Дикие индюки неловко взбирались на стену, падая, кувыркаясь и вновь поднимаясь. Забравшись на самый верх, они вдруг завопили в смертельном ужасе. И повернули назад, пытаясь пробить себе дорогу сквозь напирающую толпу. Но это было бесполезно. Животные не обращали на них никакого внимания. Дикие индюки ужасно хотели вновь оказаться там, в лагере, но кто бы им позволил?
Тогда индюки обезумели. Они заметались, сотрясаемые ужасной дрожью, и завизжали.
Вот это животные заметили — ибо индюков облепили змеи. Блестящие, смертоносные гадины опутали ноги и вцепились в горла, обвили тела и выжидали, подразнивая, прежде чем ужалить.
Весь лагерь животных погрузился в мертвую тишину, внимая скорбному танцу на вершине земляной стены.
А потом индюки откинули головы назад и умерли, издав булькающий клекот, прежде чем замолкнуть навсегда.
Не было ни звука, только шипение. Шипели василиски.
Трупы упали за стену и пропали из вида. Но два индюка свалились внутрь. Они скатились в лагерь. Змеи с горящими, опаляющими глазами соскользнули с мертвецов, и животные, не отрывая от них безумных взоров, клонились и клонились назад.
Змеи эти подняли головы — так, что половина их лоснящихся тел возвышалась над землей, а вторая как бы продолжала двигаться, и они отползли от двух мертвых индюков. Они развернулись веером и медленно приближались к уставившимся на них животным; их влажные тела мерцали и переливались сетью морщин, их глаза горели разъедающим огнем, головы были гордо вскинуты, будто у маленьких королей, пасти ухмылялись и шипели.
А животные безмолвствовали, не в состоянии сдвинуться с места. И оторвать глаза от василисков они тоже не могли.
Вдруг с крыши Курятника донеслось кукареканье Шантеклера.
Змеи остановились и, вглядываясь, закрутили головами.
Шантеклер закричал снова — мощно, грозно, ясно.
Животные обрели способность двигаться, рванулись и побежали прочь, наконец завизжали.
И опять закричал Шантеклер. Его кукареканье стало плетью, и он хлестал ею змей.
Змеи съежились, осели. Они прятали головы в землю, будто хотели проползти сквозь нее; но сделанный пчелами настил оказался надежной преградой. И они стали разворачиваться к стене.
— Я заклинаю вас именем Создателя,— кричал Шантеклер.— Где бы вы ни были — прочь!
Так бичевал он их своим кукареканьем.
Извивающейся массой змеи устремились к стене. Животные прижались к Курятнику, к стопам своего Повелителя.
— Я заклинаю вас величайшим из имен, убирайтесь прочь! Если вы покоритесь — прочь! Если не покоритесь — умрите! Умрите! Умрите!
Они ползли вверх и через стену. И никто уже не видел их, кроме самого Шантеклера, взирающего с крыши Курятника. Крик Петуха сметет и смутит, — сказала Скорбящая Корова. Только что Шантеклер испробовал третий тип своих кукареканий. Кукареканья по случаю и канонические кукареканья сейчас были ни к чему. Эти же были Кличами Власти!
Но все же вверх и через стену уползли все, кроме одной. Одна змея глубоко зарылась в тело убитого ею Индюка и надежно укрылась там. Эта гадина спряталась в утробе величественного Пучеглаза. Эта змея осталась в лагере.
— Во имя Создателя,— бросил Шантеклер животным, что так тесно сгрудились вокруг Курятника,— что с вами? Разве вчера вы не слушали меня? Разве вы все забыли?
Животные опустили головы и безмолвно трепетали.
В дверях Курятника, отдельно от всех, возвышались три фигуры: Джон Уэсли Хорек и Пес Мундо Кани, оба запыхавшиеся, а также Лис Лорд Рассел с нелепым, болезненно раздувшимся рылом. За ними виднелась огромная груда руты.
Потерпев неудачу в своих стараниях защитить доброе имя Повелителя, Джон Уэсли перепрыгнул через стену и кинулся в лес, на поиски Шантеклера. Оттуда навстречу ему с невероятной скоростью несся Мундо Кани с Петухом на спине.
— Создатель вернет вам разум! — продолжал Шантеклер с крыши Курятника. — Или ни один из вас не останется в живых. Вы решили, что стена эта — просто дурачество? Вы думаете, я смеялся над вами, заставляя все это строить? Я знал, что снаружи змеи!
Шантеклер гневно смотрел на животных. Он продолжил, будто бы разговаривая сам с собой:
— Мы собираемся сражаться с врагом, но сначала вручим ему себя прямо в руки.
И он закричал во весь голос:
— Вы приманили их в этот лагерь! Вы понимаете это? Не только тем, что взобрались на стену. Не только отворив им двери своих утроб. Но вашим неверием. Воины! Воины? Толпа младенцев, вот вы кто! Если вы не верите сказанному мной, если не будете все заодно, вас ждет кровавая баня! Кто желает прямо сейчас отправиться домой? Убирайтесь! Прочь от меня!
Шантеклер замолчал — и тут же устыдился своей яростной вспышки. То был трудный момент для Петуха-Повелителя. Он взглянул на индюков, уже мертвых, на животных, уже сломленных, скребущих землю; и он почувствовал, что в гневе своем зашел слишком далеко.
Понадобилось мгновение, чтобы взять себя в руки, и он куда спокойнее приказал отправить каждого ребенка и каждую мать в особое место на северной стороне лагеря.
