теперь куры видели безликие сны, боролись с бестелесным, безглазым — нечленораздельный, хрипящий, бессловесный, безымянный, безмерный, невыразимый враг мучил их в их кошмарах. И кошмары эти были еще хуже, потому что дневной сон горяч, потен и раздражителен. Но Петух-Повелитель повелел им.
С невыразимой тоскою глядел Шантеклер на своих кур и на свою убитую горем жену.
Середина дня. Из леса выступила одинокая фигура Лорда Рассела, Здравомыслящего Лиса. Украдкой он оглядел пустой двор Курятника, затем шмыгнул обратно в заросли. В течение десяти минут двор оставался покинутым, скучным и неподвижным. Затем в поле зрения вскочил другой Лис, не Рассел, и крадучись задвигался от куста к кусту. Один за другим родичи Рассела начали пробираться во двор, явно испытывая неудобство на открытом месте, но сходились. Кузены, лисы и лисицы, красные шкуры и черные кончики хвостов, как будто хвосты их опустили в чернила,— они приползали бесшумно и по одному. Они были племенем, в разговорах друг с другом не нуждающимся, а потому собирать их вместе было против правил Шантеклера; тем не менее он призвал их, и они явились: племянницы и племянники, двоюродные и троюродные братья, тетки и дядья в четвертом и пятом колене — лисы пришли.
Потом зашевелилась сама земля, и изумленные лисы сгрудились вместе. Весь двор распадался, скользил, перемещался в сторону Курятника. Глаза у лис вылезли на лоб, пока наконец сам Лорд Рассел, будучи самых широких взглядов среди своих родичей, не начал хихикать. То вовсе не земля двигалась, но несчетные полчища муравьев, будто живая пыль на земле, прибыли на Совет. Шагали черные муравьи. Красные муравьи, вспыльчивые красные муравьи, чьи укусы столь ужасны. Строители муравейников и землекопы, одни велики, как лисий зуб, другие малы, как травяное семечко, колыхались и передвигались звучащей массой — или это шептала сама земля. Будто зыбучие пески, они приближались к Курятнику.
Лисы пришли с севера. Муравьи, будто мысли, пришли отовсюду. Теперь с востока, из Печеночного ручья, мокрые и скользкие, во двор ввалились выдры, внося хаос в величественное муравьиное шествие, кидаясь из стороны в сторону, как сотня рыб, совершенно невзирая на важность Совета, прямо во дворе устраивая свои игрища.
Джон Уэсли был так сконфужен утренней ошибкой, что усмирил гордыню и донес приказ Петуха-Повелителя даже до Безумного Дома Выдр — своих родичей, от которых в любом другом случае он отрекался с бранью и проклятиями.
Но наряду с родичами, которых Джон почитал ниже себя, были и такие, что почитали себя выше Джона. Пришлось ли ему поступиться толикой гордости, приблизившись к Безумному Дому Выдр? Воистину так, но затем ему пришлось и вовсе подавиться своей гордостью, приблизившись к Семейству Норок. Но они тоже пришли. Они пришли надменно, таща с собой свою проверенную еду (достаточную для экскурсии на день — ужасный просчет!), высоко задрав маленькие головки и обратив вдаль ясные, бусинками, глаза. Они пришли в ужас от такого количества муравьев; а что до выдр — на этих они даже внимания не обратили. Появились, изо всех сил, спотыкаясь на свету, и сами хорьки. Глаза их были созданы для ночи. Среди них один только Джон Уэсли Хорек приспособился. Но Шантеклер созвал Совет днем, и они были здесь.
Тяжелое, грозное жужжание — в точности на вышине верхушек деревьев — возвестило о пчелах, и они спустились.
Кроликов выгнало из лесу, будто тополиный пух под крепким ветром: белые, серые, некоторые с обвислыми ушами, другие с ушами поднятыми, судорожно дергающимися во всех направлениях и оценивающими обстановку.
Грациозно вышли олени.
Слетелись воробьи и непривычно уселись на землю.
Неуклюже, тяжело дыша, притопали свиньи.
Утки, гуси и лебеди перекликались на разных гнусавых языках (они были очень разобщенной семьей, но все же они были семьей, а в семьях положено обращать друг на друга внимание) и по отдельности занимали места вокруг Курятника.
На цыпочках вошли овцы и тут же нервозно пожелали, чтобы Шантеклер поторопился и явился наконец.
Затем спокойный порядок прибытия был нарушен. Тонкие разграничения между семьями, доселе сохраняемые, были разбиты вдребезги.
Теперь весь лес поднял беспечный, бестолковый шум — гортанную, веселую, хриплую, невразумительную болтовню, столь чуждую его обычной степенности. Заикающаяся речь слышалась среди деревьев, как, например: «Го-го-хорошо!» Бессмысленный шум вроде: «Да-да-давай га-галопом, мой бульк-бульк-брат! Опоздаем-черт-возьми!» Затем сотня голосов заорала вместе: «Будь-будь здоров го-го-гордый Петух! И до-добрый день ему!». И тысяча откликнулась: «У-увалень!» — вообще без какого-либо видимого резона. Все эти звуки, состоящие главным образом из стука, рыгания и гогота, обрушивались из леса. А потом с заросших взгорий Шантеклеровой страны, оттуда, где их обитатели не знали даже жилищ, чтобы укрыться от дождя, но где можно было прекрасно размножаться и вокруг была такая красота, спустились дикие индюки. С нелепыми головами на нелепых туловищах-бочонках, с добродушной болтовней в глотках — они прибыли. Улыбаясь, кивая и икая каждому без различия, от Муравья до Оленя. Приветствуя то того, то этого, они разбежались по всему двору. Для каждого у них находились дружеские поклоны, комплименты, добрые пожелания, как будто работа у них была такая — и действительно, они были убеждены, что так оно и есть: кто-то, по их мнению, должен вносить немного радостного оживления, куда бы он ни направлялся. Не так уж много радости в мире.
