— Ну, видимо, она провалила тест на соответствие, — сказал Остин сочувственно.
— Ей не предлагали никаких тестов. СШИК сначала приглашал на собеседование нас обоих, а потом они откровенно заявили, что их интересую только я.
— Поверьте мне, — сказал Остин, — она провалила ИССТ. Была Элла Рейман на собеседовании? Маленькая худая женщина с короткими седыми волосами?
— Да.
— Вот она и проводит этот тест. И все ее вопросы — часть его. Вашу жену проанализировали там же и забраковали. Поверьте мне. Удивительно, что вы проскочили. Наверно, вы реагировали иначе.
Питер почувствовал, что краснеет. Неожиданно одежда начала его греть.
— Мы с Би всё делаем вместе. Всё. Мы одна команда.
— Мне жаль это слышать, — сказал Остин. — Я хочу сказать, что сожалею, что она не смогла к вам присоединиться.
Он встал. Флорес и Грейнджер встали тоже. Пора было покинуть морг.
После этого идти было некуда, кроме собственной квартиры, а квартира Питера угнетала. По природе своей он не был подвержен депрессиям. Саморазрушению — да, иногда случалось. Но не так чтоб уж совсем мрачно. Что-то в его комнате было неправильно, что-то высасывало энергию и заставляло чувствовать, будто он заточен в клетке. Может, это была клаустрофобия, хотя он никогда ею не страдал, однажды он даже устроился ночевать в мусорном баке с плотно пригнанной крышкой, закрывшейся над ним, и он только порадовался убежищу. Он еще помнил ощущение чуда, когда среди ночи куча мусора, на которой он лежал, начала разогреваться, обволакивая его полузамерзшее тело теплом. Это маловероятное, неожиданное великодушие от нечеловеческой силы было предвкушением того, как он будет чувствовать себя в лоне Господа.
Но квартира на базе СШИК таких ощущений не вызывала. Комната могла быть просторной и чистой, но ему казалась зловещей и безвкусной, даже когда шторы поднимались и солнце заливало мебель и стены ослепительным светом. Как может помещение быть одновременно солнечным и зловещим?
А еще он никак не мог отрегулировать температуру. Он вырубил кондиционер, который буквально заставлял его дрожать, но теперь ему было слишком жарко. Без компенсирующей заботы воздушных потоков находиться в жаре Оазиса было невыносимо. Один Бог знал, что делает, творя этот мир, так же как Он наверняка знал, что делал, когда творил другие миры. Климат — это умная, тонкая система, совершенная и самоуправляемая. Не бороться же с ней? Много раз Питер стоял у окна своей квартиры и прижимался к окну, представляя, как надавит на стекло так сильно, что оно расколется на кусочки и волна мягкого, ароматного воздуха ворвется в дыру.
Оконная шторка позволяла при необходимости симулировать несколько часов ночного времени, что невозможно было в поселении, где солнце сияло более семидесяти часов подряд. Теоретически это означало, что на базе СШИК спится лучше, но нет, хуже! Питер просыпался больным, будто с перепою, и пребывал не в духе еще час или больше. Преодолевая хандру, он принимался за пересказ Писания и составление брошюр для Любителей Иисуса, но обнаруживал, что терпения хватает ненадолго, меньше, чем в поселении. Там он мог преодолевать усталость и поддерживать работоспособность по восемнадцать, девятнадцать, даже двадцать часов, но в комнате на базе СШИК он уже был готов все бросить часов через двенадцать-тринадцать. И заснуть ему было трудно. Он лежал на твердом пружинистом матрасе, уставясь в бесформенный серый потолок, считая щербины, и всякий раз, едва погрузившись в забытье, тут же резко всплывал, сбитый с толку: почему потолок пуст, куда делось прекрасное полотно?
Единственное, что примиряло его с базой, — это возможность читать сообщения Би. Даже если он не отвечал на них так часто, как следовало, он все же хотел их получать. А что до такой его нерадивости, дело было отчасти в том, что в квартире у него начиналась депрессия. Очевидно, что ему бы следовало писать Би с места работы, где все происходило. Как часто он мечтал послать короткое сообщение сразу же после того, как случилось что-то важное в отношениях с оазианцами, когда в мозгу роились мысли. Десятки раз! Может — сотни! И он по-прежнему подозревал, что СШИК специально устроил так, чтобы он мог общаться с женой только здесь. Но зачем? Ведь можно же установить в оазианском поселении генератор или какую-нибудь релейную станцию! Если эти люди сооружают дождевые центрифуги, то, ради всего святого, они могут решить такую скромную задачу, как эта. Он обсудит практические детали с Грейнджер. Она же твердит, что приставлена к нему помогать. Вот пусть и поможет.
Если он сможет общаться с Би в полевых условиях, то получит лучшее от двух миров. В поселении его мысли были яснее, он сам был более расслаблен. Плюс с практической точки зрения можно будет сэкономить время. В его работе были регулярные интервалы, когда он должен был признать, что день закончился (независимо от того, насколько ярко сияло солнце), и сесть на кровать позади кафедры, обдумывая недавние успехи и готовясь ко сну. Иногда он сидел часами, ничего не делая, когда разум отказывался выключаться, но тело уже лишилось сил, а оазианцы разошлись по домам. Это время было бы идеальным для писем к Би. Если бы Луч установили в церкви, рядом с кроватью, он бы писал жене все время, каждый день — то есть каждые двадцать четыре часа! Или чаще. Их общение походило бы на разговор, а не на то… на то, во что оно превращалось.
