Когда крыло совсем отступило от рта Мундо Кани, последовало множество протяжных вздохов. Маленькие перышки вылетали с этими вздохами и кружились в воздухе. Но рыданий не последовало. Все всхлипы и стоны возвратились домой, в разбитое сердце Пса.
— Хорошо, хорошо, хорошо, Мундо Кани, — подбадривал его Шантеклер. — Хорошо, душа моя. Тсс. Успокойся.
Он встал, отряхивая крылья, будто мокрые полотенца. И тогда он увидел спину Пса.
— Кто покусал тебя? — потребовал он ответа.
Мундо Кани отвернулся.
— Это змеи? Кто покусал тебя?
Мундо Кани снова посмотрел на Петуха и покачал головой. Он покачал головой, ибо пока еще не мог говорить. А еще он покачал головой, потому что какая разница, кто покусал его, змеи или еще кто-нибудь.
Шантеклер уже было задрал голову, чтобы призвать хорьков — ныне свои полицейские силы. Но прежде Мундо Кани положил лапу на спину Петуха-Повелителя и уставил на него молящий взор. Петух передумал и застыл в ожидании.
Пес боролся с глыбой, застрявшей у него в горле. Но когда наконец к нему вернулся дар слова, Мундо Кани опустил глаза и промолвил:
— Пес явился сюда. Пес принес тебе несчастье. Пес уходит прочь.
Сперва Шантеклер хотел рассмеяться. Но приступ смеха утонул в раздражении, и он мгновенно разозлился.
— Псина неотесанная! — сказал он.
— Изволит ли мой Повелитель взглянуть на себя? — горестно проговорил Мундо Кани. — Вот пара глаз, что два года назад так желали сомкнуться во сне. Они спят? Вместо этого они тратят время на ничтожного Пса. Вот голос, что однажды ночью освятил одинокого Пса, плачущего под дверью. И как же звучит этот голос сегодня? Он полон тревоги. Тревога делает его суровым. Он полон скорби. Скорбь ломает его. И он устал, как и эта пара глаз. Пес видел, когда живущие здесь были чудом Создателя. Но Пес принес в этот Курятник проклятие Создателя. И может, проклятия сильнее чудес. Такой Пес достоин смерти. Он убирается прочь.
Шантеклер был ошеломлен.
— Послушай,— сказал он, непроизвольно перетаптываясь, — ты уйдешь, и я последую за тобой! Я прилеплюсь к твоему носу. Я сломаю его! Что это за дурацкие разговоры? Ты думаешь, все это из-за тебя? Ты что, папаша Уирма? Ты несешь вздор, простофиля! Ты полный придурок!
Дальнейшее Мундо Кани произнес тихо и ни в какие глаза не глядя:
— Повелитель Вселенной смущен тем, что совершил такую ошибку...
— Кук-а-мамочки!
— И он желает скрыть ее.
— Кук-а-чепуха!
— Это мой промах, о Повелитель.
— ВЗДОР! ВЗДОР, ПУСТОГОЛОВЫЙ ТЫ ПЕС!
Мундо Кани вздохнул. Покачал головой и вздохнул еще раз. Он пытался заговорить, но у него не получилось. Он помахал лапой перед своей физиономией, как бы показывая то, что таилось у него в голове. А потом он заговорил, как дитя, не переводя дыхания, будто исповедуясь:
— Из-за этого Пса — это очевидно, мой Повелитель, — из-за этого Пса прекрасный Индюк, бурый и пестрый, этим вечером умер. Ах, этот Пес не спас его. И он умер.
— Вот что тебе очевидно? Вот что! Да ты же в одиночку...
Неожиданно Шантеклер кинулся прочь от Мундо Кани. Он принялся расхаживать по лагерю, тряся головой и распушив перья на шее. Он ругался. Мелкие животные метались, уступая ему дорогу. Все прочие, кто остановился передохнуть, вскакивали и скорей принимались за работу. Джон Уэсли Хорек как раз собирался доложить о перебранке между утками и гусями, но поглядел на Петуха-Повелителя и тут же решил вообще ни о чем не докладывать. Шантеклер подошел к стене, затем развернулся на пятке и поспешил обратно к Псу — мысль сверкнула в его мозгу.
— Что говорила тебе та Корова?
Мундо Кани сказал:
— Мой Повелитель вправе смеяться надо мной.
— Твой Повелитель! Твой Повелитель вправе заткнуть тебе пасть! Что вчера говорила тебе Корова? Она раздразнила тебя? Она убедила тебя в твоей виновности? Это так она объясняет зло?
— Вчера вечером был Индюк...
— Вчера, Пес, рядом с тобой стояла Корова, там, позади всей толпы. Однажды она сидела со мной, но не сказала ни слова. Она говорила с тобой. Что такого сказала она, чтобы сделать жалкого придурка еще более жалким?
— Мой Повелитель всегда должен быть прав. Разве он когда-нибудь ошибался? Но Корова не нашла времени, чтобы поговорить с этим Псом. А что, была какая-то Корова?
— Была Корова! — взорвался Шантеклер. — Я считал ее чем-то добрым. Но теперь я считаю...
Внезапно Шантеклер сел. Его крылья безвольно упали на землю. Шея его повисла. В глазах появилась бесконечная усталость. Перед печальным, печальным Псом предстал дрожащий Петух.
— Послушай, вот что,— сказал он. Голос его был будто песок. Обоими крыльями он обхватил огромный носище Мундо Кани. — Если Пес принес с собой в Курятник проклятие Создателя, значит, Петух нуждается в проклятии Создателя. Способен ты в это поверить? Притащи с собой Пес полчище блох, Петух был бы счастлив полчищу блох. Пес необходим Петуху. Петух полюбил его. Оставайся.