Животные прибыли. Не просто отдельные представители — все животные, обитающие в стране Шантеклера.
Животные бурые и мягкие, животные быстрые и серые, животные рыжие, животные черные и унылые, животные с пронзительным и недоверчивым взглядом, животные в шкурах и животные в перьях, крылатые животные и те, что рыщут по земле в стаях и поодиночке, прыгающие, и скользящие, и ползающие, и вьючные, скакуны и бегуны, лазящие и закапывающиеся, певчие, квакающие, свистящие, лающие, тараторящие, философствующие, ораторы и безгласные — все они столпились на огромном дворе вокруг Курятника Шантеклера; они услышали зов, что принес им Кроха; они вняли этому зову.
И что за зрелище они явили собой, собравшись здесь! Что за разношерстное, разноцветное, всепородное сборище являли они, копошась на избранных ими местах. Головы и уши, носы и глаза, спины всяческого образа и подобия — настоящий звериный ковер. Остальная земля опустела, но это место кипело жизнью — повиновавшейся и ожидающей.
Удивительно, что во всей этой сгрудившейся массе никто никому не наступил на хвост. Ибо, и это тоже бросалось в глаза, все они и каждый были кротостью этой земли. Они были кротки от рождения. Только Джон Уэсли и его племя родились в низости, но Шантеклер некоторое время назад сделал их кроткими своим повелением. Они были посвящены в кротость.
Заняв сейчас свое место на коньке крыши Курятника, Шантеклер задавал себе мучительный вопрос, зачем он вообще совершил подобное, изгнал кровь из глаз хорьков. Ибо кто были представшие перед ним? Столь многочисленные, столь шумные и столь разные, что они были против набросившегося на них теперь зла? Некоторое время Шантеклер молча смотрел на огромное скопище душ.
Одного за другим, семейство за семейством узнавал он всех этих животных, и сердце его рвалось к ним. Кто он такой, чтобы повелевать ими? Ничтожество! Он сам слаб и полон недостатков. Он боится, что хорошо известно одной Пертелоте. Он невежествен и глуп.
И все же против какого врага он должен вести их!
О Премилостивый Создатель! Где их когти, чтобы сражаться в битве? Где их зубы, чтобы рвать и терзать? Где во всем этом сборище найти сердце, способное убить врага? Взгляни на них! Они понятия не имеют даже о цели этого Совета. Они пришли, просто повинуясь приказу. Как, во имя Создателя, могут они сражаться? Битва? Война? Победа в кровавой войне? Как может кротость земная уберечься от проклятого зла, ее пожирающего?
Все это буквально за миг пронеслось в голове Шантеклера. Все это обжигало его сознание, пока не затихли шум и суета и животные не приготовились выслушать его.
А затем, в краткий миг перед приветственным кукареканьем, он заметил Мундо Кани далеко на задах собрания. Пес не привел с собой семьи. У него и не должно быть никого, подумал Петух-Повелитель.
Но у Пса был спутник; Шантеклер сразу же узнал ее, и одновременно два чувства шевельнулись в нем: признательности и обиды. То была Скорбящая Корова, присутствие ее успокоило душу Петуха-Повелителя. Но она говорила — говорила тихо, настойчиво, на ухо Мундо Кани, который и сам склонил голову; и она не смотрела на Шантеклера. Невзирая на всю серьезность момента, несмотря на свое высокое положение и долг, требующий сейчас от него полного внимания, Шантеклер был уязвлен: ему Скорбящая Корова не сказала ни единого слова. Что привлекательного в этом Псе с выпирающим носом?
Но чуть ли не раньше, чем мозг послал приказ, клюв его открылся, и горло разразилось кукареканьем, приветствующим тысячи животных, собравшихся перед ним.
Глава восемнадцатая. Совет и скрытое жало в конце его
— Сколько нам лет? — во весь голос закричал Шантеклер.
Он не знал, сколько будет говорить, и ему не хотелось сорвать голос до конца своей речи. Он знал, что послание несут не только слова, но и сам облик говорящего. Нерешительный, запинающийся оратор скомкает послание и выбьет животных из колеи. На самом деле необходимо донести два послания. Он должен поддержать в них веру. Это первое. Иначе второе послание лишит их сил, и, беспомощные, они падут под вражеским натиском. А второе послание как раз и сообщит им, что это за враг. Мысль эта не давала покоя Шантеклеру. Честно говоря, он понятия не имел, что и как собирается им говорить. У него не хватало слов.
— Сколько лет мы живем на этой земле? Сколько лет земля эта была к нам добра, вскармливая наших детей и храня нас в мире?