В том убедили меня стенанья и пени царицы
20 В час, как на гибельный бой шёл её муж молодой.
Разве ты слёзы лила не о том, что покинуто ложе,
Но лишь о том, что с тобой милый твой брат разлучён?
О, как до мозга костей тебя пронзила тревога,
Бурным волненьем своим всю твою душу объяв!
25 Чувства утратив, ума ты едва не лишилась, а прежде,
Знаю, с детства ещё духом была ты тверда.
Подвиг забыла ли ты, который смутит и храбрейших,
Коим и мужа и трон завоевала себе?
Сколько печальных речей при проводах ты говорила!
30 Боги! Печальной рукой сколько ты вытерла слёз!
Кто из бессмертных тебя изменил? Иль с телом желанным
В долгой разлуке бывать любящим так тяжело?
Кровь проливая быков, чтобы муж твой любимый вернулся,
Ты в этот час и меня всем посвящала богам, —
35 Лишь бы вернуться ему! А он в то время с Египтом
В непродолжительный срок Азию пленную слил.
Сбылись желанья твои — и вот, в исполненье обетов,
Приобщена я как дар к сонму небесных светил.
Я против воли — клянусь тобой и твоей головою! —
40 О, против воли твоё я покидала чело.
Ждёт того должная мзда, кто подобную клятву нарушит!
Правда, — но кто ж устоит против железа, увы?
Сломлен был силой его из холмов высочайший, какие
Видит в полёте своём Фии блистающий сын,
45 В те времена, как, открыв себе новое море, мидяне
Через прорытый Афон двинули варварский флот.
Как устоять волосам, когда всё сокрушает железо?
Боги! Пусть пропадёт племя халибов навек,
С ним же и тот, кто начал искать рудоносные жилы
50 В недрах земли и огнём твёрдость железа смягчать!
Отделены от меня, о судьбе моей плакали сёстры, —
Но в этот миг, бороздя воздух шумящим крылом,
Единородец слетел эфиопа Мемнона — локридской
Конь Арсинои, меня в небо неся на себе.
55 Там он меня поместил на невинное лоно Венеры,
Через эфирную тьму вместе со мной пролетев.
Так Зефирита сама — гречанка, чей дом на прибрежье
Знойном Канопа, — туда древле послала слугу,
Чтобы сиял не один средь небесных огней многоцветных
60 У Ариадны с чела снятый венец золотой,
Но чтобы также и мы, божеству посвящённые пряди
С русой твоей головы, в небе горели меж звёзд.
Влажной была я от слёз, в обитель бессмертных вселяясь,
В час, как богиня меня новой явила звездой.
65 Ныне свирепого Льва я сияньем касаюсь и Девы;
И — Ликаонова дочь — рядом Каллисто со мной.
К западу я устремляюсь, к волнам Океана, и следом,
Долгий в закате своём, сходит за мною Боот.
И хоть меня по ночам стопы попирают бессмертных,
70 Вновь я Тефии седой возвращена поутру.
То, что скажу, ты без гнева прими, о Рамнунтская Дева,
Истину скрыть никакой страх не заставит меня, —
Пусть на меня, возмутясь, обрушат проклятия звёзды, —
Что затаила в душе, всё я открою сейчас:
75 Здесь я не так веселюсь, как скорблю, что пришлось разлучиться,
Да, разлучиться навек мне с головой госпожи.
Где я была лишена умащений в девичестве скромном,
После же свадьбы впила тысячу сразу мастей.
Вы, кого сочетать долженствует свадебный факел!
80 Прежде чем скинуть покров, нежную грудь обнажить,
Юное тело отдать супруга любовным объятьям,
Мне из ониксовых чаш праздничный лейте елей,
Радостно лейте, блюдя целомудренно брачное ложе.
Но если будет жена любодеянья творить,
85 Пусть бесплодная пыль вопьёт её дар злополучный, —
От недостойной жены жертвы принять не хочу.
Так, новобрачные, — пусть и под вашею кровлей всечасно
Вместе с согласьем любовь долгие годы живёт.
Ты же, царица, когда, на небесные глядя созвездья,
90 Будешь Венере дары в праздничный день приносить,
Также и мне удели сирийских часть благовоний,
Не откажи и меня жертвой богатой почтить.
Если бы звёздам упасть! Вновь быть бы мне царской косою —
Хоть бы горел Водолей там, где горит Орион!
67[67]
(Поэт)
Нежному мужу мила, мила и родителю тоже
(Пусть Юпитер тебе много добра ниспошлёт!),
Здравствуй, дверь! Говорят, усердно служила ты Бальбу
В годы, когда ещё дом принадлежал старику.
5 Но, уверяют, потом, когда уж хозяин загнулся,
Не без проклятия ты стала служить молодым.
Не обессудь, расскажи, почему же ты столь изменилась.
Что перестала блюсти верность былую свою!
