Придется мне попрощаться с тобой и отослать письмо. Оно провисело незаконченным все время, пока здесь была Грейнджер, и мне очень стыдно, что я так долго заставил тебя ждать ответа. Ты права, когда ругаешь меня за перфекционизм. Я исправлюсь, сегодня же начну! (шучу) Больше не стану тянуть с ответами. Посылаю тебе это письмо и тут же сажусь писать следующее.
Люблю,
Верный своему слову, он отправил сообщение и открыл другое письмо Би, чтобы освежить в памяти его содержание. На этот раз он оставил идею о том, что должен скрупулезно отвечать на каждый пункт ее письма. Ей это было не нужно. В чем она на самом деле нуждалась, так это в простом подтверждении, что он прочел ее послание и сообщил ей что-то в ответ. Глаза наткнулись на ту часть письма, в которой она описывает почти зажившую рану на руке: «…бледно-розовая и чуточку отекшая под повязкой, но выглядит хорошо!» — и он немедленно принялся за ответ.
Дорогая Би!
Как я рад, что рука у тебя так хорошо заживает. Я был в ужасе, узнав, что ты поранилась, и теперь испытываю большое облегчение. Пожалуйста, не спеши с выходом на работу. Чтобы заботиться о других, тебе надо самой полностью выздороветь. Тем более что в больнице, сама знаешь, полно заразы, я имею в виду не только…
Минуту-другую он размышлял, вспоминая другое забытое имя, но оно исчезло безвозвратно, несмотря на то что они с Би упоминали эту особу каждый день в течение, наверное, двух последних лет.
…твою параноидальную коллегу с кудрявой прической.
Несмотря на то что дела мои здесь идут хорошо, я скучаю по тебе и мне страшно хочется, чтобы ты была со мной рядом. Как горько, что тебя дисквалифицировали. Не только из моих эгоистических соображений, но и если видеть всю картину в целом. Каковы бы ни были критерии СШИК, они совершили большую ошибку. Именно такой, как ты, здесь не хватает. Команда здесь… как бы это выразиться… преимущественно (подавляюще?) мужская. Я имею в виду, что вокруг довольно много женщин, но они не слишком отличаются от превалирующей атмосферы, назовем это esprit de corps[21]. Это такой тип дружелюбия, который ассоциируется с вооруженными силами или с крупными строительными проектами (вероятно, так и есть). Женщины не раскачивают лодку, не пытаются придать обстановке женственности, они просто приспосабливают свою натуру к этой самой лодке.
Наверное, это несправедливое обобщение. В конце концов, женщины не обязаны соответствовать тому представлению о женственности, которое засело у меня в голове. Но даже если и так, то я должен признаться, что это не то место, не то окружение, в котором я чувствую себя уютно, и я не перестаю думать о том, что оно глобально изменилось бы в лучшую сторону, если бы для разнообразия здесь появилось несколько женщин, похожих на тебя.
Я ни в коем случае не утверждаю, что в мире много женщин, похожих на тебя! Конечно, ты такая единственная на свете.
Что до гендерной политики среди оазианцев, то тут дело темное. Я до сих пор ничего не знаю о подоплеке их половых различий — они не понимают моих вопросов на эту тему, а я не понимаю их ответов! Из своих наблюдений я понял, что у них нет гениталий там, где мы ожидаем. У них рождаются дети — не очень часто, полагаю, но это происходит, так что некоторые из моих Любителей Иисуса — матери. Не могу сказать, чтобы они чем-то отличались от остальных. Они ВСЕ нежно привязаны друг к другу. На свой лад. Моя любовь к ним крепнет с каждым днем. Думаю, что и ты бы их полюбила, если бы могла разделить со мной это приключение.
Должен сказать о них еще вот что — оазианцы очень добры. Очень заботливы. Поначалу это не так очевидно, но потом тебя озаряет. На нашем последнем собрании в церкви случилось одно происшествие: мы все пели, и вдруг одна из картин упала с потолка (она была недостаточно надежно прикреплена, — в самом деле, это сложно, если не используешь ни гвоздей, ни болтов, ни прочих острых предметов!). И вот картина рухнула прямо на руку Любителя Иисуса-Пять. Мы все очень испугались. По счастью, картина была не слишком тяжела, и Любитель-Пять в порядке — переломов нет, только синяк. Но это просто невероятно, как все остальные сгрудились вокруг нее. Каждый из них обнял ее и погладил с величайшей нежностью. Я никогда не видел подобного излияния всеобщей любви и сочувствия. Любитель-Пять была в замешательстве — а ведь обычно она весьма разговорчива! Она моя любимица.
Он снова остановился. Такое восхваление другой женщины — хоть земной, хоть неземной — было, наверное, не слишком тактичным именно теперь, когда его собственная жена чувствует себя беззащитной. Прелесть их отношений с Би была еще и в том, что они всегда могли свободно делиться друг с другом восхищением другими людьми, не важно, какого пола были эти люди, оба были уверены в нерушимости и неприкосновенности своего союза. Но даже если и так… Он стер «Она моя любимица» и написал: «Мы с ней очень хорошо ладим». И все-таки что-то по-прежнему было не то.
