— Если вы хотите разузнать про Киракоса, вам следует спросить Майзеля, — сказал Браге. — Майзель все знает.
Майзель еще не навещал лабораторию, но на следующий день, ближе к вечеру, он там появился.
— Мэр Майзель, — низко кланяясь, произнес Ди. — Добро пожаловать в нашу лабораторию.
— Браге сказал, что вы хотели со мной поговорить?
— Да, действительно. Хотел. И сейчас хочу. Прошу вас, входите.
А этот Майзель производит впечатление, отметил для себя Ди. Ухоженный до невозможности, с аккуратно подстриженной черной бородой, в элегантно пошитой одежде неброских, темных тонов, он казался придворным до мозга костей. Разве что желтый кружок на верхней части камзола… Ди старался не смотреть на этот кружок. Нельзя позволять себе отвлекаться, ибо эта отметина, в полном согласии со своим предназначением, вызывала у него мысли о том, что в этом джентльмене было что-то отличное от всех прочих.
— Как идут дела? — осведомился Майзель. Будучи мужчиной в самом расцвете лет, он тем не менее носил с собой трость — подобно тому, как придворные-христиане носят на поясе рапиру. Ди знал, что евреям не дозволялось носить оружие.
— Лучше, чем можно было надеяться, — ответил Ди.
— Здравствуйте, герр Войтек, — сказал Майзель.
Карел был на своем обычном месте, где он уже сделался чем-то вроде постоянной принадлежности.
— Как Освальд?
Освальда разместили на первом этаже, где имелось небольшое, но уютное стойло для лошадей.
— Благодарю вас, герр Майзель, Освальд в добром здравии. Келли опять сидел за столом, но на сей раз читал книгу про людей, именуемых зороастрийцами, которые поклонялись огню и могли ходить по горячим углям. Остальные завсегдатаи в тот день, к счастью, отсутствовали.
— А как в последнее время в замке? — осведомился у гостя Ди.
— Императору стало трудно засыпать, — Майзель говорил довольно тихо. Приходилось подаваться вперед, чтобы расслышать его слова. — Он не очень хорошо себя чувствует.
— Ах какое несчастье. Что-то с конечностями, с желудком?
— Скорее с головой, с глазами. С ушами. Он видит и слышит то, что не всегда оказывается на месте.
— Весьма огорчительно, — Ди покачал головой. — А что он, к примеру, видит?
— Как будто в занавесях прячется кто-то с кинжалом в руке. Мелкие животные вокруг бегают. Порой императору кажется, будто он вместе с рыбами плавает под водой… — Майзель указал на стеклянный сосуд: — А это что?
— Это перегонный куб. Мы используем его для «сублимате». Видите ли, герр Майзель, мы берем твердое вещество, нагреваем его, и оно переходит непосредственно в парообразное состояние, после чего мы снова конденсируем его в твердую форму.
— А зачем?
— Все наши семь стадий включают в себя трансформацию. Или вы можете взглянуть на это как на разновидность кулинарии. В кулинарии смешиваются ингредиенты, части, способные образовать целое, то есть блюдо.
— Но ведь оно по-прежнему то же самое, только в иной форме? Келли оторвал глаза от книги и, выразительно подняв брови, дал Ди знак действовать осторожнее.
— На самом деле здесь смесь, состоящая из нескольких компонентов, и они в процессе нагревания вещества действительно трансформируются, — возвышенным тоном продолжил Ди. — Все очень сложно. Земля, ветер, огонь и вода. Алхимия — наука не для непосвященных. У нас есть свои тайны, и мы их храним. Но скажите, сударь, давно вы знаете Киракоса?
— Не очень, — Майзель улыбнулся.
— Я слышал, Киракос из Армении, — не отставал Ди.
— Он армянин из Азербайджана, небольшой страны к северу от Персии и к западу от Каспия, на самом деле части Персии. Турки покорили Азербайджан, обратили Киракоса в рабство и привезли в Стамбул. Между прочим, их система рабства совершенно уникальна… — Майзель терпеть не мог сплетен и болтовни, презирал их и тем не менее открыто разговаривал с Ди, ибо они с раввином сошлись на том, что судьбы Юденштадта и алхимиков тесно связаны. — Чужеземных мальчиков-рабов, если они крепки телом, готовят к военной службе, а если они умны, воспитывают для руководства. В турецком обществе каждый мужчина утверждает себя заслугами, а не рождением, и великие фавориты или советники султана, вышедшие из рабов, нередко там преуспевают. Янычары — отборные телохранители султана, преданные ему до смерти, — все до единого рабы. Выходит, что в Оттоманской империи лучше быть рабом-чужестранцем, нежели вторым или третьим сыном султана, ибо о борьбе за наследство заботятся специально обученные палачи, которые немы и для удушения особ монаршей крови используют шнурки из красного шелка.
— Стало быть, Киракос был одним из одаренных рабов.
Майзель пожал плечами:
— Как мне кажется, он им по-прежнему остается.
— Но ведь он сбежал от турков, ища прибежища здесь, разве не так?
Майзель хитро прищурился:
— Да. Императору нравится в это верить.
— Так Киракос — турецкий шпион?
— Думаю, да, — ответил Майзель.
— Но ведь его страна была разорена турками.
— Он тогда был совсем еще мальчиком.
