На международной конференции советологов (или славистов) это было. Двое россиян в беседе кулуарной поливали евреев, на чём свет стоит, а их безмолвно слушал советолог (или славист) из Германии. Слушал-слушал этот немец двух коллег согласный диалог, потом не выдержало сердце, и сказал как выдохнул, так страстно:
- Как я вам завидую, друзья, что вы имеете возможность говорить всё это вслух!
Всплыла история, которую люблю на выступлениях рассказывать - она как раз об отношении других народов. Мои приятели в Казани - много уже лет назад - оркестр уличных музыкантов сколотили (по содержанию того, что исполняют). И стал он одним из лучших в республике, мотаются они всё время по гастролям. Оказались как-то в небольшом городке, сыграли утреннюю репетицию в местном театрике - и вдруг сообразили, что до вечернего концерта запросто успеют выпить и отоспаться. Быстро покидали они свои нехитрые инструменты прямо в скверике возле театра, закупили выпивку и загуляли с полным удовольствием. И тут из воздуха образовался некий местный гражданин.
- Ребята, - спросил он, - это вы у нас сегодня выступаете в театре?
- Мы, - признались музыканты и певец.
- А я смотрю, вы что-то все евреи, - поинтересовался гражданин.
- У нас оркестр еврейский, - пояснили оркестранты.
- А я евреев уважаю, - оживился гражданин. - Как ни возьми хороших музыкантов - все евреи. А учёные - там математики, к примеру, химики и физики - опять евреи. Как хорошие учителя - опять евреи...
А уже вовсю разливалась по стаканам водка.
- Хотите? - предложили гражданину.
Разумеется, кивнул он головой. Взял полстакана водки и продолжил наскоро:
- А как хорошие врачи - опять евреи.
Выпил свою водку, заел ломтем колбасы, вздохнул и заключил свой монолог:
- Но хитрые, падлы!
Благодаря вековечно похожему отношению к нам других народов и еврейские праздники обрели постепенно некое общее звучание. Сын одного моего приятеля нашёл точную общую формулу проведения всех еврейских праздников. Она проста. Ведущий говорит:
- В таком-то и таком-то веке такой-то и такой-то деятель решил извести еврейский народ до единого человека. У него ничего не вышло. А теперь давайте покушаем.
О том, как раздражает даже в мелочах наша активность, расскажу короткий эпизод с актёром Леонидом Каневским (помните "Следствие ведут знатоки"? - это был пик его известности в Союзе). Он и сейчас ещё подвижен и экспансивен - в молодости он был подвижен, как ртуть, говорил громко, да ещё жестикулировал. И в киевском автобусе он как-то разговаривал с друзьями. Очевидно, ему было хорошо и увлекательно, сыпались слова и двигались, им помогая, руки. И не выдержал шофёр автобуса. Он выключил галдящее радио и замечательные в микрофон сказал короткие слова:
- Развязно себя ведёте, Соломон!
Порою удаётся уловить совсем случайно те штрихи, нюансы, отблески, что сопутствуют образу еврея в так называемом коллективном сознании. Как-то в Берлине моего приятеля попросили поговорить с некой женщиной, настырно утверждавшей, что она еврейка, и поэтому община ей должна помочь. Он согласился с ней поговорить и, прежде всего, спросил, естественно, почему она уверена, что мать её была еврейка. Потому что мать моя на пасху всегда пекла мацу, ответила женщина.
- И как же она её пекла? - спросил приятель.
- По закону, как все, - ответила женщина, - замешивала тесто, клала дрожжи...
Мой приятель чуть подёрнулся неосторожно, и женщина с готовностью сказала:
- Добавляла чуточку крови...
Я из романа своего "Штрихи к портрету" вытащу сюда одну историю, рассказанную мне старым зэком. Было это в лагере на Северном Урале где-то в начале пятидесятых годов. В бараке вечером однажды завязался спор, какой национальности людей больше всего сидит по лагерям. Кто-то немедленно сказал, что русских, но его остановили, пояснив, что следует считать в пропорции к количеству этой нации во всей империи. Тогда кто-то сказал, что грузин - ибо кавказцев было много в лагере, но разные они собой народы представляли. Опытные зэки быстро согласились, что в пропорции если считать, то более всего сидит евреев. Пожилой украинец, молча лежавший до сих пор на нарах, услыхав это согласное мнение, с омерзением сказал:
- Какая нация: всюду пролезет и своих протащит!
Эти дивные слова мне ключевыми кажутся и для споров об активности в революции, и при обсуждении количества Героев Советского Союза в войну, и для многого, многого прочего. Забавно прочитать мне было как-то (в "Нашем современнике", естественно) о периоде борьбы с космополитами и дела врачей. Немыслимые выпали евреям унижения тогда: кто испугался, кто поверил, кто воспользовался. Вся та боль, нанесенная целому народу, рассосалась и растаяла вместе со временем. И вот уже мыслитель из почтенного публицистичного дома пишет, об эпохе той вспоминая, что даже в те года, какой из списков ни возьми с лауреатами Сталинских премий - чуть не треть из них окажутся евреями - кто явный, кто не сразу угадаешь. Конечно! А куда же было деться от кошмарной этой нации, весь разум свой, все силы и усердие отдавшей этой дьявольской империи. Есть у меня одна угрюмая и еретическая убеждённость: если б Гитлер свою ненависть к евреям придержал до некоей поры, то неисчислимое количество евреев так же озаренно и старательно работали бы на Третий Рейх.
