чно-золотистых одеждах стояло на страже у врат. Глубоко потрясенный, рабби застыл на месте, не смея шевельнуться. Но тут врата распахнулись перед ним, словно целую вечность ждали его прибытия. В смутной ряби, звеня, подобно крошечным бубенчикам, которыми украшают свитки Торы, мимо один за другим проплывали сады.
Йегуда-Лейб Ливо бен Бецалель, который за всю свою долгую и благочестивую жизнь ни разу не удостоился видения или непосредственного присутствия Бога, проходил каждый портал подобно человеку, наделенному особым зрением. В одном саду росли деревья невиданной высоты, а под их пологом разливалось пение райских птиц, что слаще наисладчайшего меда. Смирение явилось в облике анютиных глазок с кошачьими мордочками. Доверие воплощали бархатцы. А вот тюльпаны всех цветов радуги. Четыре реки бежали у его ног, как и было обозначено на карте, однако они казались ему ближе собственных пальцев. Не оказался ли он в Сфеде, священном городе, выходящем на Хульскую долину в Израиле, городе лазури и света, где жил и учился Ари — он же Лев? Йегуда вновь чувствовал себя маленьким мальчиком, который еще не начал обучение. Одновременно его охватывал жар страсти и бесконечное спокойствие. Казалось, он родил самого себя от Света и Любви — себя иного, безупречного.
Пройдя все десять сефирот, рабби Йегуда-Лейб Ливо бен Бецалель потерял голову в присутствии Шекины[51] и оказался в ее экстатических объятиях. И наконец ему было даровано просветление. Отныне и весь остаток своей долгой жизни был исполнен лишь радости и благоговения.
35
Ближе к вечеру беглецы, еще утром успев подивиться громким воплям толпы на Староместской площади, попрощались со студентом Грегором — будем называть этого человека так, — и телега Карела снова покатила к городским воротам, хотя лагерь под астрономическими часами никуда не исчез. Те, кто покинул площадь, чтобы укрыться от дождя, теперь вернулись все до одного, чтобы насладиться неожиданным зрелищем — казнью Келли. К тому времени как телега Карела отправилась в путь, кровь на досках еще не успела высохнуть. Тело Келли отвезли на Чумное кладбище, а голову насадили на пику и установили у Карлова моста, чтобы все желающие могли удостовериться, что в империи предательство не остается безнаказанным. Торговцы овощами снова расстилали покрывала и возводили на них пирамиды из кабачков, аккуратно раскладывали огурцы и редис. Писец, который писал вместо тех, кто писать не умеет, уже водрузил свой короб точно под астрономическими часами. Из-под отсыревшего грязного тряпья Рохель слышала голоса играющих ребятишек. «Все должно пройти гладко, — подумала она, — всего несколько минут поездки в телеге — и никаких причин для страха, который охватил ее прошлой ночью». Теперь молодой женщине уже не казалось, что ей предстоит прыгнуть через пропасть, зацепиться за край обрыва или взобраться на крутую гору. Она всего лишь покидала Прагу. Прощай, Прага, прощайте, Перл и рабби. Самым мучительным было прощание с ее ребенком, который остался лежать на Петржинском холме. Если бы была хоть малейшая возможность, она повернула бы время вспять. Но такое обычно невозможно. Кроме того, Рохель была уверена, что Йосель теперь в безопасности, и надеялась, что в каком-нибудь новом городе, где их никто не знает, им с Зеевом уже не придется сталкиваться с ядовитыми обвинениями и они смогут начать все заново. За все это она благодарила Ха-шема и возносила ему хвалы.
Какое-то время телега, весело подпрыгивая, катила вперед. И тут одно колесо наехало на выпавший из мостовой булыжник. Телега немного покачалась, выправилась, снова накренилась.
— Освальд, Освальд! — крикнул Карел.
Телега притормозила, затем снова набрала ход. Колесо опять на что-то наткнулось. По всей Староместской площади валялись обломанные бурей ветки деревьев. Освальд с предельной аккуратностью выбирал путь, семеня уверенно и осторожно, подобно горному козлу, привычному к скалистой местности. Но колеса снова и снова на что-то натыкались. Телега пошла точно лодка в бурных волнах, задрала нос, накренилась и опрокинулась. И все покрывала, все тряпки, Рохель, Зеев, Киракос, Сергей и Карел ссыпались в одну пеструю груду, которую тут же окружила компания ребятишек.
— Ох нет, — простонал Карел.
Мальчики и девочки увлеченно играли в пятнашки, а может быть жмурки или чехарду, а их матери качали в своих фартуках младенцев. Рохель начала выпрямляться, с надеждой улыбаясь. Теперь им бы только снова поставить на колеса телегу, а затем можно продолжить свой путь.
— Телега старьевщика угодила в рытвину и перевернулась! — крикнул один мальчуган.
— И оттуда пять капустных кочанов выкатилось, — добавил другой ребенок.
— Прелюбодейка, — одна из женщин ткнула пальцем в сторону Рохели. — Смотрите, это же прелюбодейка в мужской одежде!
Вопли «прелюбодейка» разнеслись по всей площади, и Рохель немедленно оказалась в кольце мальчиков и девочек. Все они хлопали в ладоши и распевали:
— Ведьма, ведьма, ведьму сжечь!
