— Никакой ненависти, Джон Уэсли.
— Посмотри, что он...
— Никакой ненависти! — громовым голосом вскричал Шантеклер. Куры затряслись и побежали к своим насестам. Хорек съежился. Но рта все же не закрыл.
— Есть еще один У., — бормотал он, — который не станет целоваться с Крысом.
Тут Шантеклер взглянул на него с неожиданным пониманием.
— Мудрый маленький Хорек. Так ты думаешь, что знаешь, кто убил моих детей.
— Думаю! Я думаю и потому знаю. Я знаю!
— Думаешь ты, возможно, хорошо, Джон Уэсли. Но выводы твои плохи. Он не мог сделать этого.
— Это Незер,— промолвил Хорек, и вот что из этого вышло.
Курятник тотчас же взорвался: замешательство, суета, дикое кудахтанье. Жасмин носилась по воздуху, не зная, куда приземлиться, и колотила крыльями будто помешанная. Остальные были ей под стать — они прыгали и кружились на месте.
Джон Уэсли был удовлетворен. По крайней мере эти ему поверили.
— Крыс Эбенезер! — перекричал он всех.
Шантеклер кукарекнул, призывая к порядку. Еще раз кукарекнул. Кукарекнул в третий раз. Но куры выплескивали напряжение бессонной ночи. Вчерашний ужас, немое ожидание прошедшей ночи вдруг обрели имя, и куры уже не могли сдержаться.
Шантеклер двинулся с места. Одно крыло он положил на Жасмин, а другое на Топаз и прижимал их к себе, пока они не успокоились. Так он проделал с каждой, пока все они не ощутили его поддержки и не воцарился наконец тревожный покой.
— Никто из вас не спал этой ночью? — спросил Шантеклер.
Они лишь смотрели на него, и сердце его наполнилось жалостью.
— Да поможет нам всем Создатель, — сказал он.
Затем, пока сохранялось шаткое равновесие, он поднялся на шесток, возвысившись над ними.
— Ну, хорошо. Утешьтесь немного хоть тем, — сказал он, — что это не мог быть Крыс Эбенезер. Кем бы ни был Незер, чего бы ни пожелал он сотворить, так сломать шею Берилл он бы не смог. Эбенезер способен разбить яичные скорлупки, и он достаточно порочен, чтобы выесть яйца. Но вот несомненный факт: пойди он против взрослой Курицы, либо упустил бы ее, либо смерть ее стала бы куда более кровавой, чем у Берилл.
— Незер затаил злобу. — Несмотря на все слова Шантеклера, Хорек продолжал настаивать на своем.
Шантеклер резко повернулся к нему:
— И злоба может быть сильной. Но злоба не есть сила!
Ему сейчас были совершенно ни к чему споры с этим дерзким Хорьком, но он крайне не хотел, чтобы опять возбудились его куры.
— Жаждущий мести, ха! Ради мести маленькие становятся большими. Ради мести слабые становятся сильными. Так поймать его! Убить его!
— Джон Уэсли Хорек, посмотри на себя! Это слова мести!
— Кто убивает трех цыплят? Кто не оставляет ни одного принца? Кто выбирает троих, чтобы убить троих? Тот, кто унижен их отцом: Крыс Незер!
— Джон, неужели ты не видишь, что делаешь? Ты хочешь сейчас, чтобы я выбрал кого-то и убил его. Ты хочешь, чтобы я сделал то, что сделал он. Я бы сам стал крысом, убив Крыса! Месть за месть? Пожалуй, это грех, и жалкий, ничтожный грех — мстить за это!
— Нет. Не так.
— Тогда что? Почему ты так настаиваешь на этом?
— Джон У. остается Джоном У. Джон охотится за ним. Джон убивает его, — Хорек задрал голову, в глазах его было явное презрение к Шантеклеру, — для тебя.
— Непробиваемый! — проговорил Петух-Повелитель.— Я хочу...
Внезапно воздух прорезал высокий, слабенький голосок:
— Вон! Вон! Вон!
Пищащий, срывающийся в панике голос доносился из-под пола. Беспорядочные шаги под половицами заставили замолчать обоих: и Петуха, и Хорька; затем из своей норы вылетела Крошка Вдовушка Мышка.
— Заберите их оттуда! — умоляла она Шантеклера, пятясь даже от него.— Пожалуйста, вели ему убраться!
Куры принялись судорожно дергаться. Петух-Повелитель едва представлял себе, о чем спрашивать.
— Он хочет в заднюю нору, — молила Вдовушка. — Пожалуйста, вели ему убраться.
За ней из норы вываливались ничего не понимающие мышата.
Ни слова не говоря, Шантеклер слетел со своего шестка прямиком из Курятника. Он повернул за угол, к задней стороне.
Там — половина внутри, половина снаружи задней норы Вдовушки — он увидел тело. Голова прошла, а остальное не пролезало. Хотя все четыре слабеющие ноги с безнадежным упорством продирались вперед. Но пролезть было невозможно. Два мощных белых пера были погружены в спину этого тела, и они простирались слишком широко, чтобы позволить ему пролезть; именно их сопротивление пытались преодолеть ноги, но перья были надежной помехой.
Шантеклер услышал позади себя Мундо Кани.
— Крыс Эбенезер,— сказал Пес.
— Именно так,— тихо сказал Петух-Повелитель. — Вытащи его оттуда, Мундо Кани.
Пес зажал тело между передними лапами и потянул назад.
Даже на голой земле Незер продолжал перебирать ногами, не понимая, что дом его уже не перед ним. Глаза его были закрыты. Он был почти мертв. На шее у него зияла невероятно глубокая рана. Мех его был залит кровью.
Рядом с ними встал Джон Уэсли Хорек.