Но конечно, все это не имеет такого значения по сравнению с нашими с тобой редкостными и прекрасными отношениями, — написал он. — Недавно я вспоминал нашу свадьбу — все так живо предстало у меня перед глазами. И твое белое платье, и как ты надевала его потом, годы спустя.
Прошу тебя, пиши. Я знаю, что ты написала мне уже много писем, а я отстаю от тебя в количестве ответов, но это не значит, что я не дорожу связью с тобой. Я действительно ужасно скучаю по тебе. Прости, что заставил тебя считать некоторые темы запретными. Пиши мне о чем захочется, дорогая. Я твой муж. Мы должны быть друг у друга.
Люблю тебя,
Несмотря на искренность, слова его были несколько вымученными. Конечно, он так и сказал бы, держа Би в объятьях, укачивая ее голову на своем плече, но… Другое дело — набрать эти слова на экране и отослать в космос. Это изменило и оттенок, и интонацию чувств — так ксерокопия с фотографии лишена теплоты и многих деталей оригинала. Его любовь к жене превратилась в карикатуру, в ней не было насыщенности и образности подлинной живописной картины, какой он ее видел.
Он открыл третье письмо от Би, чтобы тут же напечатать третий ответ, но, едва прочтя «Милый Питер» и уже намереваясь откликнуться «Милая Би», он вдруг забеспокоился: а вдруг она решит, что он пытается заработать положительные очки? А еще больше его встревожило то, что все это может оказаться правдой. Он пробежал по диагонали ее сообщение, довольно длинное. Во втором абзаце мелькнуло что-то о целом потоке электронных писем, присланных недавно, включая письмо из городского совета, призывающего его прийти и перерегистрироваться в списке избирателей. «Заполните форму такую-то, поскольку ваша ситуация изменилась». Но как они узнали? И какое это имеет значение? Уж не думают ли они, что он ночами не спит, боится, как бы не утратить права участия в очередных выборах? Чтобы на должность не проник неправильный безликий бюрократ? Зачем она пересказывает ему все это? А не он ли только что написал: «Пиши мне о чем захочется, дорогая»? С таким же успехом мог бы прибавить: «за исключением того, о чем я не хочу знать».
Он с размаху встал со стула, опустился на пол, сцепил руки между колен и стал молиться:
— Господи, помоги! Я устал и запутался, испытания, которые посланы мне, сейчас кажутся непреодолимыми. Пошли мне сил, ясности помыслов и… самообладания. Моя замечательная Би сейчас одинока и обижена, дай же и ей энергии и собранности. Благодарю Тебя, Господи, за то, что залечил ей руку, и еще за то, что явил Свою милость Любительнице Иисуса-Четырнадцать в нужде ее. Теперь у нее все будет хорошо, я надеюсь. Еще я молю Тебя за Любителя Иисуса-Тридцать Семь, чей брат все еще отказывается от веры в Тебя, Господи. Пошли ему утешение. Я молю о том, чтобы с течением времени его брат тоже пришел к нам. Прошу Тебя, придай остроты моим мыслям и чувствам в моем грядущем общении с Любителем Иисуса-Восемь. Он давно чего-то хочет от меня, но он слишком застенчив, чтобы сказать, а я слишком глуп, чтобы догадаться самому. Молю Тебя за Шейлу, Рейчел и Билли Фрейм — особенно за Билли, который все никак не может пережить развод своих родителей. И за Рэя Шервуда, у которого прогрессирует болезнь Паркинсона.
Он запнулся. Может, Рэй уже и умер. Питер давно ничего о нем не слышал. Рэй со своей болезнью много лет был неотъемлемой частью Питеровых молитв, и будет жестоко перестать молиться о нем только на том основании, что они потеряли контакт. К тому же Питер все еще беспокоился о нем. Рэй, его улыбчивое лицо, подернутое страхом перед мрачным будущим, к которому направлялось его коварное тело, все еще стоял перед мысленным взором Питера.
— Я молюсь за Чарли Грейнджера, — продолжил он. — Молюсь о том, чтобы он однажды снова встретился со своей дочерью. Я молюсь за Грейнджер. Я чувствую, что она в опасности, что горечь отравляет ее душу. И за Тушку — жизнь, полная разочарований, сделала его толстокожим. Смягчи его, Господи, если на то будет Твоя воля. Еще я молюсь за Манили. Молюсь о том, чтобы ее мимолетное желание обрести Тебя в своем сердце не осталось просто кратким импульсом. Пусть окрепнет и станет серьезным устремлением к Христу. Я молюсь за Ко-ретту, которая дала этой планете имя и так надеялась, что жизнь ее станет лучше. Сделай ее жизнь лучше, Господи.
В животе у него урчало. Но Питер знал, что еще не достиг в своих молитвах той обнаженной искренности, на которую только Бог может рассчитывать. Что-то было корыстное, даже скользкое в том, чтобы остановиться на этом.
— Я молюсь за людей на Мальдивах и в Северной Корее и… в… э-э… Гватемале. Я не знаю их лично, и они для меня не слишком реальны, к моему безмерному стыду. Но они реальны для Тебя. Прости мне, Господи, ничтожество мое и себялюбие. Аминь.
Все еще недовольный собой, он потянулся за Библией и