Киврин не нашла, что ответить.
— Отец тоже умер, да?
Киврин молчала. Скорее всего да, и Гэвин тоже. Уже восемь дней, как он уехал в Бат. Эливис, по-прежнему в горячке, пробормотала утром: «Снег перестал, теперь он приедет».
— Он еще может прискакать, — поддержала Киврин. — Если задержался из-за снегопада.
Зашел мажордом с лопатой и остановился у заграждения. Он заходил каждый день проведать своего сына и молча смотрел на него через перевернутый стол. Сегодня он едва взглянул на мальчика и, опираясь на лопату, принялся разглядывать Киврин и Розамунду.
На плечах и шапке его таял снег, лезвие лопаты тоже было мокрым. «Копал еще одну могилу, — поняла Киврин. — Кому?»
— Кто-то умер?
— Нет. — Мажордом продолжал задумчиво разглядывать Розамунду.
Киврин встала.
— Вы что-то хотели?
Недоуменно, словно не осознав вопрос, он посмотрел на нее, потом опять на Розамунду и, подхватив лопату, ушел.
— Он идет копать могилу Агнес? — спросила Розамунда, проводив его взглядом.
— Нет, — мягко ответила Киврин. — Агнес уже похоронили, на погосте.
— Значит, мою?
— Нет! — ужаснулась Киврин. — Что ты! Ты не умрешь. Ты поправляешься. Ты очень хворала, но худшее теперь позади. Отдыхай, спи и набирайся сил.
Розамунда послушно улеглась и закрыла глаза, однако через минуту открыла снова.
— Теперь, после смерти отца, король заберет мое приданое. Как вы думаете, сэр Блуэт еще жив?
«Надеюсь, что нет». Бедняжка, неужели она все это время беспокоилась о своем замужестве? Бедная девочка. Смерть Блуэта — единственная польза от чумы. Если он умер, конечно.
— Не тревожься о нем. Отдыхай и поправляйся.
— Король может привести помолвку в исполнение, — продолжала Розамунда, теребя одеяло прозрачными пальцами. — Если обе стороны согласны.
«Тебе не придется ни на что соглашаться. Он умер. Епископский посланник убил его».
— Если же не согласны, то король выдаст меня замуж за кого сам пожелает. А сэра Блуэта я хотя бы знаю.
«Нет», — подумала Киврин, уже понимая, что девочка на самом деле права. Воображение подсовывало Розамунде еще худшие ужасы, чем сэр Блуэт, — разных извергов и чудовищ, которые, Киврин знала, бывают не только в страшных сказках.
Король использует Розамунду как разменную монету в сделке с каким-нибудь знатным феодалом — с кем-нибудь из опасных сторонников Черного принца, например, и ехать ей бог весть куда и бог весть зачем.
Бывают страхи и пострашнее похотливых стариков с сальными ухмылками и сестрами-мегерами. Барон Гарнье, например, двадцать лет продержал свою жену в цепях. Граф Анжуйский сжег свою заживо. И некому будет защитить Розамунду или выхаживать ее, если заболеет, потому что на всем белом свете у нее не останется ни родных, ни друзей.
«Я ее увезу, — подумала Киврин. — Куда-нибудь, где до нее не доберутся ни Блуэт, ни чума».
Нет такого места. Чума уже поглотила Бат и Оксфорд и движется на юго-восток к Лондону. Потом через Кент на север к Йоркширу и через Ла-Манш обратно в Германию и Нидерланды. Она добралась даже до Норвегии, приплыв на корабле, полном мертвецов. От нее не скрыться.
— А Гэвин здесь? — спросила Розамунда, точь-в-точь как ее мать и бабушка. — Я пошлю его в Курси, пусть скажет сэру Блуэту, чтобы встречал меня.
— Гэвин? — встрепенулась Эливис на своем тюфяке. — Он едет?
«Нет, — подумала Киврин. — Никто не едет. Даже мистер Дануорти».
Не важно, что она пропустила стыковку. Там все равно никто бы не ждал. Никто не догадывается, что она в 1348-м. Иначе ее бы ни за что здесь не бросили.
Наверное, что-то случилось с сетью. Мистер Дануорти очень беспокоился, что ее отправляют в глубокое прошлое без проверки сети на сдвиги. «На такой дальности могут возникнуть непредвиденные осложнения». Может быть, непредвиденное осложнение испортило или вовсе сорвало привязку, и ее теперь ищут в 1320-м. «Я опоздала на стыковку почти на тридцать лет».
— Гэвин? — снова повторила Эливис, силясь подняться.
Она не смогла. Эливис таяла на глазах, хотя никаких признаков чумы по-прежнему не появлялось. Когда пошел снег, она произнесла с облегчением: «Теперь он точно не приедет, пока не кончится непогода» и села рядом с Розамундой. Но к полудню ей пришлось улечься снова и температура неуклонно росла.
Рош исповедал ее, сам шатаясь от усталости. Все падали с ног. Засыпали моментально, стоило присесть хотя бы на миг. Мажордом, пришедший проведать детей, захрапел, стоя у заграждения, а Киврин отключилась, подкладывая дрова в огонь, и сильно обожгла руку.
«Так дальше нельзя, — думала она, глядя, как Рош осеняет крестом Эливис. — Он умрет от истощения сил. Он заразится чумой».
Нужно уводить их отсюда. Чума проникла не везде. Некоторые деревни она обошла далеко стороной. Миновала Польшу и Богемию, и в северной Шотландии оставались области, куда она не добралась.