Рохель заметила, как Киракос с Сергеем отползают под помост для казни. Зеев лежал рядом с ней. А Карел — где же Карел?
— Зеев, Зеев, прячься под помост! — крикнула она своему мужу.
Еще больше мальчиков и девочек рассыпались веером и заплясали.
— Ведьма, ведьма, ведьму сжечь!
Рохель затрясло.
— Ведьма, ведьма, ведьму сжечь!
Крики становилась все громче, все больше голосов ее подхватывало.
Тут Рохель увидела, что на Киракоса и Сергея, все-таки пойманных толпой, сыплется град ударов. Карела пинали, и он мог лишь крепко обхватить руками свое безногое туловище. Зеева повалили на землю. Толпа женщин и ребятишек вокруг Рохели становилась все гуще, придвигалась все ближе.
— Жена, жена моя! — Зеев приподнялся и на четвереньках пополз к ней, пробираясь между ног мальчиков и мужчин и юбок девочек и женщин.
— Ему к своей блуднице охота! — завизжала одна из женщин.
— Блудница, блудница, угощения хочешь?
Несколько мальчиков постарше уже выковыряли из мостовой солидные булыжники. Первый камень пролетел мимо, зато второй угодил Рохели в живот.
— Рогоносцу тоже поддайте! — крикнула женщина.
— Сергей, давай им на подмогу! — выдохнул Киракос, все еще слабый от оспы. — Попытайся к ним прорваться, вытащи их из толпы.
Сергей наклонил голову, выставил руки перед собой и, подобно дикому кабану, стал проламываться сквозь ревущую толпу. А тем временем из трактиров «У красного вола» и «Единорог» слуги выкатили на площадь бочки с пивом и принялись бесплатно раздавать пенные кружки. Наверно, по случаю какого-нибудь местного торжества — может быть, свадьба, или кто-то отмечал удачную сделку… Не обращая ни на что внимания, Сергей продолжал прорываться сквозь неистовствующую толпу. Ему оставалось совсем немного, когда путь ему преградило кольцо мужчин, крепко сцепивших руки и стоящих нога к ноге. Зеев, однако, успел доползти до жены, встал и обнял ее, закрывая Рохель своим телом.
— Зеев, Зеев, уходи, — с трудом шевеля разбитыми губами, простонала Рохель. — Им нужна только я.
Карел, оказавшийся по другую сторону кольца, стал подтягиваться туда на руках.
— Ни один волосок не должен упасть с головы еврея — приказ императора! — выкрикнул он.
Град камней ненадолго прекратился.
— Какого еще императора? — спросил кто-то. — Император мертв.
— Император мертв! — подхватили все. — Император мертв!
— Император жив, — заверил их Карел. — Император жив и здоров.
— Император жив и нездоров, — последовал ответ.
— Император свихнулся, — раздался общий крик. — Император свихнулся.
Камень сплющил Зееву ухо.
— Стража! — закричал Карел. — Где стража?
Стражники были на мосту, на Петржинском холме, среди руин Вышеграда, в «Золотом воле», в монастыре на Слованех. Исполняя императорский приказ, они разыскивали именно его, Карела.
— Помогите! — завопил Карел. — Помогите хоть кто-нибудь!
Сергей, бессильный, в полном отчаянии, стоял у перевернутой телеги. Уткнувшись в шею Освальда, он плакал и прижимал к губам деревянный крестик.
А Киракос, лежа на улице у ног толпы, крепко зажмурил глаза и зажал уши ладонями. «Ничего не происходит, ничего не происходит», — повторял про себя императорский лекарь, в глубине души сознавая, что он не меньше всех остальных виновен в происходящем.
Еще один булыжник угодил Зееву в спину. Закряхтев, сапожник глухо пробормотал:
— Благословен Ты, Господи Боже, Царь мира, Истинный Судия.
Карел украдкой пробирался вперед. Руки его были еще сильны. Он уже приготовился прорваться сквозь заслон, когда кто-то схватил старьевщика и заломил его длинные сильные руки за спину.
— Пощадите! — дико закричал калека. — Пощадите их!
Но никто никого щадить не собирался. Поднятый повыше, сделавшийся невольным и бессильным свидетелем избиения, Карел видел, как Зеев пробирается к Рохели и как Рохель прижимается к Зееву. Калека молился, чтобы они умерли поскорее. Они все равно не уцелеют — так пусть поскорее окажутся в заботливых руках Господа.
И, словно в ответ на его молитву, Зеев с Рохелью перестали бороться и застыли в неподвижности. Горожане принялись отворачиваться, стараясь не встречаться друг с другом глазами. На всей Староместской площади воцарилась мертвая тишина. Солнце по-прежнему ярко сияло в небе. Облака, пушистые как подушки, беззаботным и рассеянным парадом проносились над головой. Где-то чирикали птички, дети возились со своими игрушками, люди садились полдничать.
Опущенный на землю, освобожденный, Карел посмотрел на два истерзанных тела — мужа и жену. Они этого не заслужили. А кто вообще такого заслуживал? Как мог Господь допустить подобную жестокость? Карел попытался припомнить слова катехизиса. «Кто тебя сотворил? Бог меня сотворил. Что Бог сотворил? Бог все сотворил. Зачем Бог все сотворил? Во славу Себе. Как ты можешь восславить Бога? Любя Его и следуя Его повелениям».