, а его речи — все более бессмысленными.
— В Венеции итальянцы наряжаются на карнавал персонажами из «Комедии дель арт». У них есть вкус, воображение, хорошие манеры.
Вацлав понятия не имел, что такое «комедия дель арт». И, честно говоря, его это не слишком интересовало. Он хотел остаться в Праге, его жена в нем нуждалась. Но когда наконец подошло время отъезда, лучше всего все-таки было убраться с холода и забраться в императорскую карету. Вацлаву была дарована привилегия ездить вместе с императором, а сама карета была сделана из лучшего африканского красного дерева и украшена серебряными завитками в виде виноградной лозы и свисающих с нее виноградных гроздьев. На самом верху сияла усеянная драгоценностями корона — желанная добыча для любых окрестных разбойников и бандитов, хотя предполагалось, что четверо пехотинцев, двое на козлах и двое на запятках, и фаланга словенских стражников на вороных жеребцах, кого угодно удержат от неподобающих действий.
— Известно ли тебе, Вацлав, что в странах, расположенных у Северного моря, покров льда так толст, что животные целиком вмерзают в него, подобно насекомым в янтаре?
Вацлав ни секунды в этом не сомневался. На год одна тысяча шестьсот первый Нострадамус предсказал настоящие погодные катастрофы, и календари уже были выпущены.
Рудольф носил сапоги тяжелой кожи с толстыми деревянными подошвами, его камзол и короткие штаны были пошиты из бархата с подбойкой, а чулки связаны из лучшей мериносовой шерсти. Плащ и шапочка ему под стать — из меха рыжей лисы, перчатки свиной кожи с оторочкой мягким кроличьим мехом. А вот ливрея Вацлава, ярко-красная, с вышитым золотой нитью двуглавым орлом Габсбургов — языки высунуты, когти выпущены, — была из тончайшего шелка и мало подходила для зимней стужи. И ботинки у него были суконные. Вацлав вообще не помнил, когда ему последний раз было тепло.
Наконец Рудольф забрался в свою карету, обитую марокканской кожей и устланную леопардовыми шкурами. Вацлав торопливо последовал за ним и тут же набросил на колени императору толстое меховое одеяло. Затем в карету пролез еще один слуга и принялся раздувать угли в двух глиняных жаровнях на бархатном полу. Ночной горшок из императорских покоев был поставлен под сиденье, сбоку пристроили небольшой столик, на него водрузили корзину с фруктами, кувшины с вином, дорожные шахматы императора. Все было продумано.
— Мы готовы, ваше величество? — спросил Вацлав.
Как раз в этот момент Анна Мария, преданная любовница императора, подбежала снаружи.
— Руди, поцелуй меня на прощание.
Дама втиснулась в карету, и ее жесткая юбка в форме лошадиной головы заполнила все пространство. Груди Анны Марии поднялись почти к ее шее, вываливаясь из корсажа точно заливное из формочки. Вацлава придавило ее чревом, которое показалось ему крепким, как шар для игры в кегли.
— Анна Мария… я же тебе говорил. Я вернусь как только смогу. У императора есть свои обязанности.
— Не забывай меня, Руди.
— Как я могу тебя забыть, голубка моя?
Двое словенских стражников вытащили Анну Марию из кареты и увлекли обратно в замок. Император снова удобно устроился на сиденье.
— Неплохо время от времени убираться подальше от этого замка — верно, Вацлав?
— А Киракос, сир?
— Киракос будет руководить всеми приготовлениями к приезду алхимиков.
«Скорее следует руководить самим Киракосом», — заключил Вацлав.
— Ну вот, Вацлав. Думаю, мы можем начать путешествие.
Раздался традиционный залп трубачей, и величественная процессия двинулась вниз по Градчанскому холму, в сторону Карлова моста. Несмотря на холод, на пражских улицах было людно. Люди всех классов и убеждений испражнялись прямо на немощеных, зловонных переулках, где их заставала нужда, в буквальном смысле слова подмачивая репутацию Праги. Впрочем, именно по этой причине турки сюда не совались. При этом город был центром бумажного производства, книгопечатания, источником шелка и пряностей, импортируемых с Востока. В Праге также имелись стекольный завод, императорская пивоварня, Крушовице, множество монастырей, Карлов университет, пекарни, скотный рынок и свиноводческое хозяйство, равного которому не было во всей Восточной Европе. Большое водяное колесо на реке Влтаве было сердцем металлургического завода. Юденштадт, в основном стараниями рабби Ливо, стал центром еврейского образования. Майзель, местный мэр, построил в Юденштадте купальню и Еврейскую ратушу. Староновая синагога была одной из самых старых в этой части света. Как однажды сообщил Вацлаву император, согласно подсчетам, проводившимся ради сбора налогов, в Праге проживало больше сотни тысяч людей. Это, продолжал император, не намного меньше трехсот тысяч — столько жителей насчитали в Неаполе. В Амстердаме и Париже жило столько же народу, сколько и в Праге. К сожалению, в Стамбуле, если верить слухам, проживало порядка семисот тысяч человек. Однако в это число, подчеркнул император, входили и рабы. А в целом в Европе, сказал в заключение император, — теперь, когда страшные чумные годы позади, — проживало сто мил