— Agnus dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis[32], — распевно читал Рош своим успокаивающим голосом, который Киврин помнила с того дня, как сама лежала при смерти.
Безнадежно, поняла она. Рош никогда не бросит прихожан. История чумы полна рассказами о священниках, которые покидали паству, отказывались вести заупокойную службу, запирались в церквях и монастырях или уносили ноги. Наверное, эта статистика тоже врет.
Даже если она придумает способ вывести их всех… Эливис, которая и сейчас, исповедуясь, поминутно оглядывается на дверь, потребует дождаться Гэвина и ее мужа — ведь они непременно приедут, раз кончился снегопад.
— Отец Рош пошел его встречать? — спросила Эливис, когда Рош понес Святые Дары обратно в церковь. — Он вот-вот будет. Разумеется, он сперва завернул в Курси, чтобы упредить их о чуме, а оттуда всего полдня пути.
Она уговорила Киврин переложить ее тюфяк поближе к двери.
Киврин принялась передвигать заграждение, чтобы не класть Эливис на сквозняке, и вдруг клирик громко вскрикнул и забился в конвульсиях. Он выгнулся всем телом, будто от удара током, лицо исказилось в беззвучном вопле, а вытекающий глаз закатился под лоб.
— Пощади его! — крикнула Киврин, пытаясь засунуть ему между зубами ложку, выхваченную из Розамундиной миски с бульоном. — Неужто с него не достаточно?
Клирик дернулся.
— Прекрати! — разрыдалась Киврин. — Прекрати!
И вдруг он обмяк. Киврин втиснула ложку между его зубами, и из угла рта потекла черная слизь.
«Он умер», — подумала Киврин, не веря самой себе. С распухшего лица, почерневшего под темной бородой, на нее смотрел гноящийся полузакрытый глаз. Сжатые кулаки прижимались к бокам. Он совершенно потерял человеческий облик, и Киврин накрыла его грубым одеялом, чтобы избавить от жуткого зрелища Розамунду.
— Он умер? — спросила девочка, приподнимаясь.
— Да. Слава богу. Пойду скажу отцу Рошу.
— Не оставляйте меня здесь одну!
— С тобой матушка. И мажордомов сын. Да и я тотчас вернусь.
— Мне боязно.
«Мне тоже», — ответила Киврин мысленно, оглядываясь на грубое одеяло. Даже смерть не избавила клирика от страданий. Лицо его, уже не похожее на человеческое, по-прежнему искажали боль и ужас. Адские муки.
— Не оставляйте меня, — повторила Розамунда.
— Я должна позвать отца Роша…
Вопреки своим словам Киврин все же села между Розамундой и клириком, дожидаясь, пока девочка заснет, и только потом пошла за священником.
Ни во дворе, ни в кухне его не было. На тропинке стояла мажордомова корова, жующая сено из свинарника. Она потянулась вслед за Киврин на луг.
Мажордом копал могилу на погосте, стоя по грудь в заснеженной яме. «Он уже знает», — подумала Киврин. Хотя нет, откуда? Сердце тревожно забилось.
— Где отец Рош? — крикнула она, но мажордом не ответил и даже не обернулся. За спиной замычала догнавшая ее корова.
— Уходи, — велела Киврин и кинулась к мажордому.
Могила копалась уже не на погосте, а на лугу, за погостной калиткой, рядом с ней зияли еще две, и у каждой возвышался холмик мерзлой, как камень, земли.
— Что вы делаете? — рассвирепела Киврин. — Кому эти могилы?
Мажордом выбросил еще лопату земли на холмик. Промерзшие комья загрохотали, будто камни.
— Зачем вам три могилы? Кто умер? — Киврин увернулась от боднувшей ее в плечо коровы. — Кто у нас умер?
Мажордом всадил лопату в каменную землю.
— Грядут последние дни, мальчик, — проговорил он, нажимая на лезвие ногой, и Киврин оторопела, а потом поняла, что он просто не узнает ее в мальчишеской одежде.
— Это я, Катерина.
— Конец света, — кивнул он, налегая на лопату всем весом. — Те, кто не умер, умрут.
Корова попыталась сунуть голову под руку Киврин.
— Уходи! — крикнула она, шлепая корову по носу. Та осторожно попятилась, обходя вырытые могилы, и Киврин только теперь заметила, что они разного размера.
Одна большая, а рядом поменьше, почти как для Агнес. Та, в которой стоял мажордом, тоже ненамного длиннее. «Выходит, все-таки для Розамунды. Я ее обманула».
— Вы не имеете права так поступать! — воскликнула она. — Ваш сын и Розамунда поправляются. А леди Эливис просто устала и сама не своя от горя. Они не умрут.
Мажордом посмотрел на нее тем же отрешенным взглядом, что и у заграждения, когда мысленно снимал с Розамунды мерки для могилы.
— Отец Рош говорит, вас послали к нам на подмогу, но что вы можете против конца света? — Он снова налег на лопату. — Вам пригодятся эти ямы. Все, все умрут.
Корова обошла могилу с другой стороны и, наклонив морду к земле, промычала в лицо мажордому.
— Не ройте больше ничего, — велела Киврин. — Я вам запрещаю!
Он продолжал копать, такой же безучастный к ее словам, как к коровьему мычанию.
— Они не умрут, — повторила Киврин. — От чумы погибло от одной трети до половины современников. Мы уже исчерпали квоту.
Эливис умерла ночью. Мажордому пришлось удлинить могилу, предназначенную для Розамунды, а после похорон Киврин увидела, что для девочки уже начата новая.