— И все забыл?
— Не думаю, доктор Ди, что Киракос хоть что-то забывает… — Майзель приложил ладонь к подбородку, огладил бороду и принялся задумчиво расхаживать взад-вперед. — Не позволите ли вы мне чуть-чуть пофилософствовать? Это допустимо?
— Конечно-конечно.
— Киракоса воспитали турки. Воспитание порой может быть весьма убедительным, а когда вы оказываетесь в ситуации, из которой у вас нет выхода, очень по-человечески бывает встать на сторону сильного.
Келли, делая вид, что полностью сосредоточен на книге, самым внимательным образом прислушивался к разговору. Майзель прохаживался взад и вперед по комнате, похлопывая ладонью по набалдашнику своей трости.
— Видите ли, доктор Ди, я слышал о пленниках, которые начинали так любить свои тюрьмы, что когда у них появлялась возможность их покинуть, наотрез отказывались.
— Очевидно, мэр Майзель, вы немало над этим размышляли, — сказал Ди.
— Да, действительно. Киракос меня интересует.
— Потому что он злой?
— Злой? Разве он злой? — Майзель немного помолчал. — Киракос циничен, а это, пожалуй, некая разновидность зла, нехватка сердечности, как сказал бы наш раввин, непомерное возвышение ума. Возможно, у каждого из нас есть возможность выбрать зло, однако у некоторых таких возможностей больше, нежели у остальных. Киракос еще не прошел настоящей проверки. Мне думается, нашего императора можно назвать злым.
— Император попросту глуп, — возразил Келли.
— Не думаю. Да, он душевнобольной, его рассудок время от времени помутняется. У императора есть видения, мания, великая печаль, с которой он не способен справляться, — но глупость? Нет, он не глуп. Он жесток и эгоистичен. Этот человек одержим навязчивой идеей, которую он желает воплотить в реальность независимо от ее цены для всех остальных. А поскольку он император, эта цена может оказаться весьма существенной.
— Мне он представляется кем-то вроде шута, — продолжил настаивать Келли.
— Опасного шута, мастер Келли. Не стоит над ним смеяться или списывать его со счетов. Хотя император может ежедневно сходить с ума, не стоит недооценивать его возможностей для причинения вреда. Он не блаженный дурачок. Вовсе нет. Если вас убьет человек не в своем уме, вы, как ни прискорбно, все равно останетесь мертвым.
— А что же Киракос? — Ди хотелось как можно больше узнать о придворном лекаре.
— Ни матери, ни отца, доктор Ди. А турки, вне всякого сомнения, неплохо к нему относились. Вы знаете историю о Сулеймане Великолепном?
Ди покачал головой.
— Он взял к себе в гарем не то венгерскую, не то румынскую рабыню по имени Роксолана. Она стала любимой наложницей в серале, и султан был так ею покорен, что взял Роксолану в жены. Став султаншей, она убедила Сулеймана в том, что его первенец от турецкой жены готовит против него заговор. Сулейман немедленно приказал его задушить, хотя молодой человек кричал, призывая отца на помощь. Следующим по линии наследства был сын султана от Роксоланы. Думаю, эта история кое о чем говорит.
— О чем, например?
— О многом, доктор Ди, но главным образом о природе власти. Решения здесь — жизнь или смерть.
— И каковы, по вашему мнению, намерения Киракоса?
— Видите ли, доктор Ди и мастер Келли, оттоманские турки хотят разрушить империю Габсбургов.
— А почему вы не расскажете императору о том, что Киракос — турецкий шпион?
— Мне нравится моя голова. И она не единственная, которая мне нравится.
19
Тем утром моросило — шел безрадостный, непрестанный дождь. К девяти небо по-прежнему оставалось темным. Хотя их комнатка находилась на нижнем этаже трехэтажного здания, стены были исполосованы водой, просочившейся сквозь выступающие свесы крыши. На завтрак — пиво и хлебная корка. Все отдавало сырым запахом гнили.
— Итак, жена, нет у нас никакой работы, — сказал Зеев. — И ничего на обед, кроме горячего сидра.
Тут раздался стук в дверь.
— Кто бы это мог быть? — Зеев возвел глаза к потолку, подошел открыть дверь, затем низко поклонился: — А, входите, входите, пожалуйста.
Это была Перл, жена раввина, а над ней, словно выкорчеванное дерево, высился голем. К этому времени еврейская община уже привыкла, что среди них живет этот великан.
— Йоселю нужна одежда, — сказала Перл. — Майзель заплатит за одежду и обувь.
Йосель не отваживался сесть на стул из страха его сломать. Он стоял, стараясь сделаться как можно меньше, однако буквально заполнял собой комнату. Голем старался не смотреть на Рохель, и все же каждая частичка его тела чувствовала, что она рядом.
— Мы так рады видеть вас, Перл, — сказал Зеев. — Я как раз говорил жене, какой занятой будет у нас день, но для наших друзей у нас всегда время найдется, правда? Рохель, принеси ткани, чтобы гости смогли вытереться от дождя.
— Йоселю понадобятся полотняная нижняя рубашка, а брюки камзол и сапоги будут из оленьей шкуры. — Перл хотелось поскорее с этим закончить. — В отличие от всех нас, его нужно будет одеть в кожу. В одежду воина.