И долго-долго, в то время как вокруг них кипела дневная работа, Шантеклер молча смотрел на Пса Мундо Кани. А затем он склонил голову на огромный Псиный нос. А так как Петух ужасно устал, он здесь и заснул и спал без сновидений.
И как же теперь Мундо Кани мог уйти — или хотя бы шевельнуться?
Глава двадцатая. Ночь перед битвой — страхи
Шантеклер снова проснулся, была полночь и было черным-черно. Несколько раз Петух-Повелитель открывал и закрывал глаза, но не замечал никакой разницы: все одно, тьма царила кромешная. Этой ночью сквозь тучи не проник ни один заблудший лучик; и столь плотно, столь тяжело облепили они небеса, что Шантеклер спиной ощутил их тяжесть, и он застонал. Вся земля, а особенно этот круглый лагерь на лице ее, была заперта удушливой, неподвижной, абсолютной тьмой. И дверь была захлопнута.
Двигаться Шантеклеру не хотелось. Вокруг он ощущал невидимое присутствие животных; он не знал, как и куда ступить. Отовсюду доносились шорохи, вздохи, хрюканье, кашель, храп; то и дело слышались сонные крики, отдаваясь повсюду тревожным волнением; ноги и когти, рыла и пасти беспокойно ерзали по земле; спина к спине лежали животные — и для бдящего то был не проходимый и опасный лабиринт. Двигаться Шантеклеру не хотелось...
Но «не хотеть» — это одно, а «не ходить» — совсем другое слово.
— ...бежим! Сейчас или потом, нет никакой разницы. Лучше сейчас.
Шантеклер навострил уши. В ночи и всеобщем сонном беспокойстве он услышал произнесенные слова. Кто-то держал тайный совет хриплым отрывистым шепотом.
— ...видел его? Видел этого Кокатрисса или его?..
— Никогда не видел!.. Ни шкура, ни перья, ни клюв, ни клык, неизвестно, что это за...
— ...Берилл! О Шмяк, ее я видел!
Шмяк! Появилось имя. Итак, эти двое принадлежат к Безумному Дому Выдр. Шантеклер напрягал слух, но все же большая часть слов до него не доходила. Однако интонацию разговора он уловил прекрасно, и она ему совсем не понравилась.
— ...отвратителен! Совершенно неземной и неземным порожден... так сломать шею! Видано ли, Пек, такой удар...
— ...рана Крыса Эбенезера! Что это? Что это? Скрип, что же нам делать?
— Что до меня, я... местечко.
— Что ты! Но Шантеклер...
— Тихо, Шмяк! О чем ты думаешь? Здесь повсюду уши!
Затем Шмяк очень серьезно задал вопрос, который Шантеклер не расслышал вовсе, а Скрип долго отвечал ему. Было очевидно, что они вынашивают план, порожденный суеверным страхом двух выдр, и что Шмяк, хотя и не был уверен в правильности задуманного, несомненно заинтересован сохранить свою собственную шею.
Снова и снова Шантеклер слышал с ужасом произносимое имя Кокатрисса.
— ...не знаю, Шмяк! Что вы против него? Умирать, Шмяк? Зачем? Горстка мягкосердечных...
Один за другим до Шантеклера доносились новые голоса, присоединяющиеся к этому шепоту.
— ...прочь? Этой ночью? ...Ничего не видно, Скрип!
— ...защищать... нашу территорию.
— ...Но!..
— О, пусть Шантеклер себя охраняет!
— Кокатрисс! Кокатрисс! Кокатрисс!
Теперь зашевелились и те животные, что не участвовали в разговоре, — беспокойно задвигались, вскинули головы, наполнились непонятными предчувствиями, испугались. Бормотание выдр породило всеобщий стон, уши улавливали расходящуюся широкими кругами панику, сердца забились и ощетинились. Вот-вот животные вскочат — и что тогда? В этой чудовищной темени? В переполненном лагере? А завтра! Сейчас каждому существу необходим отдых. Более того, каждому здесь необходимо, чтобы завтра бок о бок с ним были другие...
Шантеклер сбросил с себя оцепенение и встал. Он боролся с желанием содрать по семь шкур с этих мерзких предателей, с этих вероломных выдр, а Скрипа разорвать на кусочки.
Но вместо этого он, не сходя с места, принялся кукарекать отбой, седьмой священный час дня. Невозмутимой, спокойной, сдержанной, мягкой нитью оплетал Петух-Повелитель своих животных. Он накрывал их привычным и удобным одеялом. Он возвещал свое присутствие. И он оттянул их от края пропасти. Он благословлял их так мягко, ничем не напоминая о завтрашней битве, но каждого называя по имени. Имена, одно за другим, с мольбой о мире для каждого — вот каким было его кукареканье этой особенной ночью.
Вскоре начала стихать тревога среди животных. Имена в устах Петуха-Повелителя преображали названных.
— Нимбус, — выкликал Шантеклер, — миром тебя благословляет Создатель.
И Олень Нимбус, уже трепещущий и трясущий головой, готовый вскочить и унестись куда глаза глядят, Нимбус услышал из уст Повелителя свое собственное имя и вновь пришел в чувство. Темнота уже не была такой темной. Он улегся воодушевленный — ведь кто же мог знать, что о нем знают и помнят?
— Пищуха,— прокукарекал Шантеклер следующему, и смотри! Нимбус еще более воодушевился, услышав новое имя; ибо Заяц Пищуха, увидеть которого он не мог, вдруг с ним объединился, стал частью его компании. Так и шло, имя за именем. Одиночество утонуло в приобщении: компания росла, будто зажигались огни. И Олень Нимбус погрузился в сон.