— Ты видишь? — сказал он.
— Я вижу, наглый ты дуралей! — прошипел Шантеклер, не поднимая глаз от умирающего Крыса.— Теперь, Хорек, ты посмотри и узрей!
Он повернул в сторону голову Эбенезера. Рана открылась. Но разгадка находилась в другом месте: во рту Крыса был зажат мерзкий огрызок змеи. Внутренности ее были достаточно раскромсаны, чтобы понять, что и она мертва. Это должна была быть ужасная битва.
— Говори, Хорек,— прошипел Шантеклер,— только когда, во имя Создателя, ты знаешь, о чем говоришь.
За всю свою жизнь Шантеклер не слышал от Крыса Эбенезера ни единого слова. По этой причине он и сейчас не ждал объяснений и не задавал вопросов. Он сказал:
— Мир, Незер.— И молча смотрел, пока ноги не перестали дергаться и не обмякло тело. Перья чуть обвисли и тоже замерли в неподвижности.
Крыс Эбенезер был мертв.
Шантеклер вынул змею из пасти Крыса. Затем он вырвал оба пера из их гнезд и с силой швырнул по ветру. Тяжело вздыхая, он разгладил шерсть Эбенезера. Он поцеловал Крыса.
А затем он высоко подпрыгнул — на крышу Курятника.
— Я созываю Совет! — закричал он; эхо разнесло его голос в чистом утреннем воздухе: «Совет!»
— Каждый из вас! Всю свою родню приведите сюда после полудня. Представьте предо мной свое племя! Никто не должен остаться в стороне, ни женщина, ни ребенок, ни старик — все! Приведите их всех сюда после полудня!
Хотя никто из них не спал этой ночью, все они отправились в путь — среди них и Джон Уэсли Хорек, и утренняя заря светила им вслед.
— Где Кроха? — крикнул Петух-Повелитель.— Кроха, где ты?
— Здесь, — донесся крошечный, жужжащий голосок.— Всегда, всегда рядом.
Шантеклер посмотрел и увидел его прямо на кончике своего клюва. Надо было приглядеться, чтобы увидеть Кроху, даже если ты знал, где он находится. Кроха был Москитом. Кроха был всеми москитами; с другой стороны, все москиты были Крохой. Таким образом, все они были известны под одним именем, Кроха. И если кто-то обращался к одному из них, он обращался ко всем. А если кто-то пытался избежать их всех, хотя бы от одного ему отделаться не удавалось. В общем, не было лучшего гонца, нежели Кроха.
— Я хочу, чтобы ты вложил в каждое ухо моей страны, — сказал Шантеклер, — что днем я созываю Совет. Не просто сообщи им. И не просто убеди их, прикажи им явиться. Ни один — неважно, насколько он велик и могуч, насколько мал и хитер, — не должен остаться в стороне. Тревожные времена, Кроха. На этом месте после полудня мне нужна каждая тварь.
Кроха просто исчез, и вместе с ним его жужжание.
Затем Шантеклер вернулся в пустой Курятник, чтобы остаться с Пертелоте. Он вошел безмолвно и безмолвно сел рядом с ней. Он знал, каково ее горе.
Глава семнадцатая. Сход
Между вчера и сегодня, между временем ее ужасного открытия и моментом, когда, полностью изнуренная, она провалилась в сон, между смертью и смертью Пертелоте не говорила ничего; и никто, даже сам Шантеклер, не представлял, что творится у нее в голове. Одну вещь, впрочем, она сказала.
Шантеклер сидел рядом с ней около часа — не касаясь ее, даже не глядя на нее, но все же сопереживая ей всей душой, — когда она чуть двинулась с места. Он тут же встрепенулся.
Она сказала:
— Берилл была хорошей нянькой.
Шантеклер почти выразил свое согласие, почти начал разговор. Но подумал, что лучше промолчать.
— Не она была предназначена стать этой жертвой, — сказала Пертелоте.
И больше не произнесла ни слова.
Часом позже Петух-Повелитель понял по ее дыханию, что она погрузилась в сон, и успокоился. Странно, ее сон как-то освободил его. Поскольку сам он не был молчуном — в самом деле, он жил, двигался, набирался опыта и постигал его с помощью слов, слетающих с его языка,— ее молчание было для него удушающим, ее отстраненность — мучением. Они связывали его. Они обрекали его любовь на беспомощность. Они заставляли его чувствовать себя смертным и ничтожным рядом с подобным самообладанием. В ответ на ее слова и он бы мог исцелить ее словом. Более того, тогда бы он получил право излить в словах свои собственные чувства — и мог бы сделать это безнаказанно и без страха унизить себя болтовней. Но пока она спит, о словах можно было даже не думать. И сон сам по себе был чем-то вроде невысказанного слова, выражающего доверие. Вот почему Шантеклер часто ждал, пока уснет Пертелоте, прежде чем задремать самому,— маленькое тайное завоевание, крошечное доказательство его собственного самообладания. И вот почему ее сон этим исключительным днем освободил его.
Петух-Повелитель, не оставляя Пертелоте, обратил свое внимание на прочих кур, спящих в Курятнике. Он приказал спать, невзирая на дневной свет, и они спали. Но он слышал, как беспокойно кричат они во сне. Он видел, как дрожат они, как вскакивают. Он знал, что, хотя названное имя так встревожило их, они желали, чтобы врагом оказался Крыс Эбенезер, потому что они знали его. У Незера были голова и хвост, имеющие размеры; узнаваемые следы; злоба, которую можно было умерить; имя, наконец! Он был Крысом, животным: он был одним из них. Пугающий, подлый, преступный, по праву заслуживший свое наказание, и, несмотря на все это,— один из них. А