(Дверь)
Нет (уж, пусть извинит Цецилий, мой новый хозяин),
10 Это вина не моя, как ни судили б о том,
Нет, не скажет никто, что в чём-либо я погрешила.
Видно, такой уж народ: все нападают на дверь!
Ежели кто-либо где неладное что-то приметит,
Сразу набросится: «Дверь, в этом виновница — ты!»
(Поэт)
15 В двух словах обо всём не расскажешь, чтоб было понятно;
Ты постарайся, чтоб нам слушать и видеть зараз!
(Дверь)
Что ж я могу? Ведь никто ни спросить, ни узнать не желает.
(Поэт)
Я, вот, желаю. Мне всё, не усумнясь, расскажи.
(Дверь)
Прежде всего: что хозяйку в наш дом ввели непорочной —
20 Ложь. Не беда, что её щупал былой её муж —
Тот, у которого кляп свисал, как увядшая свёкла,
<…>
Но говорят, что сыну отец осквернял его ложе,
Тем опозорив совсем их незадачливый дом:
25 То ли слепая любовь пылала в душе нечестивой,
Или же был его сын сроду бесплоден и хил, —
И приходилось искать человека с упругою жилой,
Кто бы сумел у неё пояс девичества снять.
(Поэт)
Вот настоящий отец, который возвышенно любит,
30 И не смутился отлить в лоно сыновней любви!
(Дверь)
Есть и другие дела, притязает на знанье которых
Бриксия, что у пяты Кикновой башни лежит.
Там, где спокойно струит свои воды жёлтая Мелла,
Бриксия, добрая мать милой Вероны моей.
35 Может она рассказать, как Постумий, а также Корнелий
Оба блудили не раз с новой хозяйкой моей.
Кто-нибудь может спросить: — «Но как ты об этом узнала,
Дверь? Ведь хозяйский порог ты покидать не вольна,
К людям не можешь сойти, к столбу ты привинчена крепко, —
40 Дело одно у тебя: дом запирать — отпирать!»
Слышала я, и не раз, как хозяйка, бывало, служанкам
Много болтала сама о похожденьях своих,
Упоминала о тех, кого я сейчас называла,
(Будто бы нет у дверей ни языка, ни ушей!),
45 Упоминала ещё одного, чьё имя, однако,
Не назову, чтобы он рыжих не вскинул бровей.
Ростом он очень высок; в делах о брюхатости ложной
И подставных животах был он замешан не раз.
68[68]
Ради того, удручён судьбы жестоким ударом,
Ты мне послание шлёшь с явными знаками слёз,
Чтобы тебя подхватил я у пенной пучины крушенья,
К жизни тебя возвратил, вырвал у смерти самой, —
5 Ибо тебе не даёт святая Венера на ложе,
Прежнем приюте любви, нежиться в сладостном сне,
Не услаждают тебя песнопеньями древних поэтов
Музы, и бодр по ночам твой растревоженный ум.
Радостно мне, что своим меня называешь ты другом,
10 Просишь вновь у меня Муз и Венеры даров.
Но, чтоб о бедах моих ты не был в неведеньи, Аллий,
И не подумал, что я гостеприимство забыл,
Знай, как ныне я сам судьбы затопляем волнами,
И у несчастного впредь счастья даров не проси!
15 В годы, когда получил я белую тогу впервые,
Был я в расцвете своём предан весельям весны.
Вдоволь знавал я забав, была не чужда мне богиня,
Та, что умеет беде сладости горькой придать.
Но отвратила меня от привычных занятий кончина
20 Брата. О горе! Навек отнят ты, брат, у меня.
Брат мой, смертью своей ты всё моё счастье разрушил,
Вместе с тобою, о брат, весь наш и дом погребён.
Вместе с тобой заодно погибли все радости наши,
Всё, что, живя среди нас, нежным ты чувством питал.
25 После кончины его изгнал я из мыслей всецело
Эти усердья свои, прежнюю радость души.
Если ж коришь ты меня, что якобы стыдно Катуллу
Медлить в Вероне, пока здесь из столичных любой
Греет свои телеса в его опустелой постели, —
30 Это уж, Аллий, не стыд, это, скорее, беда.
Значит меня ты простишь; дары, о которых ты просишь,
Скорбь у меня отняла: не подарить, чего нет.
Кроме того, у меня и книг здесь мало с собою, —
Я ведь в Риме живу, там настоящий мой дом,
35 Там постоянный очаг, там вся моя жизнь протекает;
Из упаковок своих взял я с собой лишь одну:
Ежели всё это так, не хочу, чтобы ты заподозрил
Умысел некий во мне или души кривизну.
Не по небрежности я не ответил на две твои просьбы:
40 Всё я послал бы и сам, если б имел, что послать.
Я умолчать не могу, богини, в чём именно Аллий
Мне помогал и, притом, в скольких делах помогал,
Пусть же времени бег и недолгая память столетий.