— У него не будет возможности помочиться. В смеси с вином эликсир подействует слишком быстро, а его печальное состояние припишут последствиям неумеренного винопития.
— А дегустатор, Эдвард?
— Дегустатор не будет пить весь кубок, верно? Дегустатор лишь отхлебнет.
— Дегустатор лишь отхлебнет, — эхом повторил Ди.
— Дегустатор лишь отхлебнет, — скороговоркой выпалил Келли, кругами расхаживая по комнате и хлопая в ладоши.
— Мне почти жаль императора, — сказал Ди. — В конце концов, его кончина станет столь безвременной.
— Не трать слезы на таких как он, если только ты не влюбился в топор, готовый опуститься тебе на шею.
— Получить трон только затем, чтобы тебя швырнули в могилу. Искать вечность и получить небытие. Некогда, Эдвард, он был невинным младенцем.
— Тихо, наши юноши возвращаются. Прими понурый вид. Вокруг шпионы и ложь.
Змеи в клетках у них за спиной свивались кольцами и снова разворачивались.
16
Жизнь Рудольфа II началась в Вене, знойным днем 18 июля 1552 года. При его рождении присутствовали семь повивальных бабок, священник и придворный астролог. Его мать отказалась от мирры, корня валерианы, турецкого мака, даже не глотнула воды, а лишь терпеливо переносила боль, что она считала своей христианской обязанностью, хотя еще ни одну женщину не произвели в святые за рождение ребенка, не считая Девы Марии. Фрейлины, которые слетелись точно вороны на падаль, шептались в альковах и темных углах, по коридорам и в передних. Ребенок-де очень маленький и скоро умрет. А кому в те времена не доводилось потерять ребенка — или даже двоих, троих? Даже королевам, что уж говорить о бедноте, где слабые и увечные обречены на смерть. Однако священник окрестил ребенка Рудольфом, а астролог составил его гороскоп. Созвездие — Рак, стихия — вода, характеристики включают в себя амбициозность, упорство и в то же самое время стремление держаться своего панциря, торопливо передвигаться боком — другими словами, качества прирожденного императора. Несмотря на знойный день, болезненного ребенка немедленно поместили в тело свежезабитого ягненка. Когда полость трупа остыла, другого только что зарезанного ягненка спешно доставили с бойни, и так одно животное за другим. Только на третий день будущий император смог присосаться к соску кормилицы. В результате всю свою жизнь Рудольф страдал от холода и даже в самые жаркие августовские дни в Праге носил тяжелые меха, привезенные из Московии. Поэтому Анна Мария Страда, любовница императора и мать его восьмерых детей, прозвала его Медведем. В самом деле, Рудольф залезал к ней в постель в чулках, ниспадающей волнами горностаевой шубе, а на голове вместо короны у него всегда была особая шапочка для спаривания с клапанами поверх ушей.
Кормилицей Рудольфа в те первые годы в Гофбургском замке была сильная, здоровая девушка, которая потеряла собственного ребенка — случайно заспала его. Сладкое молоко кормилицы, смешанное с солью ее слез, определило вкус Рудольфа к смеси сладкого и пикантного. Разумеется, можно было не опасаться, что она заспит и наследника Священной Римской империи. Первый сын Максимилиана II Рудольф спал в золотой колыбели в форме лебедя, инкрустированной жемчугом. Высоко над колыбелью красовалась маленькая детская корона с двуглавым орлом Габсбургов, одна голова которого глядит на запад, а другая на восток, и с короны белым туманом ниспадали тонкие занавеси.
Когда будущему императору исполнилось семь, началось его учение. Рудольфа вместе с его младшим братом Эрнстом предоставили заботам единственного в своем роде наставника — мастера Бергамо, чье тело напоминало клубень, водруженный на две соломинки. Они учили латинский алфавит по азбукам, страницы которых защищали тонкие роговые пластинки. По схожим книгам братья изучали цифры. С первых дней им преподавали этикет: сперва по книге Эразма «Хорошие манеры для детей», затем по его же «Воспитанию христианского принца», а затем по немецкому учебнику «Hof und Tischzuchtern» и французской книге по этикету и застольным манерам.
Всегда облаченного в тона бедноты, невнятно-серые или сально-желтоватые, мастера Бергамо юные принцы вскоре нарекли мастером Луковицей. Со временем Рудольфу предстояло стать императором или по крайней мере королем той или иной страны. Однако мастер Луковица свято верил: пожалеешь розгу — испортишь ребенка. И розог он не жалел. Более того, пока мальчики выполняли на уроках свои задания, мастер Бергамо острил и пробовал свое оружие, хлеща розгами по воздуху, прокалывал подушки, тыкал дряхлую борзую по кличке Шаци, которая спала в детской комнате, а также нередко фехтовал с ни в чем не повинными портьерами. Всегда наготове были березовые розги для спины, ивовые для икр и славная сосновая ветка изрядной длины для мальчишеских ягодиц. А по вечерам, после уроков, пока их усталый наставник отдыхал в публичном доме у скотобойни, юный Рудольф с братом Эрнстом пробирались в грязную комнату своего учителя. Там они мочились на камни в камине и тайком читали Рабле — про то, как гигант Гаргантюа съел двадцать французов вместе с салатом, как родился из уха матери и как пользовался гусиной шеей, чтобы подтереть грязную задницу. Эрнст и Рудольф, разумеется, говорили по-немецки, на языке их отца, и по-испански, на языке их матери, которая немецким пользовалась с неохотой и лишь по особым случаям. Они также могли читать по-французски без всякого содействия учебника или розги, просто бывая при дворе и прислушиваясь к разговорам. Латынь же мальчикам должен был преподать мастер Луковица, равно как арифметику, логику, музыку, астрономию, геометрию, риторику и теологию.
