— Уж не вообразил ли ты, что это слишком девчоночья одежка, а? — спросила Би. — Как по мне, выглядит очень мужественно.
— Сойдет, — сказал он, упаковывая робу с глаз долой.
Не женскость наряда беспокоила его. Просто он не мог себя представить фланирующим, словно актер в старом фильме на библейский сюжет. Одеяние это казалось ему излишне тщеславным, не имеющим ничего общего с современным христианством.
Первая же прогулка в оазианской атмосфере все изменила. Питерова джинсовая куртка, все еще валявшаяся бесформенной кучей на полу, высохла и стала жесткой, словно парусина. Пижамного вида штаны и рубаха в арабском стиле, какие он видел на многих работниках СШИК, были, наверное, идеальной альтернативой, но и его дишдаша длиной по щиколотку тоже должна быть хороша. Можно надеть ее с сандалиями. И что с того, что он будет похож на маскарадного шейха? Зато практично. Он вынул дишдашу из сумки и расправил ее.
К его ужасу, вся роба была заляпана черными чернилами. Шариковые ручки, взорвавшись во время полета, выплюнули свое содержимое прямо на белое полотно. К несчастью, он еще и поплотнее утрамбовал вещи в сумке перед тем, как покинуть корабль, отчего чернильные пятна отпечатались множество раз, напоминая тест Роршаха.
И все-таки… все-таки… Он встряхнул робу и оглядел, держа на расстоянии вытянутой руки. Случилось нечто удивительное. Чернильные узоры совершенно произвольно сложились в крест, христианский крест — прямо посередине груди. Если бы чернила были не черные, а красные, то одеяние выглядело бы почти как рубашка средневекового крестоносца. Почти. Пятна были неопрятные, с брызгами и лишними линиями, портившими превосходный дизайн. Однако… однако… в этих еле заметных пятнышках под перемычкой креста можно было увидеть скелетообразные руки распятого Христа… а в эти колючих брызгах над крестом — разглядеть терновый венец Иисуса. Он тряхнул головой: его слабость всегда была в том, что он в каждом явлении прочитывал слишком многое. Но все-таки вот он — крест на его одежде, там, где прежде никакого креста не было. Он потер чернильное пятно, чтобы проверить, не пачкает ли оно пальцы. Кроме одного чуть-чуть клейкого пятна в самом центре, все были сухими. Можно надевать.
Он натянул дишдашу через голову и позволил прохладному полотну соскользнуть по коже, обвивая его наготу. Посмотревшись в окно вместо зеркала, он убедился, что Би выбрала безошибочно. Роба сидела на нем, как будто некий портной с Ближнего Востока измерил ширину его плеч, раскроил и сшил ее специально по его мерке.
Окно, служившее ему зеркалом, снова стало окном, как только снаружи вспыхнули огни. Две сияющие точки, словно глаза какого-то чудовища, приближались к нему. Он подошел вплотную к стеклу и вгляделся пристальнее, но автомобильные фары исчезли сразу, как только он догадался, что они такое.
6Вся его жизнь вела к этому
Рандеву женатого мужчины с посторонней женщиной, когда оба далеко от дома, в сомнительные часы перед рассветом. Если бы ситуация и была хоть немного предосудительной и грозила осложнениями, Питера это бы не сильно заботило. И он, и Грейнджер оба работали, и Бог не спускал с них глаз.
Кроме того, реакция Грейнджер, когда он открыл дверь на ее стук, вряд ли обнадеживала. Она будто не поверила своим глазам — классический мультипликационный трюк. Ее голова дернулась, да так сильно, что он подумал, Грейнджер сейчас отшатнется обратно в коридор, но она лишь качалась на каблуках и не отрывала от него взгляда. Конечно, огромный чернильный крест на груди провоцировал. Глядя на себя ее глазами, Питер вдруг засмущался.
— Я последовал вашему совету, — попробовал он пошутить, одергивая рукава дишдаши. — Насчет джинсовой куртки.
Она не улыбнулась, просто стояла и смотрела.
— Вы могли бы пойти, ну, в лавку, где продают футболки, — наконец сказала она, — и вам бы сделали это… мм… профессионально.
Ее собственная одежда не изменилась с последней встречи: все та же белая спецовка, штаны, косынка на голове. Не традиционная западная одежда, безусловно, но каким-то образом на ней она выглядела более естественно, менее вызывающе, чем его собственный прикид.
— Крест… это случайно, — объяснил он. — Целая связка шариковых ручек взорвалась.
— А… Ну ладно, — ответила она. — Хорошо, тогда это создает непритязательный образ. Любительство, но в хорошем смысле.
Этот снисходительный дипломатический жест заставил его улыбнуться.
— Вы полагаете, что я выгляжу как пижон?
— Кто?
— Выпендрежник.
Она повернула голову в направлении выхода в конце коридора:
— Не мне об этом судить. Вы готовы?
Бок о бок они вышли из здания во мрак. Теплый воздух объял их с ароматным воодушевлением, и Питер сразу почувствовал, что его сомнения в своей одежде улетучиваются, она была идеальна для здешнего климата. Везти старую одежду на Оазис было бессмысленно, и он теперь понял это. Он должен создать себя заново, и это утро было самым подходящим для начала.