Дорогой Питер!
Какое облегчение и наслаждение получить твое письмо. Я так сильно по тебе скучаю. Даже больше, потому что я только сейчас понимаю, как НЕОБХОДИМО это общение — общение с единственным человеком в твоей жизни, которого любишь и которому веришь. О, конечно, мы обсуждаем всякое с коллегами на работе, и помогаем людям, и говорим с посторонними и продавцами и с «друзьями», с которыми знакомы вечность, но особой близости не ощущаем. Все это прекрасно, но иногда я чувствую, что половина моей души потеряна.
Пожалуйста, не мучься тем, что ты ДОЛЖЕН писать, просто ПИШИ. Не держи все при себе! Когда каждый раз ты решаешь не упоминать какой-то инцидент, он остается невидимым и держит меня во мраке. Каждая деталь, которую ты не упустил, дает драгоценное представление о тебе.
Все это звучит захватывающе и волнующе. И загадочно. Так ли оазианцы добросердечны, как ты предполагаешь? Никаких темных сторон? Я могу представить, что они склонны произвести на тебя хорошее впечатление, но кто знает, что всплывет, когда они расслабятся и «все вылезет наружу». Я уверена, что ты найдешь их более индивидуальными и эксцентричными, чем они кажутся. Как всякое создание. Даже кошки от одной матери выглядят совершенно одинаково, но способны на разные причуды, когда ближе знакомишься с ними.
Кстати, о кошках… Джошуа становится ОЧЕНЬ психованным. Период, когда окно в ванной разбилось и двери хлопали на ветру, не пошел ему на пользу. Он вздрагивает при каждом постороннем звуке и начал спать под кроватью. Я слышу, как он похрапывает, шуршит там между шлепанцами и салфетками, сломанным будильником и всем, что там валяется.
Я пыталась вытащить его, но он заползает назад. Он вздрагивает, когда ест, оглядываясь с каждым глотком. Я посадила его на колени и пишу тебе, и мне срочно надо пописать, но боюсь спустить его, потому что тогда он исчезнет на всю ночь. Вчера в кухне я присела почитать непонятное письмо из газовой компании, и Джошуа запрыгнул мне на колени. Я не двигалась целую вечность, ничего не делая, и ноги мои заледенели. Потом мимо проехала «скорая помощь» с завывающими сиренами, и он спрыгнул. Может, отвести его к кошачьему психиатру? Сейчас он мурлычет, вот бы тебе его услышать. Я хотела бы, чтобы ОН услышал ТЕБЯ и понял, что ты не исчез навсегда.
Еще о твоем письме… Я постараюсь не упоминать об ужасном, происходящем в мире сейчас. Я понимаю, что ты там думаешь совсем о другом и, должно быть, тяжело вобрать все детали и сложности, случившиеся здесь. Если ты понимаешь, что и мне, в нашем мире, нелегко переварить все это. Равно непреодолимо и захватывающе. И пугающе.
Но сегодня добрый день. Рука почти не болит и заживает. Надеюсь, что вернусь на работу на следующей неделе. Дом почти высох, и ванная обрела прежний вид. И пришло письмо от страховой компании, которая, если я верно перевожу темный язык, покроет ущерб. Признаться, это большой сюрприз — слава Господу! Таблоиды проводят акцию «Назвать и устыдить» для страховых компаний, которые изменили своему слову, — со множеством иллюстрированных историй о порядочных тучных рабочих, плативших немалые взносы всю жизнь, а теперь их домики пострадали от вандализма или чего еще. «ЭПИДЕМИЯ ПРЕДАТЕЛЬСТВ!» — кричит заголовок в «Дейли экспресс». Они, наверное, впервые использовали слова с таким большим количеством слогов? Куда катится мир! (Извини, я обещала не сильно жать на эту тему или нет?)
Как ты знаешь, я обычно не читаю таблоидов, но «Дейли экспресс» посулил каждому читателю бесплатный шоколадный батончик «Баун-ти», а я так давно не лакомилась шоколадом. Шоколад (или его отсутствие) теперь занимает огромное место в моей жизни, и я стала уже экспертом в искусстве, где им можно наширяться. Батончики с печеньем внутри, такие как «Твикс» или «Кит-Кэт», относительно легко достать, полно поддельных «Сникерсов» с арабской вязью по всей этикетке. Но в «Баунти» есть нечто особенное внутри, то, что дает камфорное послевкусие, сразу попадающее в носовые пазухи, — и ничто его не заменит. По крайней мере, для беременной. Но оказалось, что предложение «каждому читателю» — обычное надувательство. Там был талон, который надо было отоварить в определенном магазине, которого у нас нет и в помине.
Но помимо батончиков «Баунти», ситуацией с едой я сегодня вполне довольна. Только что я предалась чревоугодию с яичницей с грибами и беконом.
Яйца и бекон куплены с лотка на улице — на парковке возле почившего «Теско» разбили импровизированный базарчик. На яйцах нет штампа или даты, вообще ничего, они разного калибра, с налипшими перьями и куриным пометом. Они вкусны и свежи, и я сомневаюсь, что этим фермерам