Затем, пока исполнялся приказ, Шантеклер спустился в Курятник и десять минут стоял, обратившись лицом к голой стене. Ни одна из кур не нарушила его покоя.
— Рута, — наконец обратился он к Пертелоте, еще прежде чем обернулся и взглянул на нее.
А когда он повернулся, лицо его было спокойно.
— Натрите рутой все вокруг места для матерей и детей. Сделайте замкнутый круг. Но сами держитесь подальше. Необходимо также обмазать каждого воина. Каждый должен вонять рутой.
И он вышел из Курятника.
Рута, сказала она, защитит.
Этим утром змеи смогли незаметно приблизиться к лагерю просто потому, что охрана — лисы — разбежалась и некому было поднять тревогу. Лишь только Скорбящая Корова покинула Шантеклера и лишь только наступило это белое утро, перед Петухом-Повелителем предстала ужасающая картина. Он увидел, как из воды на сразу почерневший берег выходят василиски — тысячи и тысячи василисков, извивающихся и ползущих на равнину.
Шантеклер подскочил к стене, собираясь разбудить лагерь и вернуть Рассела. Но прежде он увидел чудо: каждое дерево и каждый куст на равнине увял и поник перед василисками — каждый куст, кроме одного! Этот куст они обходили.
— Рассел! — закричал Шантеклер.
Тут же Лис выскочил из этого куста и побежал к стене. Куст мгновенно увял, но на Рассела змеи не нападали. А Рассел, вопреки всему своему благоразумию, открыл пасть и лязгнул зубами. Он ухватил трех змей за середины и продолжал бежать. Они корчились у его рыла, и он споткнулся и упал в ров к ногам Шантеклера, но он прокусил их, и они сдохли.
И когда Шантеклер стал помогать Лису, оглушенному от боли в ужасно распухшем носу, — вот тогда Петух-Повелитель почуял горький запах руты, обволакивающий его стражника.
Рута, сказала она, защитит.
— Чудо в том,— говорил теперь Шантеклер своим воинам, тесно сгрудившимся вокруг Курятника, в то время как Пертелоте и прочие куры энергично натирали их рутой,— чудо состоит в том, что все-таки они смертны! Знайте это. Повторяйте себе это снова и снова. Верьте этому. Ни за что, ни за что не позволяйте, чтобы их причудливый облик затуманил ваше сознание или убедил отказаться от борьбы. Они уязвимы. Они смертны.
Шантеклер держал свою последнюю, вдохновляющую речь, прежде чем послать своих воинов за стену.
Негромким, но уверенным голосом он принялся хлестать своих воинов. Он склонился с конька крыши Курятника и скреб их души, описывая зло, притаившееся за стеной. Не об одних василисках он говорил, но о зле. О зле как таковом и о том, на что способно оно.
Затем точно таким же тоном, без малейших утешительных ноток, он стал поименно перечислять своих детей. Контраст был мучителен. Он родил — хотя само слово так и не было произнесено — слово «смерть» в каждом сердце.
Воины большие и малые, с зубами и без зубов начали бросать взгляды на стену. Зубы оскалились. Копыта, лапы и когти скребли землю. Раздувались ноздри.
«Принц» — так назвал он каждого из Чиков. Он указал туда, где лежали они погребенные. «Мои»,— сказал он. «Ваши»,— добавил все тем же негромким, бичующим голосом. «Но теперь не мои и никогда более не ваши».
А потом он назвал имя врага.
— Кокатрисс,— произнес он едва слышно. — Кокатрисс. Кокатрисс-с-с-с-с-с-с.
Глухой ропот поднялся из гущи воинов, а Шантеклер, будто огнемет, все извергал и извергал шипящее имя врага, пока не закричал, изогнув шею над шумящей толпой:
— КОКАТРИСС-С-С-С-С-С-С-С!
Дыбом, будто иглы, поднялась шерсть на тысячах спин. Судорожно задергались мускулы. Ощетинились перья на каждой оперенной шее. Обнажились зубы. Скривились губы на тысячах рычащих лиц.
Тихая, монотонная речь Шантеклера вселила ярость в души его воинов. А еще она обуздывала их, держала их в напряжении, отдавалась дрожью в ногах. И теперь он отбросил ее.
— Восстаньте, — заревел он, и путы ослабли.
— Идите! — крикнул он, и путы упали совсем.
Животные были свободны. Они развернулись.
— Вас ведет Создатель! А вы! Вы! Убейте их всех!.
Не спеша, но с ужасающим упорством воины двинулись к стене.
С крыши Курятника Шантеклер посылал невероятные, блистающие кукареканья — Кличи Власти, — и он наблюдал.
Все змеи на той стороне подняли головы, выжидая. Казалось, что все поле между рекой и стеной вдруг заросло живыми головами. Головы, будто тянущиеся из-под земли пальцы, колыхались взад и вперед, мерцая. Воздух наполнился шипением, громким, еще громче, оглушительным.
Вдруг перед Шантеклером предстало ужасающее зрелище. Ему показалось, что на холме у реки он узрел самого себя — будто зеркальное свое отражение. Он видел Петуха страшного обличья, Петуха, всего покрытого чешуей, серой чешуей, от самой шеи. У этого Петуха был мощный, извивающийся змеиный хвост и красный глаз. И глаз этот, вровень с его собственным, холодно смотрел через долину прямо на Шантеклера. Кокатрисс тоже наблюдал.