С другими учителями юные принцы овладевали придворным этикетом, искусством одеваться и изящной словесностью, обучаясь всему, что требовалось знать членам королевской семьи, равно как соколиной и ястребиной охоте, фехтованию, верховой езде, рыцарским поединкам и танцам. Однажды весной, когда они гуляли со своей прислугой в Гофбургских садах и дошли до ворот, что высились до самого неба, кормилица Рудольфа рассказала ему, что за этими воротами лежит целый мир и что в один прекрасный день он станет им править. Ибо, хотя по букве закона священный римский император избирался выборщиками, ко времени Рудольфа этот пост по множеству практических причин стал наследственным. Власть над миром Рудольфа не слишком заинтересовала. Однако он предъявил права на детскую комнату и в дальнейшем не позволял своим братьям, и в особенности своему испорченному брату Матияшу, что был младше его на целых шесть лет, трогать его мяч, его «Книгу святых», его истории про Геракла, его игру в камешки, его свисток, его агатики и его игрушечных животных.
В придачу к придворным увеселениям странствующие кукловоды устраивали представления. Одно из них, к примеру, было про русалку, которая продала свой голос ведьме, чтобы взамен получить ноги. Любимым представлением сестер Рудольфа была «Золушка» — история бедной девушки, без конца выметавший золу из камина, пока ее не спас принц. Еще они просто обожали историю прекрасной девушки, которая, ослепнув, вновь обрела зрение по возвращении своего возлюбленного. Мягкосердечный Эрнст плакал, слушая историю о злом волшебнике, который захотел, чтобы земля вечно была покрыта льдом, и попытался помешать восходу солнца. Матияш, слишком сопливый, чтобы особо много там понимать, начинал хихикать при появлении фигурки волка — в истории про старика, который спас волчицу, а та в благодарность за спасение съела его до последней косточки. Девочки вздыхали над Терпеливой Гризельдой, которая оставалась мягкой и кроткой со своим супругом, несмотря на жестокие проверки, которые он ей устраивал. В процессе одной из проверок он вообще ее выгнал, после чего чуть не женился на собственной дочери. Доктор Фауст и дьявол приводили детей в такое неистовство, что тем вечером никто из них не хотел отправляться в постель. Рудольф слышал рассказы о том, что некогда доктор Фауст был реальной личностью, некромантом и пьяницей, школьным учителем, которого изгнали из города за приставания к молодым ученикам. В конечном итоге этот реальный доктор Фауст был задушен дьяволом в Виттенберге. И когда много лет спустя, при своем дворе в Праге, Рудольф увидел пьесу Марло, то подумал, что автор отнесся к волшебнику уж слишком сочувственно.
Согласно обычаю, для дальнейшего воспитания и обучения двенадцатилетнего Рудольфа и одиннадцатилетнего Эрнста отправили ко двору одного из их родственников. Так мальчики попали в Испанию к Филиппу II, брату их матери, а вскоре и мужу сестры. Дядя Филипп не пил лейпцигского пива, к которому Рудольф пристрастился в Вене и без которого не мыслил трапезы. В театре при этом степенном дворе ставились исключительно старые, нудные миракли и религиозные пьесы, в которых святые без конца возносились в свои небесные дома. В моду вошло бичевание, и для этой цели Рудольфу выдали его личную детскую плетку с изящной серебряной ручкой и четырьмя плетеными хвостами.
За стенами Эль Прадо, мадридского дворца Филиппа, на пыльных улицах, царил тот же фанатизм. Кающиеся грешники в мантиях с капюшонами, отмеченных красными крестами, бродили грозной процессией, словно на скорбной панихиде бубня свои покаяния и волоча за собой подобные гротескным хвостам кресты, на которых можно было распять Голиафа. К этим же крестам привязывали для последующего сожжения к ним евреев, тайных евреев, евреев, насильно обращенных в христианство и именуемых «марранос», а также мавров, обращенных в христианство мусульман, еретиков-протестантов, всевозможных ведьм — в общем, всех и каждого, кто недостаточно быстро тараторил символ веры, «патер ностер» и молитву к богородице.
Однако еще более пугающим для Рудольфа, тем, что на всю жизнь осталось у него в голове, стал знаменитый дон Карлос, сын Филиппа, семью годами старше Рудольфа. Во время рождения дона Карлоса в 1545-м году, как ни печально, присутствовала всего лишь одна повивальная бабка, да и та неопытная. Фрейлины ушли на послеобеденное развлечение — небольшое аутодафе, сожжение двадцати четырех персон. Ребенок, чье рождение стоило жизни его матери, ни какую ни хотел вылезать наружу, а когда все-таки вылез, то не сразу начал дышать. У дона Карлоса была большая, нелепая голова, одно его плечо торчало выше другого. Горб, по-видимому задумывавшийся ка