Автомобиль Грейнджер был припаркован прямо рядом с выходом, под светом фонаря, выдававшегося на бетонном фасаде. Это была большая военизированная машина, куда более мощная, чем колымага, на которой ездили Питер и Би.
— Я крайне признателен, что вы позаботились о машине для меня, — сказал Питер. — Подозреваю, что их число ограниченно. Топливо и всякое такое…
— Лучше держать их на ходу, — сказала Грейнджер. — Иначе они загнутся. Технически говоря. Влажность — это убийца. Давайте я вам кое-что покажу.
Она подошла к машине и нажала на рычажок под капотом. Питер старательно наклонился и посмотрел на мотор, хотя понятия не имел о внутреннем устройстве автомобилей, даже на том уровне, которого достигла Би, знавшая, как заливать масло или антифриз или как прилаживать провода к аккумулятору.
— Это… мерзость, — сказал он и засмеялся собственной бестактности.
Но что правда, то правда, весь двигатель был заляпан жирной массой, вонявшей, как просроченный кошачий корм.
— Определенно, — согласилась Грейнджер, — но надеюсь, вы понимаете, что это не разрушение, а наоборот. Предохранение.
— О!
Она нажала на крышку, не хлопнув, а просто приложив силу, достаточную, чтобы капот лег на свое место.
— Чтобы смазать машину вроде этой, требуется час. А если две, то смердишь весь день.
Он попытался понюхать ее чисто инстинктивно или, по крайней мере, чтобы вспомнить, как она пахла до того, как они вышли в сырой воздух. Она пахла нейтрально. И даже приятно.
— Смазывание машин — это одна из ваших обязанностей?
Кивком она велела ему забираться в салон.
— Мы все время от времени что-то смазываем.
— Весьма демократично. Никто не жалуется?
Он открыл дверцу со своей стороны и тоже сел. Она подождала, пока он не устроится на сиденье, и повернула ключ; мотор набрал обороты.
— А люди наверху? — спросил он. — Они тоже делают грязную работу?
— Люди наверху?
— Ну… администрация. Начальство, или как вы их тут называете.
Грейнджер заморгала, как будто ее спросили об укротителях тигров или клоунах.
— У нас нет начальства, — сказала она, переключив передачу. — Мы все вносим свою лепту, посменно. Совершенно очевидно, что нужно делать. Если возникают разногласия, мы голосуем. В большинстве случаев мы следуем инструкциям СШИК.
— Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— Слишком хорошо, чтобы быть правдой? — Грейнджер покачала головой. — Без обид, но то же самое некоторые люди говорят о религии. А не о простом списке обязанностей для того, чтобы моторы машин крутились.
Риторика была уверенная, но что-то в голосе Грейнджер заставило Питера подозревать, что она сама не шибко верила в то, что говорит. В голове у него имелся довольно чувствительный радар для улавливания сомнений, которые люди прячут за своей бравадой.
— Но должен же быть кто-то, — настаивал он, — отвечающий за проект в целом?
— Конечно, — ответила она.
Машина набирала скорость, и огни здания быстро исчезали во мраке.
— Но они далеко. Не можем же мы ждать, пока они все за нас решат, правда?
Они мчались во мраке к невидимому горизонту и жевали хлеб с изюмом. Грейнджер расположила большую свежую булку между сиденьями, уперев ее в рычаг переключателя скоростей, и они оба отламывали кусок за куском.
— Вкусно, — сказал он.
— Местная выпечка, — сказала она с ноткой гордости в голосе.
— Включая изюм?
— Нет, кроме изюма. И яиц. Но мука, жиры, сахар и сода — здешние. И пекли здесь. У нас своя пекарня.
— Прекрасно. — Он прожевал еще один кусок, проглотил.
Они покинули территорию базы пятнадцать минут назад.
Пока не случилось ничего примечательного. В лучах фар ничего не было видно, да и лучи эти были единственным светом на многие мили вокруг. Питер думал о том, что мы проводим большую часть жизни, изолированные в маленьких клочках электрического сияния, слепые ко всему, что лежит за пределами хрупких колбочек.
— А когда рассвет? — спросил он.
— Еще три-четыре часа, — сказала она. — Или даже два. Я не уверена, так что не ссылайтесь на меня. Это постепенный процесс. Не столь эффектный.
Они ехали прямо по грубой, неокультуренной земле. На ней не было ни дороги, ни следов шин или иного свидетельства, что кто-нибудь когда-либо ехал или шел здесь раньше, хотя Грейнджер уверяла его, что ездит здесь постоянно. Несмотря на мягкую вибрацию амортизаторов, трудно было представить, что они действительно движутся, когда вокруг не было ни колеи, ни света. Куда ни глянь — везде одно и то же. Грейнджер иногда посматривала на приборную панель, где располагался навигатор, предупреждавший, если они сбивались с пути.
Пейзаж или то немногое, что Питер мог видеть в темноте, был на диво скудным, учитывая климат планеты. Шоколадно-коричневый грунт, да еще утрамбованный так сильно, что шины катились гладко, без тряски. Там и тут можно было заметить пятна белесых грибов или полоски, покрытые чем-то зеленоватым, похожим на мох. Никаких деревьев, кустов или хотя бы травы. Темная, влажная тундра.