Веский довод в пользу этой мрачной убеждённости моей: нам свойственна беззаветная слиянность с духом той эпохи и того народа, где застало нас рождение и зрелость. Не случайно все века Арабского халифата, где евреи жили полноправно и спокойно, лучшие еврейские поэты и философы писали на отменном арабском языке; в Германии они такими стали немцами - достаточно назвать хотя бы Гейне, а в России так они восприняли дух разрушения во имя справедливости и счастья сразу всех, что страшно вспомнить их кошмарную активность. А понимал ли кто-нибудь из них, что обречён? Навряд ли. Так же, как они навряд ли это понимали бы, трудись они на Третий Рейх.
Отец писателя Григория Кановича, портной по профессии, с осудительным сожалением сказал о соплеменниках пронзительные слова: "Мы слишком раскаляем утюг, гладя чужие брюки". И лучше об усердии еврейском не сказал, по-моему, никто.
А что касается нашей пресловутой житейской сметки (видеть наперёд - её естественное свойство) - я только напомню, как в тридцать девятом году Жаботинский распинался в голос, объясняя польским евреям, что из Германии идёт к ним смерть, и надо уезжать куда угодно Был освистан, даже назван был фашистом сгоряча, сегодня вспоминать об этом дико и необходимо.
А теперь поговорим о нашей мрази - я бы с мелкой начал. В первые же дни приезда нашего в Израиль позвонил мне полузнакомый (виделись единожды) осведомлённый доброжелатель и спросил, а были ли у меня за время литераторской жизни в России - книги, почему-либо зарезанные.
- Ого-го, - сказал я радостно и горделиво. - Целых три, а если и статьи прибавить, то с лихвой четыре наберется.
- А за что их зарезали? - задал мне доброжелатель странный для меня вопрос.
- Как это за что? - спросил я ошарашено. - Я ж тогда все умственные силы клал, чтобы сказать о советской власти всё, что я о ней думаю. За навязчивые ассоциации, они тогда аллюзиями назывались, так что, в сущности, за попытку оклеветать наш дивный строй, они меня по делу резали, понять их можно.
- Вы забудьте это, - мягко посоветовал доброжелатель. - Напишите, что вас резали как еврея, что вы жертва государственного антисемитизма, это очень вам поможет в получении различных льгот.
- Вы что, с ума сошли? - спросил я грубо. - Для чего же мне так низко лгать?
- Я вам добра желаю, - сказал доброжелатель с лёгкой обидой. - Я от всей души.
Ещё потом он жаловался общим друзьям на мою хамскую неблагодарность. И был прав, конечно.
А мотив этот я вспомнил уже лет пять спустя в одном российском городе. Ко мне явился за кулисы местного театра некий средних лет еврей, знакомый моих знакомых, так что сразу доверительно просил о помощи. Чем могу, ответил я с готовностью. Был у него посажен сын - по чистой уголовке - за растрату и за воровство, на коем схвачен был с поличным - и ничем тут с очевидностью помочь было нельзя.
- Так чем же я могу быть вам полезен? - спросил я недоумённо.
- Вы сейчас такой заметный человек, - терпеливо объяснил мне горестный отец, - что вас может принять посол Израиля.
- И что? - не понял я.
- И можно возбудить скандал, что садят еврея, - человек даже понизил голос от уважения к идее.
Я уже всё понял, но спросил на всякий случай с тупостью, простительной эстраднику:
- Но посадили ведь его за воровство, а не за еврейство?
Уже готов я был сказать различные слова, но человек на меня глянул и ушёл. А привкус у меня от той беседы ещё долго сохранялся.
Густ поток подобных спекуляций, и подробней говорить об этом тошновато. Думаю, что меня уже поняли.
А что касается людей с размахом мерзости повыше, то у каждого народа есть своя такая мразь, и тут гордиться нашей избранностью мне никак не выйдет. Нет, я вру, и с радостью хватаю себя за руку. А про потоп сегодняшнего криминала что же ты забыл? И это правда. Я как бы должен осуждать неслыханный поток бандитов и ворья, весь мир сегодня захлестнувший, выльясь с необъятных просторов первой в истории страны социализма - что ж, если кто-нибудь настаивает, я их осуждаю. Хотя глупо осуждать естественные, как землетрясение, почти природные процессы. Снова среди этого потока - невероятное количество нашего брата, и я, о них читая, с неправедной гордыней думаю порой: какие ж вы талантливые, падлы!
Я вообще хочу сказать, хотя греховность этой мысли сознаю, но я уверен, что обилие жулья с размахом - это веский признак живости народа в целом.
Нет, повторю я снова, мне ничуть не стыдно за слепых и воспалённых комиссаров тех далёких лет, не стыдно за людей, насквозь пропитанных тем гибельным высоким духом разрушения, что поразил тогда насквозь Россию целиком. Но неужели из сегодняшних никто не вызывает во мне чувство омерзения, а следовательно - и стыда за соплеменность? Нет, есть один. О нём я расскажу немедленно.